Нексус - Генри Миллер

— Когда ты счастлив и когда не очень.

— Замечательный парень, этот Элфенбейн, — сказал Реб, любовно обнимая друга за плечи. — Еврейский король Лир, вот он кто… А это как понять? Почему бокалы пустые?

— Как и твоя голова, — съязвил Элфенбейн. — Пьяней от мысли. Как Моисей. Из скалы брызнет вода, а из бутылки — только глупость. Стыдись, сын Zweifel [94]!

Разговор стал беспорядочным. Миссис Эссен прогнала наконец кошек, убрала за ними в передней и вновь пригладила волосы. Настоящая леди — от головы до пят. Никаких упреков, никакого недовольства. Только ледяное высокомерие, говорящее об изысканности и высоконравственности натуры. Она тихо села у окна, надеясь, видимо, что беседа наконец станет более плодотворной. Ей, несомненно, нравился мистер Элфенбейн, но ее шокировали его старомодные разговоры, нелепые ужимки, пошловатые шуточки.

Еврейского короля Лира тем временем несло все дальше. Он распространялся теперь по поводу Зенд-Авесты [95], время от времени переходя на «Книгу о хороших манерах» (хороших — в еврейской среде, хотя по его отдельным замечаниям можно было подумать, что «среда» может быть хоть китайская). Закончил свою тираду он словами, что, согласно Заратустре, человеку предназначено продолжить дело Творца.

— Если человек не вступает в сотрудничество с Богом, он — пустое место. Одними молитвами и жертвоприношениями Бога живого не сохранить. Евреи забыли об этом, а неверные — вообще духовные калеки.

После этих заявлений последовали наши сбивчивые возражения, которые явно забавляли Элфенбейна. Посреди спора он вдруг во всю силу легких затянул песню: «Rumeinie, Rumeinie, Rumeinie… a mameligeli… a pastramele… a karnatsele… un a gleisele wine, Aha!» [96].

— Видите ли, — сказал он, когда все угомонились, — даже в кругу либералов опасно высказывать собственные суждения. А ведь было время, когда подобные разговоры услаждали душу. Раввин обычно вдавался в такие тонкости! Никто не спорил с ним, все понимали, что это ритуал. Он тренировал ум и позволял забыть ужасы жизни. Если играла музыка, вам не нужна была партнерша, вы танцевали с Zov, Toft, Giml [97]. А теперь, когда мы спорим, то надеваем повязку на глаза. Мы идем на Томашевского и ревем как белуги. Мы забыли, кто такой Печорин или Аксаков. Если на сцене еврей попадает в бордель — может, он всего-навсего заблудился! — мы краснеем за автора. Но правоверный еврей может сидеть хоть на скотобойне и молиться Иегове. Однажды в Бухаресте я присутствовал при том, как один служитель Господень выпил бутылку водки, а потом говорил три часа без передышки. И все о сатане. Под конец мне казалось, что я уже ощущаю запах серы. И даже когда вышел из кафе, все вокруг казалось проникнутым сатанинским духом. Чтобы освободиться от мерзкого ощущения, я отправился, прошу прощения, в публичный дом. Там все сверкало, как в огненной топке, женщины выглядели как розовые ангелы, даже сама мадам — настоящая кровопийца в жизни. Какую ночь я провел! А все потому, что цадик выпил слишком много водки… Что ж, иногда согрешить — не вред, но увлекаться этим не надо. Грешить надо с открытыми глазами. Предайся радостям плоти, но будь настороже. Вспомните о библейских патриархах — как они ублажали себя, но и о Боге не забывали. Да, наши праотцы были сильные духом люди, хотя состояли из плоти. Можно иметь наложницу и в то же время уважать и чтить жену. В конце концов, храмовые гетеры постигали ремесло у святого места. Да, тогда грех был на виду, и сатана тоже. Теперь мы изучаем этику, а наши дети становятся фабрикантами, гангстерами, концертными исполнителями. Скоро они будут циркачами или хоккеистами…

— Да, — отозвался Реб из глубины кресла, — мы все больше мельчаем. Когда-то у нас была гордость…

Элфенбейн перебил его:

— Теперь еврей все чаще говорит как иноверец. Для него главным становится успех. Еврей определяет сына в военную академию, где тот учится убивать своего соплеменника. А дочь посылает в Голливуд, где она добивается успеха под видом венгерки или румынки, демонстрируя свое обнаженное тело. Раньше у нас были великие раввины, теперь — призеры-тяжелоатлеты. У нас даже появились свои гомосексуалисты, web is mir[98]! He хватает только евреев-казаков.

Вздохнув, Реб согласно произнес:

— Нет больше Бога Авраамова.

— Ладно бы обнажались перед камерой. Но зачем притворяться иноверками? Зачем забывать отцов, которые были разносчиками и учеными и которых разные негодяи унижали, считая чуть ли не отбросами?

Элфенбейн говорил и говорил, перескакивая с предмета на предмет, как серна — с камня на камень. Слетавшие с его языка имена Мардохей и Агасфер чередовались с «Веером леди Уиндермеер», Содомом с Гоморрой. На одном дыхании произносил он «Праздник башмачника», названия погибших колен Израиля. И каждый раз, словно совершая круг, возвращался к иноверцам, говорил об их порочности и сравнивал с eine Arschrankheit[99]. Тот же Египет — только без былого размаха и чудес. Порочность и болезнь теперь перешли в их сознание. Теперь все с придурью. Даже евреи ждут воскресения из мертвых. Для них это все равно что война без разрывных пуль.

Элфенбейн говорил, еле поспевая за собственной мыслью. И пил только сельтерскую воду. Произнося слово «блаженство», он вдруг загорелся. Что такое блаженство? Долгий сон в фаллопиевых трубах? Или — Ганс без schrecklichkeit [100]? Дунай — всегда голубой, как в вальсе Штрауса? Да, признавал он, в Пятикнижии много всякой ерунды, но зато там есть логика. Книга Чисел тоже не фунт изюма! В ней есть теологический азарт. Что касается обрезания, то в нем смысла не больше, чем в нашинкованной капусте. Синагоги пропахли химикалиями и препаратами от тараканов. Амалекитяне были духовными тараканами своего времени, теперь их место заняли анабаптисты.

— Неудивительно, — воскликнул он зычно, отчего мы нервно вздрогнули, — что все находится в подвешенном состоянии! Прав был цадик, сказавший: «Удалившись от Него, ничего не видишь ясно».

Уф! Он еле перевел дух, но заканчивать речь не собирался, сделав еще один головокружительный прыжок на своем батуте. Ему хотелось бы назвать имена нескольких великих людей: Барбюс, Тагор, Ромен Роллан, Пеги. Все они друзья человечества. И все как один герои. Даже Америка и та оказалась способна подарить миру высокую душу — Юджин В. Дебс, к примеру.

— Крысы, — продолжал он, — носят маршальскую форму, а боги в нищенском одеянии бродят среди нас неузнаваемыми. Библия кишит великанами морали и духа. Кто может сравняться с царем Давидом? Кто столь могуществен и мудр, как Соломон? Лев иудейский все еще жив, он похрапывает во сне. Никакая анестезия не заставит заснуть его навсегда. Наступит время, — продолжал Элфенбейн, — когда дула пушек затянет паутина и армии растают, как снег. Идеи рушатся, как обветшавшие стены. Мир ссыхается, как скорлупа ореха, а люди жмутся друг к другу, как мокрые мешки, пропитанные страхом. Когда замолкают пророки, должны говорить камни. Патриархам не нужны мегафоны. Они молча стоят и ждут, когда дух Господень снизойдет на них. А мы прыгаем, как лягушки, от одной лужи к другой и несем всякий вздор. Сатана раскинул сеть по всему миру, и мы, попавшись в нее, ждем, когда нас бросят на сковородку. Когда-то человек пребывал в райском саду нагой и лишенный желаний. Каждому существу уготовано свое место. Знай свое место! — такова команда. Не «Знай себя!». А червь станет бабочкой, если только его опьянит великолепие и блеск мира. Мы впали в отчаяние. Былой экстаз уступил место пьянству. У человека, испытывающего восторг перед жизнью, возникают прекрасные видения, а не страшные картины. У него не бывает похмелья. В наши дни в каждом доме стоит эта отрава, разлитая в бутылки и запечатанная. Иногда у нее есть название, иногда даже лицензионный номер — Vat 69. В любом случае это яд, даже если его развести водой.

Элфенбейн замолк и плеснул себе в бокал немного сельтерской. Реб крепко спал. На лице его застыло выражение блаженства, будто он видел во сне гору Синай.

— Давайте выпьем, — сказал Элфенбейн, поднимая бокал, — за все чудеса Запада! Да сгинут они поскорей! Уже поздно, и я вас заговорил. В следующий раз поговорим на более общечеловеческие темы. Возможно, я расскажу о времени, связанном с «Кармен Сильвой». Я имею в виду кафе, а не королеву. Хотя, должен признаться, однажды я ночевал в ее дворце… правда, на конюшне. И напомните, чтобы я рассказал вам о Джекобе Бен Ами. Он славился не только своим голосом…

Когда мы уже стояли в дверях, он попросил разрешения проводить нас до дома.

— С удовольствием, — сказал я.

Шагая по улице, Элфенбейн вдруг остановился, охваченный вдохновением.

— Если вы еще не назвали свою книгу, — воскликнул он, — у меня есть для вас предложение! Как насчет «Этот мир иноверцев»? Хорошее название, даже если не соответствует содержанию. Подпишитесь псевдонимом — к примеру, Богуславский, это совсем запутает читателя. Я не всегда такой болтун, — прибавил он, — но вы оба Grenze [101] личности, а для отщепенца из Трансильвании это как аперитив. Мне всегда хотелось писать романы — забавные и нелепые, как у Диккенса. Что-то вроде «Пиквикского клуба». А вместо этого стал бездельником. Ну а теперь я пожелаю вам спокойной ночи. Элфенбейн — мой псевдоним. Услышав мое настоящее имя, вы бы очень удивились. Откройте Второзаконие, главу тринадцатую. «Если возникнет среди вас…» — Его охватил приступ чихания. — Это все сельтерская вода, — воскликнул Элфенбейн, — надо пойти в турецкие бани! Близится новая эпидемия гриппа. Спокойной ночи! Вперед, как на войну! Помните о льве иудейском! Его всегда можно увидеть в кино, с первыми звуками музыки. — Он изобразил звериный рык. — Так он показывает, что еще жив.