Подозреваемый - Майкл Роботэм

1

Три мили – большое расстояние, если бежишь в резиновых сапогах. Оно кажется еще больше, если носки сползли и сбились в комки под ступнями и из-за этого ты ковыляешь, как пингвин.

Пробегая вдоль грязных овечьих троп и прыгая по камням, я следую по частично замерзшему ручью, пересекающему поля. Несмотря на сапоги, мне удается сохранять хороший темп и иногда бросать взгляд за спину. В настоящий момент я действую инстинктивно. Если я из-за чего-либо остановлюсь, мне конец.

Мои детские каникулы были потрачены на исследование этих полей. Прежде я знал здесь каждую рощицу и каждый холмик, самые рыбные места и самые укромные уголки. Я поцеловал Эвелин Джонс на сеновале в амбаре ее дяди в ее тринадцатый день рождения. Это был мой первый настоящий поцелуй, и у меня немедленно возникла эрекция. Она наткнулась на мой член и закричала, укусив меня за нижнюю губу. У нее были скобки на зубах, а рот как у Челюстей в фильмах о Джеймсе Бонде. Потом две недели на моей губе красовался кровоподтек, но оно того стоило.

Добежав до трассы А55, я проскальзываю под бетонные опоры моста и продолжаю путь вдоль ручья. Берега становятся круче, и дважды я соскальзываю в воду, ломая лед по краям.

Я добегаю до водопада высотой примерно десять футов и карабкаюсь наверх, цепляясь за пучки травы и камни. Коленки грязные, брюки промокли. Через десять минут я подныриваю под забор и вскоре выбираюсь на дорогу.

Легкие начинают болеть, но сознание ясно. Ясно, как холодный воздух. Пока Джулиана и Чарли в безопасности, мне не важно, что случится со мной. Я чувствую себя тряпкой, которую растерзала собака. Кто-то играет со мной, раздирая меня на лохмотья: мою жизнь, мою семью, мою карьеру… Почему? Бессмысленный вопрос. Это словно пытаться прочитать зеркальную надпись: все задом наперед.

Через сто ярдов, миновав ворота фермы, я оказываюсь на дороге в Лланрос. По обеим сторонам – изгороди, прерываемые воротами и проездами. Держась обочины, я направляюсь к церковному шпилю, виднеющемуся вдали. Клочья тумана собрались в низинах, словно лужи разлитого молока. Дважды я спрыгиваю с дороги, заслышав подъезжающую машину. Во второй раз это полицейская машина с зарешеченными окнами, внутри лают собаки.

Деревня выглядит заброшенной. Единственные открытые заведения – это кафе и офис центра аренды с надписью на двери «Перерыв 10 минут». В некоторых окнах виднеются цветные огоньки, на площади напротив военного мемориала высится рождественская елка. Мужчина, выгуливающий собаку, приветственно кивает мне. Я так сильно стиснул зубы, что не могу ответить.

Я отыскиваю парковую скамейку и сажусь. Вода стекает по моей непромокаемой куртке. Колени разбиты и заляпаны грязью. Ладони расцарапаны, из-под ногтей сочится кровь. Я хочу закрыть глаза и подумать, но мне надо сохранять бдительность.

Площадь напоминает книжную иллюстрацию: коттеджи, окруженные заборами из кольев и стальными беседками. Рядом с каждым крыльцом цветистым шрифтом написаны валлийские имена. На церкви повешены белые флаги, к ступенькам прилипло конфетти.

Валлийские свадьбы напоминают валлийские похороны. В них фигурируют те же самые машины, флористы и церковные залы, те же полногрудые женщины в широких цветастых платьях и чулках разносят одинаковые посудины с чаем.

Время идет, и холод разливается по моим конечностям. Разбитый «лендровер» въезжает на площадь и медленно ползет по парку. Я смотрю и жду. Никто не едет следом. Я встаю на окоченевшие ноги. Рубашка, мокрая от пота, прилипла к спине.

Пассажирская дверь стонет от старости и дурного обращения. Я проскальзываю на сиденье. Большая подушка прикрывает ржавые пружины и порванный винил. Мотор в таком ужасном состоянии, что издает сотню всхлипов и тресков, пока отец пытается найти первую передачу.

– Чертова машина! На ней месяцами не ездили.

– А как же полиция?

– Они обыскивают поля. Я слышал, они говорили, что нашли брошенную машину на станции.

– Как ты уехал?

– Сказал, что у меня операция. Сел на «мерс», а потом сменил его на «лендровер». Слава богу, он завелся.

Каждый раз, когда мы въезжаем в лужу, из дырки в полу фонтаном взвивается вода. Дорога поворачивает и петляет, то ныряя в низину, то вновь поднимаясь. На западе небо проясняется, посвежевший ветер гонит облака, и их тени проносятся по полям.

– У меня ужасные неприятности, папа.

