Железные бабочки - Андрэ Нортон

Я хотела закричать, но не посмела. Хотела сказать, что не могу даже попытаться. Но что-то в этом человеке не позволило мне возражать. Я знала, что должна делать, что он приказывает… если моё тело ещё повинуется мне.

– Я пойду первым и смогу помочь вам, – он прикрепил свечу к поясу, привязав полосами рубашки. Потом свесился через край. Вопреки своему желанию, дрожа всем телом, я заставила себя подползти к пропасти и смотреть, как он спускается. Полковник спустился немного, поднял голову и посмотрел на меня. – Повернитесь, – приказал он. – Спускайте ноги, я их поставлю на первую опору. Ну же!

Я подчинилась, хотя мгновение назад думала, что никогда не смогу сделать этого. Он схватил меня за лодыжки, потащил ноги вниз и вставил в углубление в камне. Сначала одну ногу, потом другую. Мы спускались, как мухи, спускались мучительно долго, мне казалось, что прошли уже часы. И всё время он держал меня за ноги, пока я набиралась храбрости и отрывала руку от опоры, позволяя провести меня к следующей.

Но когда мы добрались до дна показавшейся мне бездонной пропасти, я без сил прислонилась к стене, тяжело дыша, вся мокрая от пота, от которого бельё прилипло к телу. Я даже не была уверена, что это произошло со мной наяву, что я не в кошмарном сне.

Я ошеломлённо огляделась. Полковник держал свечу в руке, прикрывая её ладонью, потому что тут сквозило. Этого ветра наверху не было. И что-то отражало свет.

С приглушённым криком я прижалась к стене, раня голые плечи. Прямо у моих ног лежал череп. Его пустые тёмные глазницы смотрели прямо на меня. И груда костей, тонких и миниатюрных. Свет отразился в металле, мой спутник присел и поднял то, что лежало там. Он поднёс это к свету, и я тоже смогла увидеть. Или эта вещь ожила, воспользовалась случаем и заставила нас увидеть, поднять себя? Медальон, усаженный драгоценными камнями или жемчугом. Только они могли так отражать свет в углах рисунка. Я видела уже этот рисунок – или символ. Знак, который вырезала Людовика под своим именем в камере.

– Не надо! – эхо моего крика отразилось от стен. Я нашла в себе силы наклониться, схватить его за исцарапанное плечо, оттащить руку. – Это её, Людовики, – мне самой мой голос показался истеричным. – Это её, это зло! Оставьте, пожалуйста, оставьте!

Он поднялся и долго смотрел на груду тонких костей.

– Вот, значит, как она кончила, – проговорил он медленно, – превратившись в легенду… Должно быть, пыталась бежать. Всегда ходили слухи, что у неё имелись последователи в странных местах. Там, выше, вовсе не храм добра.

– Нельзя ли нам уйти? Пожалуйста, давайте уйдём отсюда! – я жалась к стене, подальше от костей, но ещё больше – от того, что лежало среди них. Левую руку, перехватив правой, я крепко прижимала к груди. Казалось, собственное тело не повиновалось мне, какое-то принуждение тянуло меня к нечестивому символу, тянуло так сильно, что мне пришлось болезненно впиться ногтями в плоть, чтобы остановиться. Я знала, что на этом месте лежит странное заклятье, и должна была собрать все силы, чтобы преодолеть его.

Но на спутника оно, по-видимому, не действовало. Он без видимых усилий отвернулся от груды костей. Подошёл ко мне и снова положил на плечо руку, сильную и тёплую, и повёл меня влево, в сторону от могилы женщины, которая знала нечто такое, что лучше не знать.

Нам не понадобилось идти далеко; скоро повеяло свежим воздухом. Наша свеча мигнула и погасла, но мне почему-то уже было всё равно. Я была не одна, а ветерок доносил запах растений, чистоту внешнего мира, отгонял затхлую тьму Валленштейна.

Мы вместе пробрались между двумя большими скалами, закрывавшими вход в туннель, потом с трудом продрались сквозь заросли кустов, которые царапали и рвали нашу и так изорванную одежду. Я даже испугалась, что выйду совсем голой.

– Там хижина лесника, – прошептал мой спутник, тепло его тела по-прежнему согревало меня. – Надо до неё дойти, сейчас она пуста.

Должно быть, он прошёл немного дальше, прежде чем возвратиться, чтобы спасти мою жизнь. Я не могла не понять, что именно он спас меня от одержимой Лизолетты. Мы легко шли в темноте, как будто он хорошо знал дорогу, много раз проходив по ней.

Тьма смущала меня. Небо было затянуто облаками, а ведь Лизолетта говорила о луне. Однако я никакой луны не видела. Но всё же смогла разглядеть впереди тёмную массу. Полковник на несколько мгновений выпустил меня. Я услышала скрип двери, потом он снова взял меня за руку и ввёл в ещё более густую тьму.

– Стойте на месте. Я закрою дверь, тогда можно будет зажечь свет.

Я послушалась. То, что мы смогли выбраться из Валленштейна, казалось мне таким невероятным, что я испытывала странное ощущение: я была ошеломлена и поглупела. Услышала шорох движений в темноте, потом загорелась свеча.

– Ну, вот, миледи, – свеча стояла на грубом столе, а полковник тем временем достал откуда-то жёсткий плащ и укутал меня. Впервые мне стало теплей, и я сразу подумала, каким кажусь чучелом. Но полы плаща прикрывали мои лохмотья, и я с некоторым оживлением смогла осмотреться.

Глава восемнадцатая

Чуть отодвинув внутренний ставень, я выглянула в сумрак предрассветного утра. Лес, подходивший к самому основанию утёса, на котором возвышается Валленштейн, грозной стеной стоял передо мной. Не было видно ни одной тропы или поляны.

Я плотнее запахнулась в плащ, чуть ли не единственную свою одежду. Сказывалась усталость от нервного напряжения. Я смутно помнила, как ночью упала на кровать, похожую на полку. Но я чувствовала тепло – тепло не от огня, а от сознания, что рядом человек, которому я могу доверять, который знает, что со мной случилось, и которому я не безразлична. Мы почти не разговаривали. Последние усилия, избавившие нас от опасности, отняли всю энергию. Мы только сознавали, что свободны.

Но теперь во мне снова проснулась тревога. Валленштейн был ещё так близко. И нас с врагами, стремившимися узнать, где мы, разделяла только обезумевшая девушка. Я сжала в руке мешочек с золотом, главную надежду на помощь в будущем для нас обоих.

В тёмной комнате послышался шорох. Я быстро повернулась, закрыв ставень. Мой спутник, едва видимый в полутьме, поднимался с матраца, лежавшего на полу. Я услышала, как он хмыкнул и что-то негромко проворчал. Что-то насчёт своих ссадин и ушибов.

Но двигался он энергично, как человек, привыкший к быстрой реакции солдата в опасности. Подошёл к столу и снова зажёг свечу. Обрывки рубашки исчезли, на плечах и груди темнели синяки. Наверное, ему было больно, и я сожалела, что у меня нет никакого лекарства. Даже воды.

Вода!.. От одной этой мысли мне страшно захотелось пить. И есть тоже.