Ясновидец: - Карл-Йоганн Вальгрен

Утро было очень жарким, с запада дул раскаленный ветер. Паспортный контроль и санитарная инспекция существовали разве только в мечтах чересчур подозрительных бюрократов. Не было никаких залов ожидания и комнат для интервью, никаких пометок мелом на чемоданах, не было и бумажек, которые, приводя новоприбывших эмигрантов в состояние шока, чиновник в униформе прикрепляет английской булавкой к рукаву. Вокруг причала разместились несколько постоялых дворов. Прибывших встречали бойкие личности с предложениями гостиниц и туристских маршрутов, с билетами на речные пароходы и контрактами на приобретение золотоносных участков в районе Великих Озер на севере.

Список пассажиров сохранился — он находится сейчас в музее эмиграции в Бруклине. Эркюль Барфусс значится в списке под номером шестьдесят семь. Имя его написано заглавными буквами, национальность не указана. Отмечено, что у него отсутствует выездной паспорт, выданный властями в Европе, и что он глухонемой. Deaf and dumb.

Вот и все. Всего лишь имя в толпе путешественников, и трудно отделаться от мысли, что если бы он приехал в Америку на какую-нибудь пару десятилетий позже, его просто выслали бы из страны.

Несколько ночей он проводит на Манхэттене. В дневнике записано, что в городе повсюду ощущается «дух свободы». Прямо в гавани он получает бумаги, удостоверяющие личность и одновременно меняет фамилию на звучащую более в англо-саксонском духе: Бэйрфут…

В середине июня 1838 года он приезжает на остров Марта Винъярд. Нам это известно из его собственных записок и данных переписи в Тисбери Каунти, где он занесен в списки под именем Д. Э. Бэйрфут. Что обозначает буква «Д», непонятно. Может быть, deaf — глухой? Он рассказывал моему отцу, какое счастье испытал, впервые попав в окружение глухих. Никто, похоже, не реагировал на его уродство. Обычно он носил маску, но теперь она прикрывала только нижнюю часть лица. В Париже ему сказали, что у него необыкновенно красивые глаза.

Вдохновленный успехами в Институте глухонемых, он мгновенно выучил местный язык жестов, и почти так же быстро — письменный английский.

Священник в приходе Чилмарк, Роберт-сон, нашел ему работу секретаря. Он переводил документы и религиозные тексты с немецкого: в том же году на остров прибыли шестьдесят человек глухих из Австрии. Иногда он замещал кантора в церкви, и никто не удивлялся ни тому, каким образом он, будучи совершенно глухим, выучился играть на органе, ни тому, что играет он на нем пальцами ног.

В конце тридцатых годов он разработал собственный язык — для ног. Это была несколько упрощенная версия французского языка для рук, того, что в форме диалекта использовался на острове. Очень быстро окружение стало его понимать, а потом этот своеобразный язык получил распространение и среди других людей с похожими недостатками. Я с раннего детства помню, как он, желая что-то сказать, писал мелом на маленькой грифельной доске — он всегда носил ее с собой. Если ему надо было что-то добавить, спросить или ответить, он быстро стирал написанное специальной губочкой и писал заново. Я помню, как поражала меня скорость, с какой он работал ногами, он владел пальцами ног не хуже, чем нормальный человек пальцами рук…

Окружающих очень волновал вопрос о его доходах. По-видимому, каким-то образом он вывез из Европы довольно значительную сумму денег. Он жил в достатке, лучше, чем большинство на острове, но разговоров о своем экономическом положении избегал. Отец считал, что деньги ему подарили, скорее всего, известный финансист фон Бюлов, с кем его объединила утрата любимой женщины, или, может быть, это были деньги, которые они вместе с Генриеттой копили на поездку в Америку. Не исключена и другая версия — он, с помощью своих способностей, просто выманил деньги у кого-то, нажившего их, по его мнению, неправедным путем.

В 1841 году он построил дом в Чилмарке, недалеко от усадьбы священника. Дом этот стоит и поныне — белое двухэтажное строение из дерева, свидетельствующее о достатке владельца. Он обратился к местной строительной фирме, где все рабочие были глухими.

Тогда же он встретил женщину, Соню Перейра. Они стали жить вместе, не венчаясь. Меньше чем через год у нее родилась дочь, Шарлотта, названная в честь дочери Эркюля и Генриетты Фогель — в то время он не имел с ней никаких контактов и не знал, где она — где-то в Европе. Пройдут еще долгие годы, когда в начале девяностых он, разговорившись с эмигрантом из Швеции, куда она к тому времени переехала, случайно нападет на ее след.

