Покаяние. История Кейса Хейвуда - Меган Куин

Мэделин, которая все еще стояла, прислонившись к стене, руки на боках, а голова прижата

к стене.

– Привет, – сказал я, приседая до ее уровня.

– Здрасте, мистер Кейс, – сказала Мэделин, оживляясь. – Эти перчатки тяжелые.

– Ну, они не того размера. Я говорил тебе, что они не подойдут, – она настаивала

на том, чтобы надеть их.

– Просто я хотела, одеть такие же, как у вас, когда вы показывали все. Вы

выглядели таким сильным.

Онемение начало ползти по моей спине. Я могу сделать это, повторял я снова и

снова в своей голове.

– Чтобы добиться этого, ты должна начать с самого начла. Как насчет того, что

мы снимем эти перчатки и намотаем маленькие повязки вместо них? – предложил я. – А

позже мы сможем поработать с перчатками.

– Эти перчатки черные, – она сморщила носик. – У вас что красивых нет?

Я оглядел перевязочные бинты и отрицательно покачал головой.

– Прости, малышка. У меня есть только черные прямо сейчас, но я придумаю,

что смогу сделать для тебя на будущих занятиях. Что думаешь?

– Хорошо, – она сверкнула мне беззубой улыбкой, расплавив меня на месте.

За эту улыбку я бы подарил ей весь чертов мир.

Мы пошли к перчаткам. Она будто тень, которую я не мог стряхнуть с себя с тех

пор, как мой кулак коснулся ее отца, и прямо сейчас, эта тень стала даже сильнее.

Я вытащил самые маленькие бинты, что у нас были, и присел. Она положила

руку на мое плечо. С серьезным видом, она вытянула другую руку и сказала:

– Я рада, что вы сейчас учите меня, мистер Кейс. Вы мне нравитесь – она

помолчала на секунду, а потом продолжила говорить, пока я помогал наматывать ей

бинты. – У меня нет папы, но если бы был, я бы хотела такого, как вы.

Пот выступил на моей коже, ненависть к самому себе начала затмевать мои

мысли, и боль вспыхнула у меня в глазах, пока я заталкивал слезы, готовые пролиться.

– Хотя ты тихий, – продолжила она. – И строишь смешные рожицы.

– Смешные рожицы? – переспросил я, едва способный управлять своими

голосовыми связками.

– Ага, вы всегда такой, – она уперлась в бока кулаками, подвернула губу и

прищурилась на меня.

Если бы я не чувствовал, будто меня кто–то поднял и разорвал на части, я бы

рассмеялся над ее восприятием меня.

– Не думаю, что я выгляжу так.

– Ну, не совсем так, – ответила она, теперь с двумя перевязанными руками. Она

махнула в воздух кулаком и запрыгала вокруг меня. – Жаль, как цветок, порхай, как пчела,

– сказала она, еще раз ударяя.

– Что? – переспросил я, озадачено.

– Ну, знаешь, Мамала–лади.

– Мама–что?

– Бум, бум, бум, – сказала она, ударяя по моему бедру. – Я порхаю, как пчела.

Смотри на меня, – она попрыгала вокруг меня еще немного, а потом до меня дошло.

– В смысле, Мухаммед Али?

– Точно, – сказала она, все еще вытанцовывая вокруг меня, добавив еще

несколько жалких ударов к смеси.

– Думаю, ты имела ввиду «порхай, как бабочка, жаль, как пчела».

– Точно. Пау, пау, пау. Я – чемпион.

Я вел ее к боксерским грушам, пока она продолжала прыгать.

– Полегче, киллер. Для начала, давай научимся правильно бить.

Я провел добрых десять минут с ней, игнорируя подавляющее чувство

дискомфорта и ярости. Ярости за то положение, в которое поставил Мэделин, жизнь без

отца, жизнь, сравнивая других мужчин, которых, как она считала, хотела бы в качестве

отца.

Боль была поглощающей. Боли в сердце было слишком много. Есть только

единственный способ, как я считал, избавиться от этого обволакивающего ощущения

полной ненависти к себе. Пришло время позвонить парням.

Глава 24.

Мое прошлое…

Влажность впитывалась в мои поры, когда ранний утренний свет пробивался по

переулкам Нового Орлеана. Ассенизаторские экипажи носились вверх и вниз по улицам,

смывая грехи предыдущей ночи, подготавливаясь для нового начала нового дня.

Мускусное дерьмо и желчь, разбросанная по бордюрам, и влага, блестящая на кирпичных

стенах, демонстрировали грубый накал лета в Луизиане.

Я чувствовал кровопролитие, которое ожидало меня. Воздух был наэлектризован

насилием, пока я ждал на своем обычном месте, выбранном мною месте, где никто не

посмеет побеспокоить то, что происходило там.

Зло таилось в темном и мрачном переулке, который я выбрал. Злобные и

уродливые преступники промышляли в подобных переулках, и именно для этого я был

здесь.

Сегодня годовщина смерти Маршала Дункана. Годовщина моего самого

большого сожаления. Годовщина того дня, когда я позволил своей душе ускользнуть от

меня, и день, когда я поклялся небесам, что буду наказывать себя до последнего вздоха.

Единственный способ отметить это день, единственный способ, что я знал, и это

потеряться в боли.

Тяжелые шаги раздавались по мощеным улицам. Я знал эти шаги. Они

принадлежали огромным, устрашающим мужикам в ботинках со стальными носками и

железными кулаками. Они принадлежали мужикам, которым я платил, чтобы пришли и

выбили из меня дерьмо.

Как обычно, они повернули за угол, одетые в черные штаны и футболки,

пощелкивая своими костяшками и выглядя голодными. Я хорошо платил им за нападение

на меня, чтобы заставить меня забыть. Иногда я дрался в ответ, ударяя несколько раз то

тут, то там, ничего слишком повреждающего. Я сохранял это для груш, кое–что, о чем я

должен был подумать, когда вставал лицом к лицу с Маршалом Дунканом.

Я прислонился к стене одного из зданий, окружающего переулок, когда они

подошли ко мне.

– Неплохо выглядите, мистер Хейвуд. Еще один год прошел неплохо.

Я разглядывал внешность Винни и сказал:

– Как жена?

– Только что родила близнецов.

– Да ну, – я покачал головой. – Они твои?

Прежде чем я заметил приближение, Винни занес свой кулак назад и ударил

прямо в челюсть, отправляя меня на землю. Боль отрикошетила во мне, – пьянящая боль,

желанная боль.

– Вы чертовски хорошо знаете, что они мои, – ответил Винни с весельем в

голосе.

Я встал и стиснул челюсть.

– Бля, должен был догадаться, что у тебя появилось время потренироваться, если

жена только что родила.

– Должен оставаться в форме для миссис, – Винни размялся, красуясь своим