Грабеж - Иван Шевцов

— Вы отрицаете, что Анатолий Павлов по вашей просьбе похитил у своей жены Беллы Ильиничны Норкиной бриллиантовый кулон и передал его вам?

— Отрицаю решительно и протестую! Я возмущен гнусной запрограммированной ложью. Чушь какая-то.

Похоже, что Ипполит Исаевич начинал терять самообладание.

— Запрограммированная ложь. Это что-то новое, — вслух размышлял Добросклонцев. Он предполагал, что Пришелец будет отрицать решительно все. — Что ж, очная ставка покажет, где чушь, а где незапрограммированная правда.

— Ничего не покажет и ничего вам не даст, — затряс головой Пришелец. — Ради чего я стану подтверждать дикий бред какого-то паршивого ублюдка?

— Выбирайте слова, — не сдержалась Тоня. — Зачем так оскорблять человека, услугами которого вы пользовались в своей преступной деятельности?.. Нехорошо, неблагородно, Ипполит Исаевич.

В глазах Пришельца появился злой блеск.

— Я отказываюсь отвечать на вопросы в присутствии этой… агрессивной дамы, — отрубил он.

— Почему? — спросил Добросклонцев.

— Если вам угодно, можете считать меня женоненавистником. — Пришелец скривился иронически.

— Давайте все-таки вернемся к бриллиантовому кулону, — продолжил допрос Добросклонцев. — При обыске на вашей квартире его не оказалось. Не могли бы вы сообщить следствию, где сейчас находится вещь, принадлежащая семье Норкиных?

— Я уже сказал и могу только повторить: я отказываюсь отвечать на вопросы в присутствии этой дамы.

— Вы хотите сказать, следователя Мироновой? — уточнил Добросклонцев и обменялся взглядом с Тоней. Глаза Юрия Ивановича говорили: придется уступить. Спросил:

— Как, Антонина Николаевна, удовлетворим просьбу Ипполита Исаевича?

— У меня тоже нет особого желания беседовать с гражданином Пришельцем, — ответила Тоня. Добросклонцев кивнул, и она вышла.

— Итак, где кулон, как, впрочем, и другие вещи из вашей квартиры? — продолжил Добросклонцев довольно миролюбивым тоном.

— Я уже сказал: о кулоне мне ничего неизвестно. Часть своих личных вещей, в том числе и предметы мебели, я продал, на что имею полное право.

— Да, это ваше право. Но какая же нужда заставила вас распродавать вещи?

— Я решил эмигрировать. Разумеется, легальным путем. Меня пригласил родной брат Михаил. Он живет в Австралии. Прислал вызов, и я направил необходимые бумаги в ОВИР.

«Странно, — подумал Добросклонцев. — Несколько дней тому назад Ушанов заезжал в ОВИР, и ему сообщили, что Пришелец к ним не обращался». Уточнил:

— Когда?

— Недавно.

— А именно? Неделю тому назад или месяц? «Справлялись», — догадался Ипполит Исаевич.

— Позавчера.

— А кулон решили увезти с собой в Австралию?

— Юрий Иванович, мы с вами не дети, — с досадой проговорил Пришелец. — Я предпочитаю серьезный разговор.

— Я тоже: серьезный, искренний, чистосердечный. Всякое запирательство, как вы понимаете, бессмысленно. Что же касается кулона, то с ним в общем все ясно. А сейчас мне бы хотелось знать, где находятся бриллиантовые кольца, подмененные вами на фианитовые в ювелирном магазине? Я понимаю: мой вопрос не из приятных, но что поделаешь — служба.

Пришелец побледнел — терпение и выдержка изменили ему.

— Понятно… — Ипполит Исаевич, чтобы не выдать своего волнения, уставился в пол. — Хотите навесить мне уголовщину. Что ж, прием избитый.

— Что верно, то верно: прием довольно затасканный, когда уголовник напяливает на себя маску политического. Но, насколько мне известно, политика вас никогда не интересовала. Ваше амплуа — бизнес. Не так ли, Ипполит Исаевич?

— Во-первых, бизнес, то есть частное предпринимательство, не есть преступление. Во-вторых, в каждом человеке живет частник, предприниматель. Только способности к предпринимательству у всех разные. Есть талантливые, есть посредственные, а есть просто бездарные. Вот они-то, последние, и прикрывают свою бездарность разной идеологической мишурой. Неудачники всегда были завистливыми. Зависть делала их злыми и жестокими. Они мстят и преследуют преуспевающих, попросту — талантливых. Они строят из себя святош-моралистов.

— Ипполит Исаевич, давайте вернемся к началу, — прервал демагогические излияния Добросклонцев. — Вы сказали, что вам хотят пришить уголовщину, то есть сделать без вины виноватым. А зачем, кому это нужно?

— Вам не нравится мой образ мыслей.

— Не столько образ мыслей, сколько образ жизни, поступки, порожденные образом мыслей.

— Юрий Иванович, вы судите о поступках со своих позиций и потому осуждаете инакомыслящих. Мы с вами инакомыслящие. Мне претит ваш образ мышления, но я же вас не осуждаю и не преследую.