С Соней у него родились еще две девочки, но обе умерли в младенчестве. К этому времени, к концу сороковых годов, у него была в Америке широкая известность — в кругах, связанных с использованием языка жестов.

Он сотрудничал в качестве редактора при издании первой американской грамматики для глухих, параллельно с этим получил звание магистра в английском языке в Бостонском университете. В 1847 году в издательстве «Дж. Купер» вышла его книга «История глухонемых», иллюстрированный фолиант на триста страниц. Книга написана в хронологическом порядке, начиная с иероглифического письма и «Кратилоса» Платона, где впервые в литературе упоминается язык жестов. Он рассказывает о знаменитых глухих, от Квинтуса Педиуса, названного Плинием, до испанского придворного художника Эль Мудо, «иберийского Тициана», считавшегося, как и Лопе де Вега, самым образованным человеком при дворе Филипа II в Мадриде.

Эпиграф к книге взят из девятнадцатой главы Третьей книги Моисея: «Не злословь глухого и пред слепым не клади ничего, чтобы преткнуться ему». Книга пронизана христианским гуманизмом и мыслью о «равной ценности каждого человека», как об этом написано в Декларации США.

Блаженный Августин, презиравший глухих и утверждавший, что «врата спасения — уши», подвергается уничтожающей критике в целой главе. Досталось и немецкому профессору-оралисту Самуэлю Хайнике, вечному оппоненту аббата л'Эпе, основателю школы глухих в Париже и оставшегося для Эркюля Бэйрфута великим примером.

Бэйрфут рассказывает о театре пантомимы в Древнем Риме и о первых учителях глухих: архиепископе в Йорке Джоне де Беверли, жившем в семисотые годы, и философе позднего Средневековья из Гейдельберга, Рудольфе Агриколе. Он перевел большие куски из трактата Иеронимуса Кардануса «Парали-поменон», где известный итальянский врач указывает на возможность письменного обучения глухих. Ссылается он и на труды Жана Марка Итара, к тому времени уже, к сожалению, почти забытого: «Диссертация об ушах и их заболеваниях», где впервые классифицируются с медицинской точки зрения различные виды нарушения слуха.

Книга иллюстрирована гравюрами по дереву. На одной изображен знаменитый кожаный язык, изготовленный Хуаном Пабло Боне — с его помощью он показывал глухим положение языка при извлечении различных звуков. Еще несколько гравюр — «Хирология» Джона Балвера, рисунки, изображающие различные жесты, работа, предварившая современный мимический язык.

Книга так и не стала всеобщим достоянием, как мечтали Бэйрфут и его издатель. Она была издана скромным тиражом в триста экземпляров, из них половина осталась на складе. Бэйрфут имел всего один экземпляр, позднее унаследованный моим отцом. Я хорошо помню изображение перчатки Жоржа Дельгарно — с буквами алфавита на различных частях ладони. Быстро нажимая пальцем на соответствующее место, можно успешно разговаривать с глухими. Дельгарно предполагал, что система его будет введена в широкую практику, и, когда ученик выучит положение букв, перчатка более не понадобится. Это была своего рода биологическая пишущая машинка. Отец утверждал, что Александр Грэм Белл собирался наладить массовый выпуск изобретения и ввести его во всех школах для глухих.

Особое критическое внимание в книге уделено книгам швейцарца Конрада Аммана «Говорящий глухой» и «Dissertatio de Loquela» — две работы, ставшие основой немецкого орального метода, где основное внимание уделялось тому, чтобы научить глухих. С одной стороны, использовать орган речи, с другой — читать по губам. Барфусс был ярым противником немецкого орализма вплоть до своей смерти. Забавно, что в послесловии книги, может быть, тайно намекая на свой собственный незаурядный дар, он критикует роман Дефо о глухом провидце Дункане Лэмпбелле. «Оба, — презрительно усмехается он, — кажутся мне шарлатанами».

В марте 1848 года, десять лет спустя после прибытия в Америку, он внезапно уезжает с Марта Винъярд. Ни из оставшихся после него бумаг, ни из разговоров с его близкими не удается установить, что побудило его уехать. Может быть, он тяжело переживал раннюю смерть своих дочерей. Другие, впрочем, говорят, что он испытывал жажду приключений. Мой дед, сын Эркюля Бэйрфута от белошвейки Жозефины Смит, считал, что это связано с историей с его матерью, когда та работала в доме Бэйрфута, и он уехал, чтобы не усугублять скандала. Но я уверен, что мотив отъезда был связан с Генриеттой Фогель.