Современницы о Маяковском - Василий Катанян

— Да это не писательница, а припев: та-ра-ра-ра-ра-ту-та, — спел он на мотив матчиша.

Тогда же я услыхала от Маяковского, что он собирается написать роман в прозе под названием "Двенадцать женщин". "Уже эпиграф к нему готов и даже договор с Госиздатом заключен", — сказал он. Роман этот он так никогда и не начинал писать — узнала я позже, — но эпиграф мне очень понравился, и я запомнила его так:

О женщины!

Глупея от восторга

Я вам

готов

воздвигнуть пьедестал.

Но…

измельчали люди…

и в Госторге

Опять я

пьедесталов

не достал.

В августе этого года я встретилась с Маяковским в Евпатории. Узнала я о его приезде курьезным образом. Я жила в санатории и пошла в парикмахерскую гостиницы. Взглянув через окно во двор, я увидала сохнувшие после стирки большие голубые пижамы, и у меня сразу мелькнула догадка: "Наверно, это приехал Маяковский". Так и оказалось. Я застала его в номере гостиницы и пошла с ним на его выступление в санаторий "Таласса".

Эстрада-раковина стояла в саду, и к ней по узеньким рельсам подвезли на кроватях-каталках санаторников. Это были больные костным туберкулезом, не встававшие месяцами, а иногда и годами. Под конец обычного разговора-доклада Маяковский начал читать "Сергею Есенину". Дойдя до строк

Это время —

трудновато для пера…

Маяковский как бы осекся. Дальше идут строчки:

…но скажите

вы,

калеки и калекши…

И хотя здесь подразумеваются не физические, а моральные калеки, он не стал говорить этих слов людям, прикованным к постели. Он пропустил эти строчки и сразу перешел к следующим, не пожалев рифмы:

…но скажите…

где,

когда,

какой великий выбирал

путь,

чтобы протоптанней

и легше?

И в этом, казалось бы, мелком факте проявилась необычайная чуткость Маяковского к людям.

В Евпаторию я приехала из Кутаиса, где Маяковский учился когда-то в гимназии. Он расспрашивал меня, что я там видела, что мне понравилось, но мы никак не могли с ним сговориться, так как он все называл старые названия улиц и площадей, а я их не знала, а знала только новые. Выступая в этот вечер перед публикой, он сказал:

— Вот никак не могу с одной знакомой девушкой поговорить о Кутаисе, так как каждый дюйм бытия земного профамилиен и разыменован. Сейчас прочту вам про это стих.

И прочел "У_ж_а_с_а_ю_щ_а_я ф_а_м_и_л_ь_я_р_н_о_с_т_ь".

Больше в Евпатории мы не встречались, а через месяц в Москве, на квартире в Гендриковом, Маяковский читал в первый раз новую пьесу "Баня". Это было 20 сентября.

Читал он в столовой, народу было столько, что сидели на стульях, диванчиках, на спинке дивана, стояли в дверях. В такой маленькой квартире было человек 40. Читал Маяковский час-полтора, и все это время мы смеялись — так все было похоже и остроумно. Я, например, хохотала до слез.

В конце этого года Маяковский предложил мне помочь ему в составлении книги рисунков и стихов "Окон сатиры РОСТА". Он достал массу фотоснимков с этих плакатов, но фотографии были такие маленькие, что текст можно было разобрать с трудом, а некоторые только через лупу. Я сидела у него в комнате и расшифровывала эти еле видные строчки. Иногда слов нельзя было совсем разобрать, потому что в некоторых фотоснимках не хватало кусков. Тогда Маяковский присочинял строчки заново.

Этой работой мы занимались несколько дней. Потом Маяковский написал краткое предисловие и книжка "Грозный смех" была готова к печати. Вышла она в свет в 1932 году, уже после его смерти.

1930 г.

В этом году исполнялось двадцать лет поэтической работы Маяковского. В клубе писателей должна была быть выставка, в организации которой я, наряду с прочими рефовцами, тоже помогала Маяковскому.

Семейное празднование этого двадцатилетнего юбилея решено было устроить под Новый год в Гендриковом. 30 декабря и состоялось это празднование.

Маяковский был изгнан на весь день из дому, и в квартире шло приготовление к вечеру. Комнаты украшены плакатами, раздвинута мебель, устроена выставка книг и фотографий. Так как квартира была очень маленькая и стен для развески афиш не хватило, афиши и плакаты были прикреплены к потолку столовой. Вся программа вечера была посвящена Маяковскому. Были показаны шарады и инсценировки на тексты стихов Маяковского. Я придумала взять строчку из стихотворения "О том, как некоторые втирают очки товарищам, имеющим циковские значки":

…ботики снял

и пылинки с ботиков.

Я вошла в ботиках, потом сняла их и стала сдувать невидимую пыль. Это было не очень вразумительно. Маяковский не смог отгадать, что это значит, а Лиля сказала:

— Ну, это, по-видимому, что-то очень личное…

Мы изо всех сил старались, чтоб вечер был пышный и веселый. Василий Каменский играл на баяне. Потом все мы переодевались, надевали на себя какие-то парики, бороды и маски и в таком виде фотографировались. Я была в новом черном шелковом платье с зубчиками на подоле.

Но Маяковский в этот вечер был невеселый.

Совсем не радостным был "юбиляр" и в день открытия его выставки в клубе писателей. Литературная общественность не отметила своим присутствием двадцать лет работы поэта Маяковского. Было много молодежи, были знакомые и близкие.

Впервые прочел он в этот вечер "Во весь голос". Обращение к потомкам тягостно поразило многих присутствующих. Мне хотелось плакать. Когда он кончил читать, все встали и стоя аплодировали.

Эти последние месяцы он был мрачный, неприветливый, какой-то совсем другой, чем раньше. Я не хочу помнить его таким. Я хочу помнить Маяковского таким, каким он был дома, среди друзей, таким спокойным, ласковым, внимательным, таким настоящим товарищем.

--

В 1930 году я работала секретарем издания "Клубный репертуар". 24 марта нами был подписан с Маяковским договор на издание его пьесы "Москва горит", написанной к двадцатипятилетию революции 1905 года. Вещь эта была им сделана по "социальному заказу" цирка. Он задумал использовать в ней все цирковые возможности, трапеции, воду и прочее. Например, в первоначальном варианте рабочий прыгал с трапеции, кулак тонул в бассейне с водой, пуская пузыри. Кроме того, в постановке должен был падать снег, из разбрасываемых в публику бомб лететь прокламации со стихами о девятьсот пятом годе.

Словом, максимум зрелища, минимум словесного материала. Маяковского очень увлекало в цирке расширение постановочных возможностей по сравнению с театром.

Редакцией "Клубного репертуара" Маяковскому было предложено приспособить "Москва горит" и для постановок в клубах.