Недометанный стог (рассказы и повести) - Леонид Воробьев

— Да Валентину, — словно силком выдавил из себя Серега. — Век бы тебе не знать, кабы не случай такой, кабы не подумал ты обо мне нехорошее. — И, не поворачиваясь к Алексею, медленно заговорил, как бы выкатывая тяжелые фразы для облегчения самого себя, как бы стремясь выговорить отягчающее грудь: — Давно люблю. С мальчишек. Из одного села мы, из Россохи. Я, Петька и она. С Петькой вместе в армию ушли, а она с отцом на кордон перебралась. Отец объездчиком был, помер — она стала. Тут Петька из армии вернулся. Шоферить стал. Часто тут ездил, заглядывал к ней. Ну, и поженились они. Я сверхсрочку служил. Вернулся — сначала не мог. Уехать хотел. Потом в руки себя взял. Держусь. А поглядеть нет-нет да и потянет.

Он повернулся и сказал совсем другим тоном, уже не признаваясь, а суховато и буднично оправдываясь:

— Вот и вчера. Думаю, новичок со мной, заеду. Наши ребята не поверили бы, что я с плохим светом в дорогу тронусь. И насчет шарфа ты верно. Только не тебя показывать буду, а сам на секундочку забегу… Одного ты не заметил. Не пью я в дороге, а тут вина взял. Чтоб вечер повеселей посидеть. Для нее. Только не подумал, что белую ты возьмешь…

— А она… это, как это… знает? — запинаясь, пробормотал Алексей, ошарашенный совершенно неожиданным для него признанием.

— Нет, наверно, — покачал Серега головой. — Петька знает. Ведь мы с ним с детства дружки неразлучные.

— Тогда ничего-то не «наверно», — авторитетно заметил Алексей. — Ясное дело — знает она.

— Вряд ли, — с явной неохотой продолжать тягостный для него разговор вяло запротестовал Серега. — Народ у нас не трепливый. Ну, хватит. Успокоился? Давай поедем.

Серега уже открыл дверцу кабины и поставил на подножку ногу, когда Алексей, дошедший до конца кузова, вдруг круто обернулся и спросил:

— Слушай-ка! А если я расскажу кому-нибудь? А?

— Зачем же? — искренне поразился Серега. — Неужели ты на такое пойдешь?

— Не пойду, скажем. А все-таки, если расскажу? Драться будешь?

Белесые глаза Алексея приняли загадочное выражение. По тону его нельзя было понять: то ли он хочет поддразнить Серегу, то ли испытывает его, то ли словно спрашивает какого-то человека внутри самого себя.

Серега нахмурился. Добродушное, — грустно-нежное выражение, которое смягчало его взгляд, сразу исчезло. Он полупрезрительно глянул на Алексея, резко бросил:

— Рук марать не собираюсь.

Он влез в кабину, звучно хлопнул дверцей — и через минуту машина тронулась с места. Алексей некоторое время рассеянно глядел ей вслед, потом спохватился и побежал к своему грузовику.

Проехав метров триста, Серега опять услышал два длинных гудка и тормознул. Из кабины он не стал выходить и дверцу не открыл, а только опустил боковое стекло.

Подбежал запыхавшийся и какой-то взъерошенный Алексей. Отдышался и, натянуто улыбаясь, отводя взгляд, проговорил:

— Ты это… понимаю я… не сердись. Я ведь чего хочу сказать… Расскажет ведь она мужу, неприятность мне будет.

— Брось, — хмуро буркнул Серега. — Сам не проболтаешься, никто не узнает. Она уж давно и думать-то о тебе забыла.

— А если расскажет? — полуобрадованный Серегиным ответом и желая услышать еще несколько успокоительных слов, спросил Алексей, засматривая снизу Сереге в лицо.

— До чего ты любишь это «если»! — раздраженно сказал Серега. — Ничего-то ты людям не доверяешь… Говорю тебе: не расскажет — народ у нас здесь попусту трепаться не любит. И вот что, — повысил он голос, — забудь-ка ты обо всей этой дороге, как мы с тобой ехали. Не вспоминай лучше никогда. Будто и не было ничего. Ясно?!

Он выкрутил вверх боковое стекло, и руки его легли на баранку…

Снова побежали вперед машины. Вот уже и волок миновали, катят по снежному полю. Если встретишься с ними — нужно забираться скорей на высокий отвал обочины. Даже страшновато немного, когда с грохотом проносятся они мимо. За лобовыми стеклами видны шоферы. Думают о чем-то своем, сосредоточенно смотрят на дорогу. Прогромыхают грузовики — и сразу окажется: ничего-то в них особенного нет, машины как машины, таких тут каждый день десятки проскакивают.

