Пещера - Марк Алданов

Третий раунд начался в еще более медленном темпе, чем первые два. Однако, галерка вдруг перестала роптать. В зале вновь наступила тишина. На ринге происходило что-то тревожное. Боксеры странно поплясывали, не спуская глаз друг с друга. «Кажется, они просто смертельно друг друга боятся», — сказала неуверенно Муся. — «В этом я их отлично понимаю», — вставил дон Педро. — «А вы знаете, я ошибся», — прошептал Мишель, — «это игра не на ничью, а на knock-out!..» — «Но чего же они ждут» — «Ждут случая, из-за пустяков не хотят рисковать». — «То есть как из-за пустяков?» — «Из-за обыкновенных ударов. Ведь каждый понимает, что ими другого не возьмешь, сколько его ни молоти». Елена Федоровна ахнула и схватила Мишеля за руку: белый боксер вдруг бросил взгляд на ноги противника, прыгнул в сторону и необычайно быстрым движением левой руки нанес негру страшный удар. Черная крепость нырнула, но недостаточно низко: удар, предназначавшийся в челюсть, пришелся в правый глаз негра. Гул от этого удара пронесся по всему зданию, отозвавшись подавленным ревом на галерке. В партере раздались бурные рукоплескания. Елена Федоровна трепетала, прижимаясь к Мишелю. Он сердито отодвинулся, не отрывая глаз от ринга. Клервилль с облегчением опустил бинокль: все-таки этот прославленный негр был уж не такой безошибочный тактик. «Groggy!»[212] — восторженно проговорил вполголоса молодой англичанин в соседней ложе. Но их надежда не оправдалась. На лице черного боксера выступила радостная улыбка, он оскалил зубы, запрокинув назад голову. Галерка разразилась хохотом. «Il encaisse!..» «Ça ne lui fait rien!..» «Il s’en fiche!»[213] — орали наверху. Улыбка негра, в самом деле, свидетельствовала, что и этот удар, который, казалось, мог свалить лошадь, на него подействовал мало. Однако лицо его быстро заливалось кровью. Англичанин ринулся на противника. Негр ловко перешел в corps-à-corps[214]. Упершись лбом в плечо один другому, оба великана с минуту короткими ударами колотили друг друга в бока, в грудь, в живот. Арбитр бросился к ним. Вите показалось смешно, что этот кругленький человечек пытается разнять людей, каждый из которых мог его раздавить одним движением. Однако боксеры тотчас подчинились воле кругленького человека. Одного из них он даже сердито хлопнул по руке.

Прогремел гонг. Противники разошлись по углам, совершенно измазанные кровью. Муся, искривившись, закрыла глаза, она вида крови не выносила. Суаньеры взбежали на ринг. Вода в их чашках стала грязно-красной. В театре стоял стон волнения и восторга. «Теперь я за него держал бы три против одного», — воскликнул Клервилль. — «Еще ничего нельзя сказать, — возразил взволнованно Мишель, — но, конечно, он допустил серьезную ошибку». Мистер Блэквуд имел вид несколько менее мрачный, чем прежде. «Какая мерзость! Какая мерзость!» — повторял дон Педро с истинным отвращением. Ему физически гадко было смотреть на эти тела, покрытые кровью и потом.

Негр полулежал на табурете, неторопливо растирая башмаками порошок на полу. Над ним работали сразу три человека. Служитель отчаянно, изо всех сил, обмахивал его полотенцем; суаньер нежно, как ребенка, гладил его губкой по груди, по лицу, по рукам, подносил к его губам стакан с полосканьем; менеджер прижигал рану палочкой и давал наставления, которые боксер слушал совершенно безучастно. Когда ударил гонг, негр, к некоторому разочарованию партера, поднялся и выбежал на середину арены так же легко, как после первых раундов. Не изменил он и стиля боя: на ринге снова запрыгало скорчившееся длинное чудовище. Только маленькие глазки негра стали еще злее, чем были. Англичанин видимо хотел кончить в этом раунде и сыпал тяжелыми ударами. В партере, в ложах гремели рукоплесканья. Галерка пасмурно затихла. «Кажется, сейчас кончится», — сказал вполголоса Клервилль.

«Но если сейчас кончится, то куда же мы денемся? — озабоченно спросила себя Муся, — ведь еще и одиннадцати нет. Тогда надо их всех пригласить в казино. Но не ужинать, это дорого…» Она вдруг с изумлением почувствовала, что ее сбоку, между креслом и барьером, взяли за левую руку, немного повыше кисти. Муся чуть было не вскрикнула. Выждав мгновенье, она неторопливо, почти естественно, повернулась. Серизье, как ни в чем не бывало, поверх ее плеча, смотрел на ринг. Только в углу рта у него играла приятная улыбка. «Господи! Как он смеет?» — неуверенно подумала Муся, чувствуя, что в ней ужас борется с радостью. «Ведь это неслыханная наглость! Под самым носом Вивиана!..» Она осторожно, не поднимая плеча, пыталась высвободить руку. Серизье держал ее крепко. «Господи! Что же делать? Нельзя же рисковать скандалом!.. Потом я ему покажу, но сейчас!.. Вивиан не видит, — барьер, — но Жюльетт! Правда, здесь полутемно и она от меня справа… Господи, как это глупо! Как в фарсе… Что делать? Этого со мной никогда не было! В фарсе заранее знаешь, что муж появится именно тогда, когда жена целуется с любовником. Что, если Вивиан заметит? Кончится ли это?..»

