На Севере дальнем - Николай Шундик

Больные эскимосы и чукчи встречали их угрюмо и провожали проклятиями.

Кэмби разъезжал по всему побережью, где было эскимосское население, производил точную статистику, посылал в «госпиталь», помещавшийся за колючей проволокой, отчеты о качестве подопытного «материала», сообщал о наличии «бревен».

В одном из эскимосских поселков подкошенная болезнью девушка упала на землю и, протянув дрожащую руку к небу, крикнула:

— Черное солнце!.. Почему на небе черное солнце?!

Девушка умерла в тот же час, а слова умершей о черном солнце скоро стали известны среди эскимосов и чукчей всего аляскинского побережья.

— «Черное солнце»!.. — театрально воскликнул горбоносый, до которого дошли страшные слова девушки. — Я вижу, они не лишены дара поэзии!

Повернувшись к Кэмби, он так же театрально выбросил руки в противоположную сторону пролива и добавил:

— Вы, мистер, будете первым, кто на том берегу из красного солнца сделает черное!

Кэмби зябко поежился. Хотя господа из Федерального бюро уже давно связали его с «госпиталем», но к новой своей роли он привыкнуть не мог. Его не беспокоило то, что он является главным агентом по поставке «подопытного материала» в «госпиталь», что он уже отослал на смерть десятки эскимосов и чукчей, — его пугало другое: Кэмби знал, что рано или поздно ему предстоит уйти на советский берег... И ему было страшно.

«Ну что ж, Дракон продал свою душу. Ничего, придет время, и я снова стану королем «мягкого золота». Вся пушнина Чукотки будет моей», — успокаивал себя мистер Кэмби.

КРАСНОЕ СОЛНЦЕ

А на противоположном берегу люди тоже смотрели на солнце.

Струится нагретый воздух. Словно сотканное из золотых нитей, дрожит над тундрой марево. А там, чуть подальше, где виднеется на высокой горной террасе около десятка куполов яранг, уже не марево, а мираж околдовывает путника своей игрой.

Пронизанная солнечным светом голубизна сопок расплывается, и тогда чудится, что насквозь прогретый камень не выдержал всепокоряющей силы солнца и расплавился в его жарком золоте. Еще не тронутый на речных долинах снег так ярок в своей белизне, что кажется — солнце довело его до высшей точки накала: пройдет минута, и он потечет ослепительной лавой.

Солнце! Его ждали здесь в полярную ночь с нетерпением, радовались малейшему признаку его скорого появления. И вот оно высоко в небе! Подставляя солнечным лучам свои прокаленные ветрами и морозами лица, бесстрашные охотники-зверобои и неутомимые оленеводы щурили улыбающиеся глаза и думали о том, что с приходом весеннего солнца непременно придут и новые удачи: оленеводу — хороший олений приплод, охотнику — большая добыча на море.

И невольно, сама собой, складывалась песня, светлая, душевная песня о высоком красном солнце, которое уже навсегда пришло сюда, в этот холодный край, после очень долгой ночи, после той ночи, которая сейчас называется «старой жизнью». Пел сейчас эту песню и Таграт, мчавшийся по речной долине на оленях как раз туда, где причудливо вытянулись верхушки яранг оленеводческого стойбища, раскинувшегося на высокой горной террасе.

Запрокинув на спину ветвистые рога, высунув влажные розовые языки, олени неслись вскачь. Наклонившись чуть вперед, Таграт напевал свою песню, порой ловко отруливая нарту, чтобы не налететь на камень или кочку. Все ближе и ближе высокая горная терраса. В ушах Таграта свистит ветер. Крохотные лужицы в талом снегу мгновенными вспышками молнии ослепляют его.

Выбрав место, где снег поплотнее, Таграт с ходу вылетел по крутизне на террасу, и вот он у стойбища. Двое подростков подхватывают его тяжело дышащих оленей, выпрягают из нарты. А навстречу уже идет бригадир оленеводческой бригады, приветствует Таграта.

Наскоро выпив чаю, Таграт отправляется осматривать стадо отелившихся оленей-важенок.

Стадо паслось между горами, в небольшом распадке, хорошо защищенном от ветра. Сотни телят на тоненьких, еще неустойчивых ножках бродили за своими матерями, издавая громкие звуки, мало похожие на оленье хорканье. Большие фиолетовые глаза малышей смотрели на людей с любопытством, доверчиво.

— О, сколько их здесь! — любовался телятами Таграт, пытаясь погладить одного из них. Теленок, смешно вскинув непомерно длинные задние ноги, отбежал в сторону. — Будущий скакун, — улыбнулся Таграт.

