Безнадежно влип - Наталья Юнина

и правда припрячет его за решетку. Ненавижу. Сегодня же уйду отсюда, а если не даст, убью. Возьму нож и реально убью.

– Верни мои цветы. Сейчас, – по слогам произнесла я и развернулась, дабы не дать волю чувствам.

Сама же, как только папа оставил меня одну, ринулась в его кабинет. Еще час назад мне было физически сложно встать. Сейчас же я роюсь в его столе так, словно в меня влили эликсир здоровья. Хватаю подзарядное устройство и поднимаюсь к себе в комнату.

Мне уже совершенно плевать обнаружит ли папа еще один телефон или нет. Горшок с розами стал последней каплей. Как только мобильник включился, на экране тут же стали появляться пропущенные звонки. Последний позавчера. Ну, может, Мише просто надоело звонить. В конце концов, он тоже мог обидеться. Рука, как только я нажимаю на вызов, начинает трястись, словно у меня какая-то болезнь.

– Привет, – что за ерунда?! Это не Мишин голос.

– Вы кто?

– Раскрыватель сахасрары и других видов срар в десятом поколении, – где-то я уже это слышала.

– Сахасрара – только одна. Вы – Мишин бывший начальник?

– Типа того, моя жена тебя лечила от клоповьих какашек.

– Петр.

– Ага.

– Дайте, пожалуйста, телефон Мише.

– Ой, золотце мое, ты снова как в трубе живешь, пора выбираться уже. Мишка пока не может говорить, он в реанимации. Я забыл отдать телефон его сестре, – неужели папа не соврал?!

– А…почему он в реанимации? – запинаясь произношу я. – Просто я болела и не могла позвонить.

– В аварию попал. Ну если быть точнее, какой-то мудак в него влетел. Ты там только ниагарские водопады не лей. Он молодой, выкарабкается. Врачи хорошие, – чувство такое, словно по пищеводу разливается кипяток. Внутри все обжигает и не могу ни вздохнуть, ни выдохнуть. И только спустя, по ощущениям, вечность, я наконец-то делаю шумный вдох.

– А к нему…можно?

– Нельзя. Так что не беги, сломя голову, все равно не пустят.

– Это мой папа сделал, да?

Ответ я получить не успеваю. Машинально сбрасываю вызов, как только на пороге моей комнаты появляется папа с горшком в руках. Цветы и правду мало похожи на живые. Дважды не соврал.

– Ложись спать. Тебе еще рано активничать. Как только что-то изменится, я тебе сам скажу.

– А что должно измениться? Ты добьешь Мишу? Как это у вас делается в вашем мире? По звонку врачу «аля вколите ему что-нибудь, а то не добил»? Да, папа?

– Да, ты определенно не выздоровела. Ложись спать.

– Я лягу сегодня спать. Обязательно, – киваю как болванчик, истерично хихикая. – Только больше не в этом доме. Я сейчас заберу свой цветок, кошку и сумку. Оденусь и сяду в такси. И если ты посмеешь мне помешать, я тебя убью. Клянусь.

– Я не знаю, что ты там себе придумала в своей не совсем ясной на данный момент голове, но совет…

– А не надо мне ничего советовать. Я твоими советами, – демонстрирую пальцами кавычки. – С детства сыта. Ты теперь этим дерьмом будешь своего нового ребенка пичкать, если он, конечно, родится и его никто не сживет со света. А ко мне вообще не приближайся. После того, что ты сделал с Мишей, я тебя…

– Ты головой тронулась?!

– Пока еще нет, – хватаю Соню с кровати и, не обращая внимания на то, что она стала вырываться, заталкиваю ее в переноску.

– На хрена мне трогать Медведева?

– Может быть, по той же причине, что ты угрожал его посадить? А зачем ты, кстати, его трогал после того, как я сбежала от него? Да, папочка, я знаю, что твои славные помощнички его избили. И сейчас ты мне будешь говорить, что авария не твоих рук дело? – как только я тянусь за сумкой, папа хватает меня за руку.

– Ты фильтруй свою речь, не перебарщивай. Я могу хорошо ответить в ответ.

– Чем? Новой угрозой? – вырываю руку из его захвата.

– А зачем угрожать? Просто закрою тебя в этой комнате, пока башка на место не встанет.

– А ты кто такой, чтобы меня где-то запирать?! Ты кем себя вообще возомнил? Ты мне никто после всего, что сделал. Я тебя ненавижу.

– Нарываешься. Тебя в детстве никогда не били, хочешь сейчас начать? – блефует. Не ударит, что бы я сейчас ни сказала. Я же, сама того не осознавая, сжимаю руку в кулак, как учил Миша. Почему-то сейчас перед глазами стоит не только он, но и мама. Желание ударить папу превышает в сотни раз мой удар Медведеву.

– А хочу.

Все произошло настолько быстро, что очнулась я не от боли в руке, а от того, что увидела кровь на папиной губе. Он, мягко говоря, этого не ожидал. Удар был сильный. Настолько, что я, кажется, выбила ему то ли весь зуб, то ли его малую часть. Крови много. Не так, как у Миши.

– Это тебе за все. За меня, за Мишу. А главное, за маму. Нас тебе пока еще не удалось добить, а ее да. Хочешь ударить меня в ответ? Давай, – Боже, я и сейчас знаю, что он не ударит меня. По глазам вижу.

И, вероятнее всего, я действительно плохая дочь, ибо испытываю самое что ни на есть наслаждение при виде такого папы. Растерянного. Разбитого.

– Только после того, как ты меня ударишь в ответ, я все равно встану и уйду своими ногами. Я – свободный человек.

Несколько секунд он еще смотрит на меня, закрыв ладонью рот, а затем резко разворачивается и выходит из комнаты, не заперев при этом дверь.

Плохая из меня ученица. Очень плохая. Ибо, как бы Миша ни старался поставить мне удар, чувствую, что руку разрывает от боли. Ладно, плевать, от этого не умирают. На удивление, я спокойно собрала вещи, переоделась и вызвала такси. Меня никто не удержал. Даже слова не сказали.

Накрыло меня уже в машине. Понимаю, что нельзя плакать. Да и вообще надо успокоиться, а не получается. Живот не тянет и не болит. Значит все нормально. Это безусловно радует. В остальном – дело дрянь. Уже приехав к Наташе, поняла, что все. Силы остались где-то там, вместе с ударом. Не могу поднять ни горшок, ни кошку. Тяжело. И деньги. Ну почему не