Основы дефектологии - Лев Выгосткий

Это первостепенное значение речи в процессах мышления дало повод многим исследователям сделать совершенно ложное заключение о том, что мышление и является не чем иным, как беззвучной, немой, внутренней речью. Мышление-это речь минус звук, так формулируют часто эту крайнюю точку зрения, отождествляющую процессы мышления с внутренней речью. Однако как ни ложно само по себе такое сближение, оно глубоко знаменательно: ведь ошибка, приведшая к этому ложному отождествлению, не возникла бы, если бы процессы речи действительно не были настолько тесно, глубоко и интимно сплетены с процессами мышления, что только специальный и тонкий анализ может вскрыть всю неправильность, лежащую в основе этого понимания.

Если окинуть единым взглядом весь цикл развития речи как психической функции от начального до конечного момента, то легко увидеть, что этот цикл всецело подчиняется тому великому фундаментальному закону психологии, о котором мы говорили выше, показывая, как через целый ряд переходов прокладывается в развитии ребенка путь от внешней речи к внутренней, как главнейшая форма коллективного поведения, социального сотрудничества с другими становится внутренней формой психологической деятельности самой личности. Наметим кратко важнейшие узловые моменты в процессе превращения внешней речи во внутреннюю.

Первым поворотным и решающим этапом для дальнейшей судьбы развития мышления ребенка, является та форма речи, которую в современной психологии часто называют эгоцентрической речью. Изучая с функциональной стороны речь ребенка раннего и дошкольного возраста, мы легко установим, что речевая деятельность проявляется в двух основных формах. С одной стороны, это социализованная речь. Ребенок спрашивает, отвечает на обращенные к нему вопросы, возражает, просит, сообщает или рассказывает что-нибудь, — одним словом, пользуется речью как способом сотрудничества с окружающими людьми. С другой стороны, это речь эгоцентрическая: ребёнок как бы думает вслух, но для себя. Занятый какой-нибудь деятельностью, например рисованием, игрой, манипуляцией с предмета ми, он разговаривает как бы сам с собой, не вступая в речевое сотрудничество с окружающими. Эту форму речи и можно назвать эгоцентрической, поскольку она выступает в совершенно другой функции, чем при речевом общении. Однако правильное психологическое понимание эгоцентрической речи с самого начала ее изучения натолкнулось на ряд трудностей. Ж. Пиаже, первый из современных исследователей, достаточно обстоятельно изучивший, описавший и измеривший эгоцентрическую речь детей разных возрастов, склонен придавать этой форме речи не слишком существенное значение для последующей судьбы детского мышления. Для Пиаже тот факт, что ребенок сопровождает собственную деятельность речевыми высказываниями, является просто выражением общего закона детской активности, согласно которому ребенок еще недостаточно дифференцирует одни виды деятельности от других. Дитя вовлекается в процесс деятельности, так сказать, всем своим существом, и эта общая, разлитая, недифференцированная активность проявляется не только в моторике ребенка, но и в его эгоцентрической речи. Таким образом, эгоцентрическая речь оказывается чем-то вроде побочной, добавочной функции, сопровождающей основную деятельность ребенка, наподобие того как аккомпанемент сопровождает основную мелодию. Но она, эта аккомпанирующая деятельность, эгоцентрическая речь, не выполняет никакой своеобразной психологической функции, она ни для чего не нужна. В поведении ребенка ничего не изменилось бы существенным образом, если бы этот аккомпанемент отпал.

Действительно, по наблюдениям и очень тщательным измерениям Пиаже, эгоцентрическая речь не развивается, а свертывается вместе с прогрессирующим развитием ребенка. Ее наиболее пышный расцвет относится к раннему возрасту. Уже в середине дошкольного возраста она проделывает не резкий, не крутой, но все же решительный поворот, перелом, после которого кривая ее развития начинает неуклонно, хотя и медленно, падать. К началу школьного возраста, согласно исследованиям Пиаже, коэффициент эгоцентрической речи, который является численным показателем ее распространенности и частоты в поведении ребенка данного возраста, падает до нуля. Таким образом, функциональная и генетическая оценка эгоцентрической речи говорит о том, что она является продуктом еще недостаточно развитого детского поведения, вытекает из своеобразных установок раннего детского возраста и исчезает по мере того, как поведение ребенка поднимается на более высокую ступень развития. Иначе говоря, эгоцентрическая речь, по мнению Пиаже, есть побочный продукт детской активности, эпифеномен, какое-то бесплатное приложение к другим видам деятельности, выражение несовершенства детского поведения. Функционально она ни для чего не нужна, ничего существенного не изменяет в поведении ребенка, генетически она не имеет перспективы развития, а просто осуждена на медленное отмирание и свертывание.

Нам думается, однако, что в свете новых и более глубоких исследований эта оценка эгоцентрической речи должна быть признана не соответствующей действительности ни с функциональной, ни с генетической стороны. В специальном исследований, посвященном выяснению функциональной роли эгоцентрической речи (См.: Мышление и речь. — Собр. соч. т. 2. — Примеч. ред.), мы могли установить, что уже очень рано она начинает выполнять в поведении ребенка чрезвычайно своеобразные и вполне определенные функции и не может рассматриваться как побочный продукт детской активности. Эгоцентрическая речь, как показало наше исследование, не включается в процесс поведения ребенка, подобно аккомпанементу, сопровождающему основную мелодию той или иной деятельности. Речь не про сто прибавляется к основной деятельности как ее более или менее безразличный спутник, но очень рано вмешивается в протекание этой деятельности, активно перестраивает ее, видоизменяя структуру, состав и способ функционирования. Так, измеряя коэффициент эгоцентрической речи в деятельности ребенка, мы могли установить, что этот коэффициент повышается дочти вдвое в ситуациях, связанных с затруднением. Анализ одного и того же факта уже приводит нас неизбежно к переоценке функциональной роли эгоцентрической речи. Это значит, что ребенок реагирует эгоцентрической речью преимущественно тогда, когда его основная деятельность натыкается на препятствие, затруднение, прерывается в естественном течении. Но мы знаем из психологии мышления, что именно в ситуациях, связанных с затруднением, возникает интеллектуальная реакция. Там, где инстинктивные и привычные реакции перестают действовать, там, где навыки и другие автоматические формы поведения не могут осуществить требуемого приспособления, там возникает потребность в мышлении, и психологической функцией интеллекта, мышления и является приспособление к новым обстоятельствам, к изменяющимся условиям, т. е. преодоление трудностей.

Таким образом, связь эгоцентрической речи с затруднением уже сама по себе наводит на мысль, что эгоцентрическая речь в поведении ребенка очень рано начинает выполнять интеллектуальные функции, т. е. начинает служить средством мышления. Но решающее подтверждение этому дает не сам по себе факт учащения эгоцентрической речи при затруднениях, а анализ тех форм эгоцентрической речи, которые появляются в поведении ребенка в ответ на препятствия. Анализ показывает, что большей частью эгоцентрическая речь ребенка в этом случае приобретает интеллектуальный характер. В речи не просто отражается замешательство, наступившее в деятельности, — ребенок как бы спрашивает сам себя, формулирует в словах затруднение, нащупывает выходы.

Приведем простейший пример из собственного эксперимента, ясно показывающий, что мы имеем в виду, когда говорим об интеллектуальных функциях эгоцентрической речи. Ребенок рисует трамвай и, когда вычерчивает последнее колесо, сильно нажимая карандашом" грифель ломается, отскакивает в сторону, и колесо остается незаконченным. Ребенок пытается сперва поломанным карандашом завершить начатый круг, но на бумаге ничего не остается, кроме вогнутой черты. Ребенок останавливается, смотрит на рисунок, произносит: "Поломанный" — и дальше переходит к другой части рисунка, сменив карандаш на краску, из чего видно, что слово "поломанный", сказанное ребенком для себя, без обращения к кому-либо из присутствующих, было действительно переломным моментом в его деятельности. Сначала показалось, что это слово относится к карандашу и констатирует просто факт его поломки. Дальнейшее наблюдение обнаружило, что это не так. Ход поведения ребенка в развернутом виде мы можем представить приблизительно следующим образом: ребенок пытался дорисовать последнее колесо, это ему не удалось, выход из трудности он нашел в том, что изменил тему рисунка. Незаконченное колесо стало изображать поломанное колесо, а весь рисунок стал развиваться дальше не по прежде намеченному образцу раскрашивания уже готового чертежа, а совсем в ином направлении. В законченном виде он изображал сломанный, потерпевший аварию вагон, отведенный для ремонта на боковой путь.