Фраза эта вызвала у Добросклонцева ироническую ухмылку.

— О ваших поступках, Ипполит Исаевич, мы судим с позиций законов нашего общества, законов, которые обязан соблюдать каждый член общества, — сказал он.

— Законы. Их создают тоже люди. И почему я должен верить, что сами законодатели непогрешимы? Недаром говорят: закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло. Любой закон ограничивает свободу, ту самую, к которой человек стремился с того самого дня, когда осознал себя высшим существом. Человек жаждет свободы в своих мыслях и поступках. Для человека в этом мире высшая ценность он сам. Да, да, не спорьте, Юрий Иванович, вы тоже так думаете. И все так думают, все хотят жить в свое удовольствие, все хотят наслаждений и, в этом видят счастье. Только одни этого не скрывают, не, стыдятся, и за это их преследуют. Человек по своей природе эгоист. Мне нет дела до других. Пусть каждый сам думает о себе…

Выпалив всю эту тираду залпом, на одном дыхании, Пришелец утомленно приумолк. Воспользовавшись паузой, Добросклонцев сказал:

— Итак, если я правильно вас понял, вы считаете, что счастье в удовольствии и наслаждении, и в этом мы с вами расходимся.

— Правильно, — торопливо подхватил Пришелец. — А позвольте полюбопытствовать, в чем вы видите свое счастье, в чем смысл вашей жизни?

— Делать добро людям, обществу. Отечеству. Очищать жизнь от всякой нечисти, от тех, кто творит зло.

— О-о, как возвышенно! — иронически воскликнул Пришелец, закатив глаза. — Посадили за решетку невинного и радуетесь, счастливы, довольны.

— Доволен. Одним преступником будет меньше.

— Преступление, зло. — Пришелец вздохнул и снова заговорил, глядя в пространство: — Великий сын Америки Уолт Уитмен писал: «Не вам одним известно, что значит зло, я тоже завязывал старый узел противоречий, я болтал и смущался, крал и завидовал, я был похотлив, коварен и вспыльчив, — мне стыдно сказать, какие таил я желания, я был капризен, тщеславен, жаден, я был пустозвон, лицемер, зложелатель и трус, и волк, и свинья, и змея — от них и во мне было многое, обманчивый взгляд, скабрезная речь, прелюбодейные мысли — всем этим грешил и я сам, упрямство, ненависть, лень, надменность и даже подлость — во всем этом был я повинен».

Он продекламировал Уитмена с заученным вдохновением, и Добросклонцев решил, что это был его любимый монолог, которым он щеголял в дружеских компаниях. Возможно, даже на даче Зуброва в день рождения. С торжеством победителя в голосе Пришелец заключил:

— Исповедь классика, откровенная, искренняя, и никто его за это не судит. Если хотите — это философия свободной личности» и я ее разделяю, для меня она — своего рода молитва, потому что, как сказал товарищ Карл Маркс, ничто человеческое мне не чуждо.

— К несчастью, вам не чуждо и нечеловеческое, животные инстинкты, — сказал Добросклонцев. Он не читал Уитмена и потому не мог спорить со своим бойким на язык оппонентом и, оставляя в стороне американского классика, продолжил: — И свои преступления вы пытаетесь прикрыть произвольно выхваченными цитатами.

Хочу понять вашу «философию», Ипполит Исаевич, уже не как следователь, а просто по-человечески. Фактически вы проповедуете высшим идеалом для человека жизнь брюха и совершенно отрицаете жизнь духа со всеми ее нравственными, этическими и эстетическими проявлениями.

— Боюсь, что вы не поймете. Дело в том, что мы говорим с вами на разных языках. Я повторяюсь: мы — инакомыслящие. У каждого человека свое представление о счастье, и это хорошо, в этом состоит многообразие жизни. Один любит парное молоко, другой живых устриц, и обязательно с писком. Что в этом преступного? Одни мечтают о Золотых Звездах Героя и лауреатских медалях. А мне лично они даром не нужны. Я предпочитаю золото в чистом виде.

— Неважно — жидкое или твердое, — заметил Добросклонцев, на что Ипполит Исаевич лишь недовольно поморщился; он оживился и теперь уже не мог остановиться:

— Одни мечтают о посмертной славе, а мне она до лампочки, я не верю в загробную жизнь, и мне не нужны памятники ни из бронзы, ни даже из чистого золота. Я хочу удовольствия при жизни, теперь, сегодня. В этом мире единственная для меня ценность — это я. Эгоизм? Назовите, как хотите. И между прочим, я не исключение, так думают многие сильные мира сего, увенчанные лаврами, звездами и почестями: президенты, министры, банкиры, академики, художники. Им и мне также наплевать, что думают о них современники и что скажут потомки. Скажите, вас очень обрадует, если вдруг вам сообщат, что где-то во Вселенной на обитаемой планете воздвигнут ваш монумент из чистого золота пятиметровой высоты? — Добросклонцев ответил вялой улыбкой, и Пришелец продолжал с прежним запалом: — А мне наплевать на монументы. Мне нужен чистоган, потому что в деньгах, только в них, реальная власть, и сила, и радость, и ключ к наслаждениям.