Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы - Джон Гарднер

Они выкапывали из могилы тело сына. Он умер в возрасте четырнадцати лет, пятьдесят лет тому назад, когда они жили в этих краях. Сейчас они жили в Рочестере, и, поскольку приближалась пора подумать о своем последнем покое, то они решили перевезти его туда, куда и сами собирались вскоре — на небольшой участок уютного кладбища, расположенного на склоне холма, с видом на речку. Женщине было девяносто два года, мужчине — восемьдесят семь; одежда висела на них, как на вешалке. Под шляпу старик положил лопухи, они свисали, прикрывая его уши, а из-под лопухов выглядывали густые седые волосы. Он держал простую коричневую трость с резиновым наконечником. Кожа у него была белая, как бумага, испещренная пятнами, а глаза светло-голубые, белесоватые, выпуклые, как у норовистой лошади. Он напоминал проповедника старых времен, не тех, кто робко съежившись, приближается к вашему дому. Старуха была похожа на мерзкую старую ведьму — острые черты лица, черные крохотные глазки, сверкающие, как буравчики, тысячи кажущихся грязными морщинок от пробора до ключиц. Глядя на нее, казалось, будто тело ее высохло все до последней капли, но веки были красными. Джимми уцепился за пояс Генри и настороженно уставился на стариков.

— Я говорю Уолту, не так уж важно, где он лежит, — сказала женщина. — Душа его на небе. — Она стояла к Генри боком, сложив под подбородком руки с разбухшими суставами, и говорила как-то краем рта, глядя вниз, будто всматриваясь в землю.

— Ммм, — произнес Генри, кивая, обдумывая ее слова.

Старик взмахнул рукой, будто хотел ее ударить.

— Да замолчи ты, — сказал он. И, повернувшись к Генри: — Она спятила. Всегда была сумасшедшей.

— Уолт не верует в бога, — сказала старуха. Она улыбнулась лукавой улыбкой, продолжая вглядываться в землю.

Джимми, стоявший позади Генри, вытянул шею, чтобы видеть могильщиков. Генри положил ему на голову руку и, как бы отвлекшись этим, промолчал.

— Он мертвый, сгнил уже давно, — сказал старик. Резким движением он махнул рукой, в которой держал трость, куда-то в сторону могилы. И опять такое же несуразное, фантастичное сходство с грозным проповедником. Он сказал. — А ты бы помалкивала.

Генри покашлял, думая, как бы удалиться.

— Ну, вот… — сказал он. И тоже посмотрел на могильщиков. Один из них стоял в яме и выбрасывал оттуда землю — виднелась только его шляпа. Второй на углу разрытой могилы тыкал в землю ломом. За ними полого уходил вниз залитый солнцем и исчерченный тенями горный склон, от массивных блестящих надгробий к более высоким и узким в старой части кладбища, мимо статуи дочки Кунцмюллеров и окруженного соснами склепа Кэндолла и дальше, вниз, к ручью, туда, где начинался лес. По траве мелькнула тень вороны и с неимоверной быстротой исчезла среди деревьев. Джимми отошел от Генри и сделал несколько шагов к могиле. Он заложил руки за спину, стоял, смотрел.

— Славный у вас мальчуган, — гаркнул старик.

— Это верно, — сказал Генри, широко улыбаясь.

— Бог дал, бог взял, — сказала старуха. На мгновение она разняла сцепленные руки — пальцы у нее дрожали.

Генри потер нос и ничего не ответил.

— Она сумасшедшая, — сказал старик.

— Верую в бога воскресшего, — сказала старуха.

Генри глянул в сторону, на машину стариков. Это был зеленый старый «Гудзон», большой и квадратный, как грузовик. У машины был упрямый вид, от нее веяло тяжеловесной неуступчивостью, создававшей в целом внушительное впечатление. Как они ухитряются на ней поворачивать, такие дряхлые, подумал он. Вслух он сказал:

— Нам уж, пожалуй, пора домой. — Сделал шаг к Джимми, но тут старик вскинул вверх руку.

— Мой мальчик, — сказал он, потом замялся, — моему мальчику было четырнадцать лет.

— Как это печально, — сказал Генри… больше он не смог придумать ничего, ведь даже самая банальная фраза, из тех, какие говорятся в таких случаях, могла бы вывести старика из равновесия. Генри смущенно потупился, покачал головой, нерешительно потянулся к шапке.

— Четырнадцать, всего-навсего, — сказал старик. Он снова резким взмахом вскинул руки. — Я любил этого мальчика… — снова он замялся в поисках слов или, может, в поисках утраченного чувства, но, что бы он там ни искал, найти он все равно не смог и уронил Вниз руки, сказав, только: — Гм.

Старуха плакала. Старик Потрепал ее по плечу, но рассеянно, глядя куда-то мимо, все еще роясь в памяти.