– Знаю.

– Я никого не убивал.

– Тоже знаю. А что говорит Саймон?

– Что я должен сдаться.

– Кажется, это хороший совет.

И тут же отец признает, что этого не случится и никакие слова не изменят положения вещей. Мы едем по долине Конви к Сноудонии. Поля сменились перелесками, вдали темнеют более густые леса.

Дорога петляет между деревьями, впереди, на холме, обращенном к долине, виден большой особняк. Железные ворота закрыты, к ним прикреплена табличка с надписью «Продается».

– Здесь раньше был отель, – говорит отец, не отрывая глаз от дороги. – Я возил сюда маму на медовый месяц. В те дни особняк был великолепен. По субботам люди приходили на чай и танцы, у отеля имелся собственный оркестр…

Мама рассказывала мне эту историю, но я никогда не слышал ее от отца.

– Мы взяли у твоего дяди «остин хили» и на неделю отправились в путешествие. Тогда-то я и нашел ферму. В то время она не продавалась, но мы остановились, чтобы купить яблок. Мы часто останавливались, потому что твоей матери было больно сидеть. На неровных дорогах она подкладывала подушку.

Он хихикает, и я понимаю, что он имеет в виду. Это больше, чем я хотел бы знать о начале маминой сексуальной жизни, но я смеюсь вместе с ним. Потом рассказываю ему историю о своем друге Скотте, который лишил сознания свою невесту на танцплощадке в Греции во время свадебного приема.

– Как он это сделал?

– Он пытался показать ей «флип» и уронил. Она очнулась в госпитале и не могла понять, в какой стране находится.

Папа смеется, и я смеюсь вместе с ним. Это хорошо. Еще лучше становится, когда мы прекращаем смеяться, но не испытываем неловкости от молчания. Папа наблюдает за мной краем глаза. Он хочет мне что-то сказать, но не знает, как начать.

Я помню, как он впервые поговорил со мной «по-взрослому». Он сказал, что должен обсудить со мной кое-что важное, и повел на прогулку в Кью-гарденз. Это было так непривычно – проводить время вместе, – что я чувствовал, как меня распирает от гордости.

Папа сделал несколько попыток заговорить. Каждый раз, когда им овладевало косноязычие, он ускорял шаг. К тому времени когда мы дошли до вопроса о половых отношениях и способах предохранения, я уже вприпрыжку бежал за ним, пытаясь расслышать его слова и не потерять шляпу.

Теперь он нервно стучит пальцами по рулю, словно хочет отправить мне сообщение на азбуке Морзе. Без нужды откашливаясь, он заводит витиеватую речь о выборе, ответственности и возможностях. Я не понимаю, к чему он клонит.

Наконец он принимается рассказывать мне о том, как изучал медицину в колледже.

– …После этого два года я изучал бихевиоризм. Я хотел заняться психологией образования…

Постойте-ка! Бихевиоризм? Психология? Он мрачно смотрит на меня, и я понимаю, что он не шутит.

– Отец узнал, чем я занимаюсь. Он был в штате университета, дружил с проректором. Он специально приехал и пригрозил, что сократит мне содержание.

– И что ты сделал?

– Я поступил так, как он хотел. Стал хирургом.

Предупреждая мой следующий вопрос, он поднимает руку. Он не хочет, чтобы его перебивали.

– Моя карьера была определена. Мне давали назначения, должности и места. Все двери были открыты. Продвижение поощрялось… – Его голос понижается до шепота. – Думаю, я пытаюсь сказать, что горд за тебя. Ты настоял на своем и поступил так, как хотел. Ты преуспел в собственной игре. Знаю, меня нелегко любить, Джо. Я ничем не плачу за это. Но я тебя всегда любил. И всегда буду помогать тебе.

Он сворачивает на обочину и оставляет мотор работающим, выходя из машины и забирая сумку с заднего сиденья.

– Это все, что мне удалось принести, – говорит он, показывая содержимое. Там чистая рубашка, немного фруктов, термос, мои ботинки и конверт, наполненный пятидесятифунтовыми банкнотами. – Еще я захватил твой мобильный.

– Батарея разрядилась.

– Тогда возьми мой. Я все равно этой пакостью не пользуюсь.

Он ждет, пока я переберусь за руль, и запихивает сумку на пассажирское сиденье.

– Они не хватятся «лендровера»… какое-то время. Он даже не зарегистрирован.

Я смотрю на нижний угол окна. К стеклу приклеена пивная этикетка. Он ухмыляется.

– Я езжу на ней только по полям. Хорошая пробежка ей не помешает.

– А как ты доберешься до дома?

– На попутке.

Сомневаюсь, что он хоть раз в жизни голосовал на дороге. Хотя что я знаю? Сегодня он полон сюрпризов. Вроде бы это мой отец, но кажется совсем другим.