А совсем издали поглядеть, скажем, из Верхней Гривы, со старой колокольни, — ползут по уходящей к горизонту извилистой черточке дороги, на увалы взбираются, в лога скатываются две коробочки маленькие, как заводные детские игрушки. И только вихрятся вслед за ними золотые в улыбчивом мартовском солнце, веселые снежные завитушки.

Куртмала опаздывает на сессию

Между припорошенных снегом деревьев бежит на лыжах человек. Задетые им ветви сбрасывают снежный груз, покачиваясь и поскрипывая, провожают его тихими взмахами. По лесу изредка пробегает ветер, и в его шелесте лыжнику слышится напутствие: «Торопись, Куртмала, завтра сессия!» «Завтра начинается сессия, — бормочет лыжник про себя, — смотри не опоздай, Куртмала, а то тебе будет так же стыдно, как и в прошлом году…»

Правая лыжина забегает внутрь, и поэтому приходится постоянно держать ногу в напряжении, выворачивая носок наружу. Дорога крутится от делянки к делянке, изредка сменяясь лыжней, а чаще идет целиной, и тогда сзади остаются глубокие борозды с осыпающимися краями.

Лыжи бегут быстро, но еще быстрее бегут мысли. Они то обгоняют настоящее, то возвращаются к прошлому. Вот полтора года назад веселым летним днем механик Семеновского лесопункта Марьинского леспромхоза Куртмала сдает экзамены, поступая на заочное отделение лесного техникума в Снегове. Определить вид глагола потруднее для Куртмалы, чем произвести полную разборку мотора автомашины, но Куртмала справляется с этой задачей. Преподаватель смеется, улыбается весь класс. Куртмала принят.

А вот проходит первая зимняя сессия. Куртмала стоит перед столом заведующего учебной частью, который говорит ему обидные слова. Эти слова врезались Куртмале в память: «Мы считаем, что каждая наша лекция большое подспорье в вашей практической работе. Вы говорите о занятости, но ведь у нас не учатся бездельники, все занятые люди, однако на сессию они являются вовремя».

При этом воспоминании голова Куртмалы тяжелеет от прилива крови. Первый раз в жизни его обвинили в недисциплинированности, его, лучшего механика, которого знают три леспромхоза, а может быть, и больше, так как ремонтные мастерские, которыми он руководит, завоевали переходящее знамя всего треста.

Нет, больше этого не повторится, на сессию он будет являться без опоздания.

Впрочем, и в этот раз он был занят донельзя. О сессии ему напомнил парторг, который оторвал Куртмалу от срочной работы, сказав, что незаменимых людей нет, и этим немного обидел его — все знают, что в некоторых случаях Куртмала незаменим.

На всем пространстве от низовьев Ряхмы до Крестовских валежей три дня бушевал буран. На шоссейных дорогах закопались в снег автомашины и тракторы, движение прекратилось.

Но сегодня погода резко повернула на мороз. Ветер уже не такой сильный, но режет лицо, сводит руки. Облака расходятся к горизонту, открывая куски синего неба, в котором висит большое холодное солнце. Тишина притаилась над лесными далями.

От Семеновского лесопункта до Снегова два дня езды на автомашине. Прямиком же, через леса, — день ходьбы на лыжах. Куртмала выбрал последнее. Еще вчера дотемна он объезжал мастерские участка, осматривая состояние механизмов на них, а сегодня прямиком через лесосеки, через глухие дебри и замерзшие болота он идет на зимнюю зачетную сессию.

За подъемами следуют спуски, и тогда воздух бьет в лицо, навстречу вырастают маленькие елочки, между которыми приходится лавировать. Открытые для ветра делянки сменяются молчаливой тайгой, в которой слышно поскрипывание замерзших лыжных ремней.

«За этим лесом, — думает Куртмала, — большой волок, за ним участки Верхнелужского леспромхоза, который соревнуется с нашим, а дальше до самого Снегова замерзшие болота и речки, нетронутые лесные массивы…

Хорошо бы обставить нынче Верхнелужский леспромхоз, — продолжает думать Куртмала. — Интересное выражение лица будет тогда у их директора, который так хвастливо выступал во время заключения соцдоговора».

Вот и волок. Просека прорублена прямо, она до того длинна, что ее конец теряется в лесу. Здесь бежать легче, палки не проваливаются так глубоко, как на целине, так как упираются в твердую основу заметенной сейчас дороги.

— Эй, эге-гей! — слышит Куртмала. — Эй, лыжник, давай сюда!

Куртмала видит сбоку отросток дороги, ведущей, вероятно, на делянку. На дороге встала заваленная снегом выше радиатора машина, груженная лесом. Около машины возится с лопатой мужчина, отваливая снег. Куртмала направляется к нему.

Человек, окликнувший Куртмалу, пошел навстречу.

— Слушай, браток, — сказал он, протягивая Куртмале лопату, — помоги машину откопать, сам понимаешь…