— В его комнате мы все сохранили точно так, как было, — сказала старуха. Она кивнула, будто эти слова сказал кто-то другой, затем вытерла глаза рукавом пальто, и пальцы у нее дрожали.

Старик тоже кивнул.

— Но потом мы переехали, — сказал он.

— Жизнь идет своим чередом, — грустно сказал Генри, и слова эти наполнили его приятным ощущением печали. Он подумал и о своей приближающейся смерти, и о том, что Кэлли и Джимми будут тяжко горевать, как и он горевал после смерти отца, но с течением времени горе начнет забываться, и они вернутся понемногу в мир живых, а это правильно. А что, если Кэлли умрет? Или Джимми? Его напугал этот вопрос, будто спросил кто-то, стоящий у него за спиной, и он сразу, же выбросил его из головы. С некоторым беспокойством он кинул взгляд на Джимми, подбиравшегося все ближе к могиле, чтобы видеть, как работают могильщики.

— А забыть нельзя, — сказал старик.

— Нет, нельзя! — резким голосом подтвердила Старуха и неожиданно встретилась с Генри глазами. — Когда мы увидимся на небесах…

— Замолчи, — сказал старик.

Прошла целая минута, и никто не произнес ни слова, слышался лишь мерный хруст вгрызавшейся в землю лопаты, и глухо плюхалась рядом с могилой выбрасываемая из ямы земля. Вдали в поле трактор вспахивал зябь. Время от времени глох мотор, потом слышался рев — это тракторист выключал сцепление, потом мотор глох снова. Это о чем-то смутно напомнило ему.

— Любовь… — философически заговорил наконец Генри, но он не знал, что сказать дальше. Старик все еще поглаживал жену по плечу, и Генри Сомс, заметив это, слегка нахмурился — в его сознании забрезжила какая-то мысль, но не вырисовывалась ясно, ускользала. По морщинкам на лице старухи все катились слезы, и она опять сцепила пальцы.

Один из могильщиков сказал вдруг:

— Есть, вот он. — Он сказал это будто бы про себя, но все услышали, и старик как-то испуганно вздрогнул и дотронулся рукой до шляпы. Мятый лист лопуха сполз из-под шляпы вниз, прикрыл старику ухо, и он шлепнул по нему, не понимая, что это такое. Моргая глазами, старуха перевела взгляд в сторону могилы, потом очень медленно повернулась сама и потянулась взять мужа под руку, другой рукой запахивая полы пальто, разинув черный рот. Генри тоже спохватился и подошел к ней с другой стороны, чтобы помочь ей пройти по высокой траве. Джимми был уже у самого края могилы, стоял на четвереньках и заглядывал вниз.

— Джимми, ты куда это полез? — окликнул Генри, но Джимми притворился, будто ничего не слышит, и Генри промолчал. Еле передвигая ноги, тащились они по высокой траве, двое клонящихся к земле стариков, цепляясь друг за друга, теперь уже оба разинув рты, шумно втягивая воздух. Голова у старика тряслась, как тряслись все это время руки его жены, и, делая каждый шаг, он облизывал нижнюю губу. Всей своей тяжестью он опирался на трость, и резиновый наконечник трости вдавливался в землю, замедляя его продвижение, без трости невозможное вообще. Когда им осталось пройти еще пять-шесть футов, тот могильщик, что ковырял землю ломом, сказал:

— До гроба-то мы докопались, но придется еще повозиться.

Все остановились, и старик оперся о трость обеими руками, мотая головой и тяжело дыша.

— Ты бы сел, — сказала старуха.

Он бросил на нее сердитый взгляд, но промолчал, все не мог отдышаться.

Старуха сказала:

— Не надо было нам его тревожить.

— Семья должна быть вместе, — ответил старик. Едва он это выговорил, как зашелся кашлем. Генри растерянно смотрел на старика и на повисшую у него на руке старуху.

— Нашего Бобби убило молнией, — сказала старуха, снова встретившись с Генри глазами. — Это десница господня.

Старик вскипел от ярости, но ничего не мог сказать, он все кашлял.

— Верую в бога воскресшего, — снова сказала старуха, пользуясь тем, что муж не может ей возразить. — Уолт не верует. — Она улыбнулась. Потом сказала: — Ему было всего четырнадцать лет.

— Он мертвый, сгнил давно, — сказал старик. — Это закон природы! Возьми вот лилии… — Он опять зашелся мучительным сухим кашлем, как бы выворачивающим его наизнанку.

— Прости, господи, этого жалкого грешника, — мрачно проговорила старуха, а старик хотел ударить ее тростью, но промахнулся и, сделав два шага, едва успел ткнуть трость в землю, чтобы удержаться на ногах.

— Ну, полно, — сказал Генри. Он посмотрел на Джимми, но мальчик ничего не заметил: он заглядывал в яму. Он теперь лежал на животе, штанишки у него сползли, и между поясом и краем рубашонки виднелась очень белая кожа.