Маскавская Мекка - Андрей Волос

Петраков выставил вперед ладони.

— Э, Олег Митрофанович, это уж я не знаю! Мое дело — копнуть, где надо, кран подогнать, то-се, пятое-десятое!.. А уж где копнуть — это вы мне покажите! Это уж я знать не могу!

— Я тебе сказал! — крикнул Бондарь. — Ты что придуриваешься? Не слышал? В случае чего вали на меня!

Петраков сказал по матушке.

— Размеры при вас?

Бондарь молча достал блокнот.

— Да ну!.. конечно!.. правильно!.. Черта ли там размечать! — почему-то вдруг закипятился Петраков. — Сколько там сортир-то этот? Два на полтора, что ли?

— Опять болтаешь, Паша… а потом скулить будешь, — заметил Бондарь, пытаясь разглядеть цифры. — Ты еще Твердуниной такое брякни, я тебя потом поздравлю… Три на четыре мавзолейчик. Не великий.

— Фундамент-то какой?

— Блоки.

Они шагали к памятнику.

— Вот здесь, — сказал Бондарь, ковыряя каблуком мокрую землю. — Угол. Он сделал несколько больших шагов в сторону. — Второй.

Петраков махнул рукой экскаваторщику.

Экскаватор содрогнулся и стал медленно приближаться, наводя ужас грохотом и мощью.

В пронзительно белом свете фар струи дождя казались проволочными.

Экскаваторщик дернул рычаг, отчего механизм замер как вкопанный, и выбрался из кабины на гусеницу.

— Поменьше-то ничего нет? — крикнул ему Бондарь. — Ты ж тут все разворотишь к доброй матери!

— Оптать! — ответил экскаваторщик, яростно чиркая спичками, чтобы прикурить сигарету, которая уже наверняка промокла. — Много не мало, Олег Митрофаныч! Это ж, оптать, машина! — он пнул ногой гусеницу. — Это ж не пукалка какая! Сейчас, оптать, копнем за милую душу!

— Смотри памятник-то хоботом не повали! Тоже будет дело!..

— Разве, оптать, мы не понимаем? — удивился экскаваторщик.

— Давай! — заорал Петраков, размахивая и пятясь.

Откуда-то из темноты выскочил вдруг, спеша и оскальзываясь, Метелкин. Он тащил четыре кола.

— Разметку-то, Олег Митрофанович! Разметку!

Бондарь махнул рукой.

— Времени сколько, знаешь? — сказал он, отворачиваясь.

— Улья нам в твоей разметке, Метелкин! — весело закричал Петраков. Уже разметили! Ты бы спал дольше! Давай отходи, отходи! Заденет еще чертовня!..

Они пятились, освобождая экскаватору иссеченное дождем и залитое ослепительным светом пространство.

Ковш задрался, поплыл, с лязгом рухнул.

— Грунт в самосвалы! — крикнул Бондарь. — Паша, пусть самосвал подгонят!

— А подсыпать чем? — оскалился Петраков. — Он же на подсыпку весь уйдет! Ничего, потом соберется грунт, не пропадет… Блоки-то, блоки-то где? Ему тут копки на полчаса!

Они пошли к машине.

— Такое дело проспал! — цеплялся Петраков к Метелкину. — Раз в жизни, может, мавзолей выпало построить — а ты дрыхнешь! Детям что потом будешь рассказывать, а? Ребята, мол, мавзолей строили, а я в койке валялся? Так, что ли? Соня!

— Да ладно тебе, — отвечал Метелкин.

Бондарь оглянулся.

Экскаватор ревел, напирал, лязгал, напрягался; выдрав беремя мокрой земли, с завыванием нес ковш вправо и там разевал пасть, чтобы вывалить. Две его фары поворачивались вместе с ковшом, и свет падал на памятник то справа, то слева, то оставлял его в темноте, то снова выхватывал, обливая безрукую фигуру белым огнем. Тени шатались, и казалось, изваяние тоже перетаптывается, норовя оторвать ступни от постамента и шагнуть вниз.

Маскав, пятница. Зиндан

Пока тащили по коридору, Найденов артачился как мог — вис и извивался. К сожалению, руки освободились только вместе с последним пинком. Применить их с какой-нибудь пользой уже не удалось — он мешком влетел в дверной проем и покатился на пол. Громыхнуло железо. Вскочив на ноги, сгоряча бросился по-обезьяньи трясти решетку:

— Ты что ж, гад! Куда?! У-у-у-у, вонючки!..

Гулко топая, два дюжих мамелюка уже шагали обратно. Где-то вдалеке плеснуло светом, щелкнул замок — и тишина.

Перевел дыхание, повернулся.

Ничего особенного здесь не было — зиндан и зиндан, примерно как в ментовке. Длинные скамьи, вроде полатей. Нештукатуренные стены. Три из них глухие. Вместо четвертой — эта самая стальная решетка. В ней же и дверь тоже стальная и решетчатая. Лампочка в наморднике — снаружи, на потолке.

— Здравствуйте, — сказал Найденов.

Глаза привыкали к полумраку.

Тот, что слева, сидел по-прежнему — обхватив голову руками и раскачиваясь.

— Здравствуй и ты, — степенно отозвался правый, поглаживая седую бороду.

Он был одет как дервиш с Черемушинского базара — просторный синий халат, светлая чалма на голове. Миска для подаяний.

Левый отнял руки и поднял голову.

Это был Габуния.

— Здравствуй, здравствуй! — проговорил он, но не так, как если бы и в самом деле хотел приветствовать Найденова, а будто издевательски передразнивая. — Здра-а-а-а-авствуй! Вот скоро наздра-а-а-а-а-авствуемся! Вот уж улучшат здоровье!..

Он яростно сплюнул. Потом брюзгливо спросил:

— Тебя-то чего сюда? Ты же на лотерею шел?

Найденов неопределенно пожал плечами.

— Да вы что, сговорились? — возмутился Габуния. — Что вы скрываете? Тоже мне — тайны! — Он фыркнул. — Пожалуйста! Тащите в могилу! Пусть гниют вместе с вами! А у меня нет таких тайн, которые должны гнить! И я скажу! Я Сандро-о-о-о Габу-у-у-уния! — завопил он так, что в дальнем конце коридора по-вороньи шарахнулось эхо. — И Топоруков хочет меня замочии-и-ить! Сво-о-о-олочь! Це-е-е-езарь! Топору-у-у-уков! Сначала он меня огра-а-а-а-абил! Во-о-о-о-ор! Во-о-о-о-ор! А теперь убье-о-о-о-от! Уби-и-и-и-ийца!..

В тусклой глубине коридора смолк последний отголосок.

— Зачем вы так с собакой? — глядя в сторону, неприязненно спросил Найденов.

— А что, а что я еще мог?! — Габуния снова схватился за голову. Конечно, вы скажете: зверь, зверь!.. Но как еще?! Не подошлешь никого… все просвечивается, просматривается… у-у-у-у-у!.. Думаете — просто? Я три месяца Тамерлана дрючил, чтобы он в пластометаллоискатель не совался, все руки об него отбил… вы видели? — не пошел!.. Не коситесь так… я минимально… сам чуть не плакал… Все по высшему классу, аккуратно… ведь не со зла, для дела!.. В больнице, под наркозом… Через три дня и следа не останется, шкура-то — во какая!..

Он ударил себя кулаками по коленкам:

— Эх! Больше, больше надо было обезболивающего… В коридоре перед дверью — ззззык!.. и в лоб ему, гаду!.. в лобешник!..

Габуния закачался, мыча в бессильной ярости.

Найденов вздохнул.

— Это тот самый Топоруков, что лотерею ведет?

— А какой же? Тот самый…

— Значит, я как раз ему-то и проиграл, — нехотя признался Найденов.

Габуния поднял голову.

— Проиграл, ну и что? Понятно, что проиграл. Там не выигрывают… Погодите, у вас денег, что ли, нет?

— Ну да.

Габуния присвистнул.

Дервиш поднял голову.

— Как это неразумно, друг мой, — мягко сказал он. — Но не расстраивайтесь. Велика милость Аллаха. Возможно, сердца людей смягчатся, и вас…

— …и вас просто порубят в лапшу! — Габуния фырчал и плевался как кипящий чайник. — Да вы что, уважаемый! Ради этого — он яростно указал пальцем на Найденова, — все и затевалось! Уж я-то знаю, поверьте! Смягчатся! Ха-ха!.. Это я сам придумал, понимаете? Вот я, я, именно я — Сандро Габуния! Он меня обокрал! Мы с ним вдвоем открывали дело — а когда пошло, он меня выставил… А знаете, зачем я это придумал? Да затем, что это последнее, чем можно заманить людей рисковать деньгами. Что появится вот такой лох, поставит бабки на кон — бабки, которых нет! — и проиграет! И ему прилюдно отрубят руку! В зале! На эстраде! Р-р-раз! — и нет руки! А все стоят вокруг и думают: боже, какое счастье, что это не я кричу! И не я истекаю кровью! Какое счастье, что у меня есть деньги! Какое счастье, что я смогу откупиться!.. Молчите уж, — он махнул рукой. — Вы на сколько попали? На двести?

— Если бы, — сказал Найденов. — На пятьсот.

Было слышно, как где-то капает вода: цок! И еще раз: цок!

— Ну ничего себе!.. — выговорил наконец Габуния. — Вот это да! Верно говорит уважаемый: велика милость аллаха. Очень велика! Как повезло этим придуркам! Какие у них были шансы? Они ходят-ходят, тратят бабки, тратят… и все никак, все никак… И вдруг — выпало! Пятьсот! И нечем платить!.. — он покачал головой. — Где вас такого нашли-то, господи!.. Теперь они там быстренько добивают кон, да?.. А потом перейдут к мясному блюду… Такое не каждый день увидишь. Руки-ноги, почки-печень, — он вздохнул. — Ну вы попали, дружище.

— Неслыханна милость Аллаха, — упрямо сказал дервиш. — Этого не случится.

— Мне бы, конечно, не хотелось никому здесь трепать нервы, — заворчал Габуния, — но поскольку я сам примерно в таком же положении… единственное отличие — меня рубить будут, скорее всего, приватно, а не при стечении публики… так что извините, дружище. Уважаемый заблуждается. Милость аллаха не простирается столь далеко, — он с горечью отмахнулся. — Еще как порубят… Нет, ну а скажите, — вдруг оживился он. — А зачем вы это сделали?