Группа пастухов в легких оленьих кухлянках, сшитых шерстью внутрь и выкрашенных в ярко-красный цвет корой деревца вирувир[32] окружила председателя и бригадира. Смуглые, обветренные лица их были возбуждены, жизнерадостны.

— Так, значит, завтра у нас в поселке Рэн будет праздник Первого мая, весенний праздник? — весело спросил пастух Вальфо, собирая в кольца аркан.

— Да, завтра праздник Первого мая, — ответил Таграт и осмотрел пастуха с ног до головы. — Что, не думаешь ли взять первый приз на оленьих гонках?

Пастух смущенно опустил голову, хотя все знали, что он лучший наездник Рэнского сельсовета.

— Как ты думаешь — возьмем мы его с собой на праздник? — Таграт лукаво подмигнул бригадиру. — Работал-то он хорошо или так себе?

— У нас никто не работает так себе! — сказал Вальфо.— У нас ни один теленок не пропал и ни один не пропадет.

Таграт, раскурив трубку, протянул ее пастуху. Вальфо вспыхнул от гордости, взял трубку, глубоко затянулся.

— У нас во всем колхозе никто не работает так себе, — сказал Таграт, принимая от Вальфо трубку, — а значит, много хороших людей прибудет на праздник Первого мая. Веселый будет праздник.

И праздник получился действительно веселым. Украшенный красными флагами, плакатами и лозунгами, поселок Рэн уже с самого утра шумел людскими голосами, звонким смехом, песнями. Группа за группой, лихо скакали к поселку оленеводы. Хлестко стучали их свистящие погонычи, захлебывались в звоне колокольчики, подвешенные к задкам легких, словно игрушечных, нарт.

Петя, Кэукай, Эттай стояли в пионерском строю прямо перед окнами. Им хорошо было видно, что делается на улице. Огонь возбуждения в их глазах, казалось, разгорался все ярче и ярче.

Чуть дальше стояли в строю и Чочой с Тавылем. На них еще пока не было пионерских галстуков. Взволнованные, они смотрели на развернутые знамена, еще и еще раз мысленно повторяя слова торжественного пионерского обещания. Сейчас они перед лицом своих товарищей должны будут прочесть торжественное обещание юного пионера — дать великую клятву верности партии, народу, Родине.

Призывно зазвучали пионерские горны, ударили барабаны. Пионеры прошли по залу и выстроились.

Чочой закрыл глаза и опять принялся мысленно читать торжественное обещание, где-то в глубине души прислушиваясь к каждому его слову.

А Тавыль, чувствуя, что в жизни его наступает что-то огромное и необычайное, вдруг стал как-то по-особенному спокойным, торжественным.

И вот Чочой и Тавыль перед строем.

— «Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, торжественно обещаю...» — звонко и уверенно звучат слова пионерской присяги.

Клятва дана. Старшая пионервожатая Нина Ивановна повязала мальчикам красные галстуки.

Сбылась заветная мечта Чочоя. Ему так хотелось иметь пионерский галстук! Теперь-то он хорошо знал, что значит пионерский галстук!

Как только Чочой и Тавыль стали в строй, послышался звонкий голос старшей пионервожатой:

— Пионеры! К борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!

— Всегда готовы! — дружно ответили пионеры.

Сияет на небе яркое солнце. Трепещут на ветру красные флаги. Громко звучит с трибуны голос Виктора Сергеевича Железнова:

— Те из нас, у кого уже седые волосы, хорошо помнят американского купца Кэмби. Разве не у тебя, Аймын, он насильно увел единственную дочь? — обратился директор школы к старику, стоявшему в первых рядах. — Разве не у тебя, Кэргыль, он украл сына? Разве не тебя, Тынэт, он лишил отца еще раньше того, как успел ты появиться на свет? Разве не у тебя, Вияль, он отнял брата и сестру?.. Вот кого хотят американцы опять посадить на землю нашу. Они хотят, чтобы сюда снова вернулся Кэмби, они хотят, чтобы сюда снова вернулся злобный шаман Мэнгылю, они хотят, чтобы сюда снова вернулись голод, болезни, они хотят, чтобы сюда смерть вернулась! Как знать, может, и сам Кэмби, если он еще живой, со звериной злобой смотрит на наш берег и ждет случая, чтобы снова сюда вернуться. Нам хорошо известно: об этом думают многие богачи-американцы. Только никогда не сбудутся их мечты! Пусть они нас пугают — нас невозможно запугать. У нас сердце не трусливого зайца, у нас сердце не пугливого оленя. Смерть найдет враг, если пойдет на нас!

Не успел Виктор Сергеевич кончить, как люди сдвинулись плотней у трибуны, громко выкрикивая отдельные фразы из его речи: