Пепел Асгарда - Ник Перумов

Валькирия глядела, как выпрямляется и встряхивает головой Ястир – из глазниц по щекам сбегают чёрные капли, – и понимала, что видения её обманывают.

Не будет ни славы, ни света, ни золотых крыш. Впрочем, крыши, быть может, и удастся восстановить, но сперва случится война. Хаос пах кровью, она словно сочилась из каждой поры пространства, незримая, неосязаемая, словно отделённая пока что от реальности тончайшей и невидимой гранью.

А что будет – будет кровь, очень много крови. Крови разумных и нет. Крови людей и зверей. Крови тех, кто чувствует боль, и тех, кто не ощущает даже её, даже свою собственную. Кому и зачем это надо – валькирия понять не могла. Как и не могла увидеть сражающиеся стороны.

Волшебник Скьёльд меж тем ещё что-то недовольно бубнил, бросая на Яргохора злые взгляды, но Водитель Мёртвых словно ничего и не замечал.

Они будто застыли посреди нескончаемой тьмы. Алые провалы открывались то справа, то слева, то над головой, ветры Хаоса леденили кровь, по жилам медленно растекалась отрава. Мир менялся, чувствовала валькирия, «настоящее» Упорядоченное отстранялось, отдалялось, они вступали в области духов, в области, закрытые не только от смертных или бессмертных, но даже и от богов.

Украдкой Райна бросала взгляды на отца – но О́дин оставался молчалив. Руны срывались с его рук всё чаще, руны, открывающие путь, укрепляющие сердце и силы, но помогало ли это, нет – воительница не знала. А спрашивать – «долго ли ещё?» – недостойно истинной валькирии.

И чем дальше уводила от реальности эта дорога, тем, похоже, больше оставалось по её обочинам останков того, что уносили с собой мёртвые боги.

Они приходили в снах, властно вытесняя повторявшиеся видения возрождённого Асгарда. Бесконечная череда самых причудливых миров, под синими, зелёными, оранжевыми или даже фиолетовыми небесами. Миров цветущих или миров пустынных, миров обычных или перевёрнутых, где обитатели жили на внутренней поверхности исполинского шара; миров, состоявших из одного лишь воздуха да грозовых туч, лишь в самом сердце которых крылось скалистое ядро.

Здесь шли Древние Боги. В снах Райна слышала их безмолвные вопли, видела их последние мгновения – их самих и миров, их породивших.

Высокий атлет, чем-то похожий на самого Ямерта, в бело-золотом, застыл на чёрном постаменте. Поклоняющимся ему он кажется статуей, на самом же деле он жив, и взгляд как бы каменных глаз с ужасом и недоумением глядит на встающие над горизонтом исполинские призрачные фигуры Семерых, тех самых, что победили на Боргильдовом поле. Вкруг их ног поднимаются пожары, у подножия живой статуи бьются в рыданиях какие-то люди в таких же, как и у бога, бело-золотых одеяниях, горят синие огни в бронзовых чашах, лежат бездыханными грудами окровавленного мяса только что зарезанные жертвы – мужчины, женщины, девушки, выше всех – дети. У всех вскрыта грудь, вырваны сердца, что горят сейчас в магическом огне, но – напрасно.

Пресветлый Ямерт вскидывает руку, с пальцев его срывается ветвящаяся, слепящая молния. Оплетает Древнего, впивается, втягивается в кажущуюся несокрушимой каменную плоть, и мир взрывается.

Райну выгнуло дугой от невыносимой, рвущей кости боли. Мир померк, исчезла даже тьма, оставался только крик. Крик да ещё опаляющий жар.

Жар и растекающийся по жилам огонь.

Пламя готово вцепиться в плоть и кости, однако натыкается на невесть откуда взявшуюся преграду из мёртвого льда и, бессильное, замирает, угасая.

Она открыла глаза, по щекам скатились невольные слёзы.

Ледяной холод шёл от взявшего её за руку Яргохора. Валькирия впервые увидала его пальцы без всегдашней латной перчатки.

Пальцы мертвеца; синюшная плоть, слезшие ногти, кое-где – чёрные разрывы кожи. Жуткий контраст с лицом, ясным и чистым, с которого уже стекла тьма.

Но мёртвые пальцы по-прежнему сильны, они встают на пути чужой магии крепкой, надёжной стеной, и ядовитый поток, с разбегу налетев на неё, разбивается, начинает таять, рассеиваясь безвредным паром.

Глаза Яргохора чуть сузились – единственный признак, что и ему это далось недёшево.

Увидел, что Райна пришла в себя, и плавным движением убрал руку, нерезко, но быстро надев обратно латную перчатку.

– C-спасибо… – выдавила валькирия.

– Райна, – словно тёплый плащ, на плечи упала, растекаясь по телу, отцова руна, изгоняя остатки яда. С появления Скьёльда О́дин не называл валькирию дочкой, продолжая всё ту же игру, хотя Скъёльд не мог уже не догадаться. Руна действовала, но без воздвигнутой Ястиром первичной преграды она оказалась бы бессильной.

– Ты страшно кричала, воительница, – встрял и чародей. – Я попытался помочь.

