Слово и дело - Валентин Пикуль

Анна Иоанновна призадумалась: “Не намек ли?.."

— Слышала я, — насупилась, — что и Татищев нечист на руку. От дел Двора монетного его бы отставить надобно…

— Волынский, матушка, — вот вор главный! Анна Иоанновна веер раскрыла — обмахнулась небрежно.

— От губернии Казанской, — повелела, — его отринуть! И более на провинцию не сажать. В полки Низовые выслать, и пусть его там персы на кол сажают. Пора учинить инквизицию над ним строгую!

— И — учиним! — обрадовался Ягужинский… Начинались тягости для Артемия Петровича.

Глава 8

А врач-философ Кристодемус по-прежнему жил в Риге, помогал бедным, провожал до могилы умерших и собирал древние монеты. Книги писал он! О достойных людях в России, которые говорить умеют и пером благородно владеют…

— Кто там стучит? Двери философа не закрываются! На пороге дома Кристодемуса стоял подлец фон Браккель.

— Проездом из Москвы, — сказал он, — я прибыл к вам от графа Бирена… Надеюсь, знаете такого?

— Еще бы! У него челюсть словно кувалда. И в углу носа бородавка, что есть признак успеха в делах…

— Да, он счастливчик, этот Бирен! Ему известно, что у вас целый сундук монет старинных, которые — увы — нельзя истратить. Их Бирен купит все и золотом расплатится за этот хлам!

— Никогда! Бирен — невежа и нахал… Фон Браккель в удивлении пожал плечами:

— А вам-то, сударь, не все ли равно от кого иметь пользу? А денег у Бирена теперь мешки… Ну, называйте цену!

— Отсюда прочь и дверь закройте! — крикнул Кристодемус…

Судьбы своей мудрец не знал. И жил, как раньше, размышляя.

Впереди была еще одна встреча — последняя!

Что ни день — то праздник: ассамблеи, машкерады, потехи огненные и водяные, действа парадные. Золотой дождь осыпал плечи царицы, смуглые и потные. Вот когда хорошо ей стало! Из палат древнего благочестия тащила Анна Иоанновна все, что приглянется: вазы и кубки, горки для курений ароматных, серебро, парчу и хрустали дивные. По вечерам двор играл. В банк, фараон, квинтич. Рейнгольд Левенвольде продул однажды 20 000 за один присест.

— И — кому? — негодовал он в ярости. — Этому подлому шулеру, принцу Гессен-Гомбургскому… Говорили мне: не садись с ним!

Анна Иоанновна решила выручить Рейнгольда Левенвольде:

— Садись со мной, обер-гофмаршал… Сбрось карту! Между царицей и Левенвольде поставили тарелку, полную бриллиантов, а в бриллианты эти, словно в варенье, воткнули ложечку. Анна Иоанновна сразу промашку нарочитую в игре сделала.

— Ох, в картах не везет, — сказала. — Черпни! Рейнгольд взял ложечку и бриллиантов себе зачерпнул.

— Опять я в битых… Черпни да утешься в марьяже, Друг!

Через час в тарелке только ложечка осталась. Счастливый Рейнгольд Левенвольде принца Гессенского за ухо потрепал.

— О, мизерабль! — сказал надменно. — Если еще раз сплутуешь, то в России тебе не бывать… Вышвырнем обратно за рубежи, и будешь в Гессене своем картофель чистить свинский!

Начинались танцы… Послы иноземные жались в сторонке (их по одежде темной принимали за лакеев). Анна Иоанновна строгий запрет наложила на все одежды цвета печального: Бирена устрашал цвет черный, как признак смерти… Послы шептались тихо.

— Какой пышный тур у ея величества, — сказал барон Мардефельд, посланник прусский.

— Зато у нее узкий лобик, — отвечал Маньян, агент Версаля, и, стесняясь, вытянул наружу кружева: ах, пусть они кажутся богаче и пушистей (Версаль не давал ни денег, ни.., инструкций).

Мардефельд проследил за танцующей императрицей:

— Мой король, как всегда, отменно скромен: ему бы только продавать в Россию сукно. Сукно добротное и дешевое!

"Сукно?..” — И все посмотрели на английского консула Клавдия Рондо. Розовощекий, с медной серьгою в ухе, как матрос, в ладных башмаках с дешевыми стразами на пряжках. Он даже не шевельнулся, когда услышал это слово, всегда волнующее дипломатов мира, — сукно… Серые глаза британца видели сейчас далеко (дальше всех). За этим блеском парчи, за брызгами фонтанов, через узоры померанцев Клавдий Рондо уже намечал транзит через Персию… Караваны! Горные тропы! Слоны! Верблюды! А там и Волга. И — тюки, тюки, тюки… “Шелковая дорога” проляжет от Архангельска до Испагани, и Клавдий Рондо верил в это, и потому он с презрением оглядел барона Мардефельда:

— Кто вам сказал, что прусское сукно добротно и дешево?

— Это мнение его величества — короля Пруссии!

— Ах, как жаль… — вздохнул Рондо. — Скоро мне предстоит разочаровать вашего короля в его высочайшем убеждении…

А в первой паре с императрицей шел Остерман, весь в бледно-розовом, палевом и сиреневом. И вдруг музыка смолкла.

— Гей! Гей! — закричала Анна князю Одоевскому… Василий Юрьевич князь Одоевский, хранитель сокровищ государства Российского, приблизился к императрице.

Склонился…

— Помню я, — сказала Анна, — что и на прошлом куртаге ты в эфтом же кафтане был… Не стыдно тебе, черт ты старый?

Рюрикович молчал, пристыженный. Но тут в руку князя легла чья-то рука, и он узнал ее — это была рука жены-старухи.

— Уйдем от греха, — шепнула Марья Алексеевна. Анна Иоанновна высилась — как истукан победный. — Эва и жонишка твоя, — показала на княгиню. — Кажись, из роду князей Лыковых? Так что же ты пришла сама чуть ли не лыковая? Или не желаешь меня порадовать платьем новым?

— Проелись мы, государыня, — заплакала старуха. — Мужики в бегах.., увольте нас, ваше величество.

— И уволю! Ступайте прочь оба. Да впредь в надеванном платье у двора моего не бывать… Эвон другие-то как! — показала она на Остермана. — Рады преданность свою выказать, оно и видно…

Расступилась толпа придворных, и старики (рука в руку) прошли через сиятельную толпу. В надеванном! А того нельзя… Домой едучи, горько плакала старая княгиня, а Василий Юрьевич утешал как мог:

— Не плачь, Марьюшка, что делать? Село Удойное продать надобно. Да и оброк крепче возложить… Иначе не справимся!

Рано утречком князь на службу отправился. Холодало уже к осени — князь в карете озяб. Руки погрел об печку, паричок к голове приладил удобнее. Прошел в палату Оружейную — мимо карет старых, мимо сидений тронных и богатств русских.

«Чу, — замер, — никак воры?..»

Бродил понизу свет. То свечи колебались.

Выглянул князь Одоевский из-за угла, страхи немалые претерпя.

Со щипцами в руках (платок на голове красный) расхаживала среди драгоценностей сама императрица с утра пораньше. Тут же был придворный ювелир Граверо, а подмастерье Позье держал в каждой руке по свечке, императрице светя.

Анна Иоанновна вцепилась клещами в старинный окладень.

Раздался хруст, и она вытянула камень… Брызнуло алмазами!

— Ваше величество! — закричал Одоевский, на колени падая. — Караван из Китая уже вышел.., везет вам камней всяких! На что палату-то раздергиваете? Русь-то… Русь! Простит ли мне?

Щипцы в руке Анны придвинулись к ноздрям Одоевского:

— Ой, князь! Коли войду во гнев, так быть тебе рвану… Не мешай величеству моему радость иметь.

И после этого дня крепко запил князь Одоевский.

Громом грянула весть, что казна пуста: нет денег! Анна Иоанновна рухнула перед иконами:

— Боженька милостивый! За что наказанье мне придумал? Или грешна уж я так?.. Куды деньги подевались, ежели годочка ишо не отцарствовала я? Господи, вразуми ты меня, вдовицу бедную! — Вскинулась с колен. — Андрея Иваныча ко мне.., живо!

Тот же миг предстал перед нею Ушаков.

— Да не тебя звала я… Другого Андрея Иваныча надобно!

И явился другой Андрей Иванович — Остерман. Он быстро нашел козла отпущения, на которого всю беду свалили:

— Великая государыня! Позволь, и на инородцев подлых еще по сорок копеек в подать ихнюю лишку накинем?

— Накинь! — велела Анна. — Да человек нужен при финансах моих. Чтобы служил столь верно мне, как фактор Либман графу Бирену служит. Ведаешь ли — кому финансы можно доверить?

— Желательно, — задумался Остерман, — чтобы лишней хулы не стало, определить к финансам природного русского. Да чтобы, обиды прежние претерпя, он особливую доверенность к вам имел. И такой человек есть… Румянцев Александр!

— Зови его. К себе приближу и в милость допущу. Молиться буду, дабы не помереть мне в нищете унизительной… Вот уж не думала, с Митавы отъезжая, что на Москве бедствовать стану!

Пылкие молитвы Анны Иоанновны дошли и до покоев Бирена.

— В самом деле, — рассуждал обер-камергер, — куда делись все русские деньги? Неужели богатство России — это сказочный миф? Не может быть, чтобы Россия не могла прокормить.., двор! Тут что-то не так. А вот что не так — это мы сейчас выясним.

— Прелестнейший господин, — сказал Лейба Либман, — все деньги лежат на кладбище. Русские хоронят деньги, доверяя их лишь земле.

— Черт бы их побрал! Для денег существуют карманы… Кейзерлинг тоже был искренне возмущен: