Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

– Тетя Саша! – Гриша подошел, наверно, уже давно и все ждал, когда же я обращу на него внимание.

Рядом со мной все очень быстро наглеют. Гриша пока только осмелел, но не настолько, чтобы дергать за руку или громко кричать. Сегодня утром я попросила обоих мальчиков называть меня тетей Сашей, потому что невозможно ребенку двести раз за день произносить мое длинное имя. А называть просто Сашей – тоже неправильно, из педагогических соображений, да и всетаки мы люди русские, без отчества исторически привыкли называть друзей, близких родственников или прислугу.

– Да, малыш?

Гриша удивленно посмотрел вокруг себя, а потом на меня.

– Я не малыш. Это Владик – малыш.

– Да, конечно… – Я взглянула на широко улыбающегося своей самой лучшей улыбкой Кротова. – Слушаю тебя, Гриша.

– Можно я один пойду на большие качели, а Владик со мной не пойдет?

– Можно, Гриша.

Как удивительно и совершенно неожиданно раскрываются дети в общении. Кто бы мог подумать, что Гриша окажется таким… неготовым к дружбе, скажем так. Возможно, привычка защищаться, быть виноватым, и пройдет со временем, но пока она ему очень мешает. Я уверена, что Лиля именно его чаще всего винит в своем одиночестве, она и мне както об этом говорила: «Если бы не Гришка, я бы давно замуж вышла! Кому нужен чужой ребенок?» А кому из тех, кого имеет в виду бедная Лиля, нужен свой? Чтото я не видела пока ни одного мужчины, живущего с нелюбимой женой ради детей. Ради удобства – да, ради квартиры, которую неохота, или жалко, или невозможно делить, тоже – да. А вот ради малышей, смотрящих на тебя требовательными глазами, – нет. Если мужчине нужно уйти и есть куда, он уходит, переступая даже через троих детей. И ничьи слезки не мешают ему искать счастья снова и снова. И, главное, находить его…

Кротов отвез нас домой, на прощание посмотрел на меня вопросительным взглядом, который мог означать что угодно. Я для спокойствия решила, что он не оставил своего практического интереса ко мне – справка, талончики, возможно, какаято консультация, – но говорить ничего не стала. Поблагодарила за прогулку и попрощалась, не протягивая руки. Хотя мне очень хотелось так, будто невзначай, поевропейски протянуть ему руку и ощутить его ладонь.

Глава 15

Я твоя, ты – мой, – сказала прекрасная принцесса. – А без супа мы обойдемся.

Папа Владика за весь день так и не позвонил. Номер своего мобильного он мне оставить не успел, и я решила подстраховаться, понять, что делать завтра с Владиком, если папа его так и не объявится. А у меня к вечеру вдруг возникло четкое ощущение, что он сегодня не приедет.

Я начала мысленно перебирать подружек. Работающим звонить бесполезно, завтра понедельник. Придется просить Ирку. Хоть у нее детей нет и опыта никакого, но она добрая и на нее всегда можно положиться.

Ирка в тот момент плавала в бассейне, и Филимончик пообещал, что она перезвонит. Я знала, что он ни за что ей не скажет, что я звонила, потому что ревнует ее ко всем, к подругам в том числе, подозревая, что рядом с подругой стоит гарцующий от нетерпения солист женского стриптизклуба, который хочет развеяться сегодня вечером и выбрал для этого именно Ирку, с ее бюстом и Филимончиковым кошельком.

В конце концов я позвонила своей маме. Не лучший выход, но не тащить же Владика с собой в поликлинику.

Папа Владика действительно так и не объявился. Я на всякий случай позвонила ему домой – вдруг он приехал из командировки и подзабыл, что отдал своего сына на пару деньков одной очень надежной женщине. Но трубку никто не брал.

Звонок Кротова застал меня врасплох. В понедельник я, носясь между поликлиникой, Гришиной школой, родителями, к которым пришлосьтаки отвести Владика, все ждала звонка Кротова. Мне казалось – вот сейчас он позвонит, вот сейчас, или гдето вдруг возникнет… Я как будто ощущала его приближение. Но он не позвонил ни в понедельник, ни во вторник. Это к вопросу о материализации образов. Мои образы имеют свойство оставаться эфемерными и никак не желают материализовываться. Либо я просто не знаю законов материализации надежд и желаний. Может, нужно поднакопить их – одно на одно, одно на одно, да все про то же и про то же – а там, глядишь, из кучи незримых оболочек возникнет одно материальное тело?

– Здравствуй, Александра, – сказал мне Андрей Алексеич в среду рано утром, не было еще восьми. – И что же ты не приходишь в отделение, не пишешь заявление о пропаже австрийского пианино?

– И косоглазом мошеннике… – вздохнула я, прижимая ухом радиотрубку к плечу и энергично смывая шампунь с головы Владика – только что за завтраком он очень некстати толкнул Гришу, и тот пролил ему на голову весь стакан жидкого йогурта. Я услышала его «ты», но комментировать никак не стала.

– Вы моете посуду? – корректно спросил Кротов, почемуто опять называя меня на «вы».

– Мы моем мальчика, – ответила я, стараясь удержать трубку, которая вдруг заскользила вниз и упала бы, если бы я мыльной рукой не перехватила ее.

Владик заревел – наверно, вода пошла слишком горячая. И я, наспех извинившись, отложила трубку в сторону, даже не отключив ее.

Собирая обоих мальчиков в бешеном темпе и одеваясь при этом сама, я никак не могла позвонить Кротову, хотя голос его застрял в моих ушах и все повторял и повторял эти две несчастные фразы: «Здравствуй, Александра… И что же ты не приходишь… что же ты не приходишь…»

В отделение я все же пошла, из природного любопытства – мне было очень интересно увидеть, как составляется фоторобот. Наверняка то, что показывают в фильмах, как обычно, окажется мало похожим на правду. Но, к моему удивлению, все оказалось и похоже, и очень просто. Только просидели мы за компьютером часа полтора, пытаясь из отдельных частей лица составить портрет мошенника, который так легко обвел меня вокруг пальца. И просидели, к сожалению, не с Кротовым, а с какимто скучным, толстым, сопящим капитаном, который все пытался курить, а я умоляла его еще чутьчуть подождать, потому что и сама не выношу запаха дыма и, главное, мне было жалко обоих мальчиков, которых, естественно, пришлось взять с собой. И вчера, и сегодня, первым делом, как только освобождалась, я забирала Владика от родителей, зная, какая это неимоверная для них нагрузка, хотя и мама, и папа уверяли меня, что они только рады повозиться с малышом.

Когда на мониторе наконец появился очень похожий на моего злодея дядька (только все никак не получалось нарисовать, вернее, подобрать из имеющихся клише, его главный отличительный признак – легкое косоглазие), пришел Кротов. В комнате сразу стало заметно светлее, мальчики, уже порядком уставшие, заорали еще энергичнее, пытаясь привлечь внимание Андрея Алексеича, а я почувствовала, как в меня словно вдохнули жизни. Мне просто стало хорошо – ни от чего… Как пели бабушки, постукивая каблучкамирюмочками, – «оттого, что ты прошел по переулку…» Или вроде того. Я выпрямила спину, мне захотелось подтянуться, встать, может быть, даже подпрыгнуть, чтото спеть… Я, конечно, ничего такого не сделала, только улыбнулась и помахала рукой Кротову.