– Он помог, – кивнул Яргохор. – Не знаю, как, но помог, открыл мне дорогу. А там уж и у меня получилось.

– Что ты видела? – нетерпеливо перебил О́дин. Брови сдвинуты, словно перед битвой. – Что это было?

Райна, как могла, описала, вновь вздрагивая от призрака пронёсшейся боли.

– Молния из пальцев, гм… – проворчал Отец Богов. – На Боргильдовом такого не было!

Райна только кивнула, сил говорить не осталось.

– Это последние, – глухо сказал Яргохор. – Сила Ямерта тогда была… в зените. Никогда потом у него такой уже не окажется.

– Неудивительно, потому что иначе нам бы не победить, – буркнул О́дин.

Бывший Водитель Мёртвых покачал головой.

– Тут иное, Древний. Твои собратья погибали, их царства рушились, а Ямерт становился всё могущественнее.

У Владыки Асгарда криво дёрнулся уголок рта.

– Он забирал силу у мёртвых?

– Примерно, – кивнул Яргохор. – Знаю, что всё доставалось сперва ему, а уж потом он смотрел, кого оделять. Мне тоже… доставалось. – Он опустил голову.

– Сила мёртвых… – пробормотал О́дин. – У Ямерта…

– Потом она расточилась, – напомнил Яргохор.

– Неважно, – отмахнулся Отец Дружин. – Она была, вот что главное. Она не пропадала бесследно. И потом она не расточилась. Ничто в Упорядоченном не расточается и не пропадает бесследно. Просто изменяется. Изменяется… – Он погружался в задумчивость.

– Великий бог, – не слишком вежливо вмешался Скьёльд. – Нам надо идти. Как можно скорее. Даже твоя божественная сила не выдержит тут слишком долго. Не говоря уж обо мне. Осталось совсем немного – и мы вырвемся отсюда. Даже у дороги мёртвых богов есть конец.

– А там воинство Хедина? – ровным голосом осведомился Яргохор.

– Именно, – кивнул Скьёльд. – Но я проведу мимо. Проведу к самым вратам.

– Вратам чего?

– Домена великого и непостижимого Демогоргона, Духа Соборной Души мира, собирателя мёртвых.

– Как же вы с ним делились, Ястир?

Брат Ямерта лишь дёрнул плечом.

– Мы не делились. Когда он появился… мы ощутили его приход, сразу, все. Помню страх… великий ужас. Но… ужас прошёл, потому что сперва они с Орлангуром ничего не делали. Ни с кем не воевали. Никого не свергали, не строили крепостей…

– Это неправда, – запальчиво перебил Скьёльд. – Они всё это время как раз и строили себе крепости. Да такие, что никакое Обетованное с ними не сравнится.

– Откуда ты знаешь, чародей?

– Люди, великий бог О́дин, как тебе ведомо, неисправимо любопытны. Если пред нами дорога – надо непременно добраться до самого-самого конца. Где бы он ни лежал. Даже в таких областях, как эти.

– Поменьше красивых слов, – поморщился О́дин. – Значит, добрались и до конца этого тракта?

– Добрались, – кивнул Скьёльд. – Один из наших погиб, прокладывая путь остальным. Погиб, несмотря на все предосторожности.

– И что же там, на самом конце?

– Великий Бог, для каждого там – своё. Врата. Туман. Сумерки. Смерть разделяет всех, даже богов, каждому надо пройти свою часть в одиночестве. А потом, если хватит сил, своих спутников ты встретишь вновь.

– Ты был за теми вратами? – Отец поражён, чувствовала Райна, и изо всех сил старается скрыть.

– Был, великий бог, – склонил голову Скьёльд. – Но это не некромантия, это именно хождение в смерть, в области Демогоргона.

– Редкое по нашим временам умение, – небрежно уронил О́дин.

– Мы создали его сами, великий бог. Мы были первыми.

– Кто ж вы такие, хотел бы я знать…

– Если бы я мог ответить на твой вопрос, великий О́дин. Мы просто учились, боролись, постигали, пробовали, терпели неудачи, падали, поднимались вновь.

– Поменьше красивостей, чародей. Поменьше.

– Прости, великий бог, но это правда. Из областей Демогоргона вернулись только мы. Только я и моя сестра Соллей. Брат Кор Двейн вытягивал нас, удерживая тропу.

– Значит, туман?

– Туман, холодный и мокрый, великий бог.

– А что за туманом?

У Скьёльда дёрнулся уголок рта.

– У каждого своё, великий бог.

– Это я уже слышал. Что видел ты, ты сам, коль взялся вести об этом речи?

Волшебник опустил голову.

– Родной дом, – почти прошептал он. – Маму, отца… бабушку и деда… сестёр… всех. Всё было… как тогда. И… они словно знали, кто я и откуда. А потом дверь открылась и вошёл человек, страшный человек, страшный настолько, что я умер там, и упал на пол, и он молча стоял надо мной. А потом сказал, строго, но беззлобно: «Всё выведываешь, прознатец неугомонный? Лучше б с матерью поговорил», – и вышел. Помню, как скрипели половицы, как доски трещали… страх, страх и ужас, он мог порвать меня, душу мою, в клочья, как сухой лист…