Серп демонов и молот ведьм - Владимир Шибаев

Тут и случилось, в разгар мечты, неожиданная с Горбышом глупость. Вохровская мотоциклетка сама еще не придумала, куда ехать, и не успела тормознуть – был бы друган Гуталин из художественного зверинца, ручищами бы удержал в колее – и, мягко скрипнув инвалидным прицепом, сладко чмокнула в бампер задастую иномарку роскошного цвета. Вохр обмер, вылез из своей танкетки и замер. Замер и лакированный гроб.

Откуда вылез человек в шляпе и плаще, в каком – бывший пожарный с волнения и не углядел, в такие особые тревожные минуты он, как и раньше возле пожаров, замер в остекленении и оцеплении, будто неизвестное дерево граб. Мужик подошел и покачал головой в роговых огромных очках.

– Ничего не заделось, так… малек, – сипло высказал Горбыш, не глядя. – Полная целкость сохранена, не царапнуто, не поскребано. Резиной погладил… самим видно. Бампер чуть почистился… от пыльного движения.

Мужик развел руками и понес дурь, медленно, как памятник, ставя слова.

– Последствия совещаний… особо дорожная карта… необходимость соблюдаемости нановнимательности… госинспекция радует позитивной… тенденция европейского водительского бума… что говорит пункт семь пять семь пять ноль два четыре – гибельность на трассах…

а вы нарушили осознанный пункт… и к тому в администрации поставим заслон… требуется незамедлительная ответственность…

– Мужик, – прервал очкастого Горбыш, глянув на жующего комок слов. – Ты зачем на трассе задом сдал?

– Что?! – поразился очкастый, покрываясь мелкими пятнами. – Вы подменяете тенденцию… выпуск водительского контингента не служит… недопоставка в регионы специальных дыхательных на спиртные пары… схема происшествия тенденциозна… немедленно примите меру воздействия к себе…

– Мужик, – хрюкнул Горбыш. – Ты задом подал и дырину огромную мне в инвалидную коляску нанес. Гляди, я инвалид с детства, трясусь и до семи не считаю. Я дырину-то твою вон еле старым срамом прикрыл. Плати.

Дурик начальник отступился от наглого вохра на шаг и схватился для стойкости за шелковый шарфик под плащем.

Тут Горбыш краем глаза, потом и всем глазом, а потом и двумя своими вращающимися зенками увидел картину, возле которой и в галерной третьяковке никогда бы не тормознул. Водительская дверь широко, как во всех драндулетах на миллион косарей, распахнулась, и оттуда сначала рыкнул:

– Антон Антонович, извиняюсь. Спешу к вам. Оформил звонок на базу по занятости. Высылают бригаду. Сейчас проясним. В чем беспокойство, Антон Антонович, – а потом и показался и с трудом из-за руля выбрался наружу одетый министром монстр в белой рубахе и с шеей в полдуба и, медленно раскачиваясь на слоновьих ногах, двинулся к Горбышу, желая стереть того из жизни.

Вохр на автопилоте выдавил:

– Сейчас права… вам сдам, – сунулся на сиденье мотоциклетки, газанул, покрыв министров и две полосы дымовой завесой, и бросился, нарушая права всех правил, виляя и делая мотоциклеткой бальные пируэты, прочь. Задами, дворами, неточно объезжая помойки и захлебываясь в мухах, он проскочил в ареалы соседнего района и только тут, за песочницей, в которую мирно срали голуби, заглушил и стер подвернувшимся красным вымпелом потоки пота с рожи.

– Все мечты, сучьи слезы! – злобно просипел он.

Так что к адресу официального проживания порученного обозревателя Горбыш добрался, тряся пострадавшими мослами коляски, едва к семнадцати ноль-ноль и вжал визжащий звонок убранной ложной кожей входной двери. «Чтоб вы все тут и там перемерли», – вслух подумал он. Стало ему на секунду совсем не по себе, даже прошлогодней морковью высох в горле язык и в черных сливах слезящихся с этой жизни глаз шевельнулись, как в варенье, гнилые косточки – а вдруг отпадет негритянского цвета ложная кожа с двери, высунется громила с шикарной тачки и гробовым голосом пригласит: «Просимте взойти, господин хороший Горбыш, мы со старухой-сеструхой поглядим, чтой-то это на вас – новая кожа неснятая?»

Нов двери отпечаталась улыбистая неизвестная бабенка с синяком бессоницы под левым глазом. Горбыш объяснился, хмуро протянул пакет-конверт: «Оборзеватель, мол, на службу загулялся ни ногой, ему последнее прощение выписано, и ждется статья прям у Черепа».

– Водку пьешь? – спросила баба издевательскую глупость, хитро прищурившись.

Голодный, как империалист, весь день, Горбыш сглотнул стакан слюны и кивнул автошлагбаумом. «Лучше б я с этими, адмиральской поганкой и космическим болтовертом, пошел третьим номером ихнюю рыбную банку со звездами на троих трескать. А то издевается, подметка».

– Тогда проходи на кухню. Как тебя? – невежливо впустила бабенка.

– По поручениям, – коротко представился вохр, и прошествовал твердым, голодным, чуть пошатывающимся шагом на кухню, и уселся, запахнув поплотнее плащ.

В кухне сидели еще двое, один после оказался слесарь с плохо подбитым, но правым глазом и тетера, наряженная в совсем мокрый халат с порванными по полю цветами. С волос тетеры капали капли на черные жгучие глаза, и в этой порученец с беспокойным ожесточением углядел одну ихнюю вертлявую газетную пифу Фиру, которую господин лежавший под дверью Моргатый намедни протелефонировал спускаться в коптерку. И чего там с ней совершал, того вохр из-за службы не усмотрел. «Малина – шалман, – догадался Горбыш, оглядываясь. – Филиал “Вонь-завода”. Стремное лежбище наркокотиков». Потому что слесарь мелко дрожал синим лицом, был завернут и безуспешно кутался в полностью мокрое полотнище белой простыни и напоминал трепещущий на ветру сдающийся флаг.

– Водку любишь? – спросила теперь Фира, указывая ладонью с синими ногтями на пустой кухонный стол. – Адмиральскую.

– Мы все любим, – Горбыш насторожился. – Ежели нипочем.

Фирка вдруг вытянула из-под стола огромную бутыль «Адмиральской», лафит потного стекла, а вслед хозяйка со стороны брякнула посередке огромное блюдо – с райски воняющим сервелатом, ветчинкой, детскими тельцами маринованной килечки и мастерски наструганным лучком.

Горбыш сглотнул язык и поперхнулся.

– Тогда раздевайся, – весело велела Фирка. – Проверим тебя. На отсутствие присутствия вредных привычек.

– Экскримент через тебя поставят, – добавил слесарь. – Держись за я…

– Это зачем? – не отрывая глаз от лежащих, расставив жабры, рыбешек, просипел вохр. – Как раздеваться?

– Молча и совсем, – велела наглая баба малиновыми губами и нежно шевельнула основательно покатыми плечами. – Мы тебе простынь почти чистую выдадим. Только одиножды слесарь в нее смотрелся, – и схватила лафитничек, и плеснула туда ледяную дерзкую воду.