— Кажется, сейчас кончится, — сказал негромко за барьером Клервилль. — «Если по пунктам, то негр уже разбит наголову», — ответил Витя. Он понемногу входил во вкус бокса. Его также заражала чужая энергия. Под градом ударов англичанина негр корчился и пригибался к земле все ниже, то ныряя, то откидываясь в сторону. «Сейчас будет конец!» — повторил, торжествуя, Клервилль. В задних рядах партера многие повставали с мест. «Assis! Assis!»[215] — кричали возмущенно из лож. Мишель вскочил; вслед за ним вскочил и Витя. Он сверху скользнул глазами по плечам Муси, платье отставало немного от спины. У него закружилась голова. Вдруг он увидел, что Мусю у самого барьера ложи держит за руку Серизье. Витя не успел понять, что случилось. Наверху вдруг поднялся дикий рев.

Англичанин, потерявший самообладание от успеха, неосторожно открылся. В ту же секунду расправилась черная пружина. Негр оторвался от земли, стремительно бросился вперед и левой рукой нанес противнику чудовищный удар в живот. Одновременно правая рука его сбоку молотом обрушилась на подбородок белого боксера. Адский рев галерки потряс зал. Англичанин пошатнулся, поднял руки и упал на левое колено. Арбитр маленькими шажками побежал к нему. Белый боксер свалился с колена, судорожно перевернулся на полу и растянулся навзничь, раскинув руки. Кровь потоком заливала пол. Арбитр с отчаянным лицом, грозно протянув левую руку к негру, отсчитывал секунды, опуская и поднимая правую руку. Счета не было слышно из-за рева. Впрочем, всем было ясно, что считать незачем: белый боксер не встанет.

Арбитр махнул рукой. На ринг бросились служители, менеджеры, врач. Клервилль и Мишель с перекошенными лицами что-то кричали, не слушая друг друга. В соседней ложе так же остервенело орала британская семья. — «Двойной удар! Удар Фитцсиммонса! Это был удар Фитцсиммонса!..» — кричал, задыхаясь, Мишель. — «Хоть двадцать раз Фитцсиммонса, будь он проклят, но это черт знает, что такое!» — вопил по-русски дон Педро. Елена Федоровна визжала. Служители выносили англичанина, взяв его за руки и за ноги. Менеджер негра повис на его шее. В зале стоял оглушительный зверский рев.

IX

Жюльетт, Мишель и Витя вернулись в Париж из Довилля в жаркое пыльное утро. По пути с вокзала, в автомобиле, Мишель, со снисходительным вниманием парижанина к провинциалу, называл Вите улицы и здания. Витя послушно восхищался, поглядывая на счетчик. «Нас трое, но заплатить надо будет половину: барышни не платят», — соображал он; Денег Муся, все по педагогическим соображениям, дала ему немного, ссылаясь на то, что скоро сама вернется в Париж.

Жюльетт молчала. Она и в поезде за всю дорогу едва вымолвила несколько слов: так и просидела три часа в углу купе, уткнувшись в книгу, в которой иногда, спохватившись, перевертывала страницы.

По приглашению хозяев и по настоянию Муси, Витя должен был остановиться на квартире Георгеску. Дом встретил их неприветливо. Шофер отказывался носить вещи на четвертый этаж, молодым людям пришлось ему помогать. Витя оцарапал руку до крови о зазубренную скобку чемодана. Неуютно было и в квартире со сдвинутой мебелью, с задернутыми занавесками: ее только что отремонтировали, было душно, сильно пахло краской и нафталином. Жюльетт надолго заняла ванную комнату. Перевязать палец было нечем, Витя запачкал кровью костюм, полотенце, наволочку подушки и сам был себе гадок, как убийца. Чемодан его был слишком полон, вещи уложены плохо, все смялось. «А ведь, кажется, в Довилле ничего не покупал». Он надел свой лучший костюм, — у него всегда было именно одним костюмом меньше, чем нужно. «Есть же люди, у которых все в полном порядке, от совести до чемоданов». Одеваясь, Витя угрюмо думал, что на нем все поддельное: часы томпаковые под золото, костюм полушерстяной под шевиот, галстух искусственного шелка. Только подаренные Мусей запонки были настоящие, но их он далеко запрятал на дно чемодана.