Властелин дождя - Фзнуш Нягу

— Перестань, надоел! — кричит Руксандра. — Ты мне спать мешаешь!

— А как же школа? — вступаюсь я за сверчка.

— Школы нет, — отвечает Руксандра. — Вчера мы с Ионом Лэстуном из нашего класса натерли школу свиной шкуркой, и ночью ее сгрызли собаки.

— В прежние времена, — вмешивается в разговор моя мать, которая Руксандре приходится бабушкой, — в прежние времена за такие проделки детей наказывали, ставили в угол на колени.

— Хочу на колени, хочу в угол! — кричит девочка, заплетая косички. — Только усыпанный бриллиантами!

— Утром мне встретились четыре снеговика, — приоткрываю я заманчивую дверцу в сказку.

— Четыре снеговика? — удивляется Руксандра.

— Да. Они спустились под мельницу играть в бильярд.

— На этой мельнице нет ни минутки покоя, — жалуется девочка.

— Настоящий, полный покой бывает только в первый день мира, — заявляет бабушка. — И больше никогда.

— А потом солдаты достают сабли и вырезают из дерева красивых женщин, — подхватывает Руксандра.

— Что за глупости ты говоришь? Откуда это? — возмущается бабушка.

— Так мне сказала Жоица, и еще сказала, что я пахну пшеницей и травой.

— Непутевая она была, твоя Жоица. Забудь про нее.

— Не могу.

— А ты закрой глаза и представь: можжевеловая ветка входит в комнату и приносит желтые ягоды, похожие на лампочки под шелковыми абажурами.

— Не хочу закрывать глаза! — упрямится Руксандра. — Не хочу! Стоит мне закрыть глаза, я вижу Жоицу и прорубь, а на шее у Жоицы — колокольчик, как у коровы. Зачем она утонула?

— На дне озера растет перечное дерево, — увожу я разговор в нужное русло.

— И под ним мятные человечки точат кинжалы. А потом они идут на бой? А зачем они воюют?

— Чтобы зима помолодела. И победителя мы поселим у нас на мельнице.

— И его собак тоже?

— У него всего одна собака, и ест она перепелиные яйца.

— А победитель всегда хороший?

— И хороший, и добрый, и справедливый. Чем бы он мог провиниться?

— А мама говорит, что ты провинился, когда выпустил духа из бутылки. Это правда?

— Если я и провинился, то когда поливал вином мясо на жаровне.

— Как ты чудно говоришь, я тебя совсем не понимаю.

Как только мама уходит на работу, ты как-то чудно разговариваешь.

— Иначе бы ты долго не вставала и всегда опаздывала в школу.

— Не пойду в школу, пока не расскажешь про Жоицу.

— Ровно два дня назад, когда вдруг пошел снег, Жоице исполнилось триста лет.

— А до этого сколько ей было?

— А до этого ей было всего-навсего шестьдесят.

— Ой, что это она так состарилась за одну ночь? — удивляется Руксандра.

— Кто видел мою можжевеловую ветку? — спрашивает бабушка.

— Она спустилась под мельницу, чтобы дать прикурить снеговикам, а то у них трубки погасли.

— Я за ней сбегаю! — предлагает Руксандра и бегом спускается по ступенькам.

Руксандре шесть с половиной лет, нет слаще взгляда ее карих глаз цвета золотистого меда, и веет от нее пронзительной чистотой и свежестью талой воды.

Я стою у окна. На дворе хмуро. Вьюжит. Ветер пышет злобой, заставляя трепетать деревья. Терзаемый ветром, стойко несет свой тяжкий крест многорукий мученик — чертополох. Около этого чертополоха на берегу озера и остановилась Жоица, чтобы завязать потуже платок, когда пришла к нам с полной корзиной первых яблок. «И чем вам эта мельница на гору приглянулась, что вы из-за нее город оставили? Маками полевыми? Или тропкой, что мимо них бежит напрямик в озеро? Или хмельным запахом цветущего чертополоха? Как у тебя хватило духу забраться в такую глушь? На том берегу у озера в ложбинке уснул жеребенок, и коршуны долбят ему копыта — зачем? Только не говори мне, что они хотят проникнуть в тайну бега, я тебе не поверю. Зачем им нужны копыта жеребенка — и зачем им бег? Почуяв опасность, они простирают гигантские крылья и улетают прочь…»

— Человек умирает, чтобы упокоиться в траве, а Жоицын покой искромсали прожорливые рыбы.

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Мама вошла и впустила в комнату снежную вьюгу, что давно, как собака, скреблась в нашу дверь. Вспыхнуло и затрепетало пламя в лампе, и разом треснули в печке оба яйца, что пеклись на завтрак Руксандре. Мама перекатила их деревянной лопаткой на тарелку и сказала, глядя на меня привыкшими к скорби глазами:

— Две недели подряд ей снился летний вечер, и липы вдоль длинной улицы, и яркие фонари, и мечущаяся над улицей черная птица.

— Пал с неба коршун и унес зеленую искру, высеченную бегом. Бывает, мы и сами гасим эту искру черным лоскутом сна.

— Все не так сложно, — говорит мама, — все гораздо проще, но Руксандре лучше не знать об этом. Ребенка надо прятать от беды в соломенный карман колосящегося поля.

— Мама, — говорю я, нежно обнимая ее за плечи, словно я опять маленький и вплетаю ей в волосы ковыль, — мама, мне шесть с половиной лет, объясни мне, почему Жоица утопилась?

— Она обернулась покровительницей странников, святой Пятницей, и пошла разыскивать отбившегося от стада олененка.

— А за нею следом лиса безногая, аист на костылях и змея бесхвостая.

— Не веришь? Что ж, скажу тебе правду: она пошла доставать из озера загубленную дорогу.

— Ту, что ослепла от проклятий?

— Дорогу в никуда… В первую весеннюю ночь ежи выходят собирать улиток с листьев шалфея, а бронзовый месяц превращается в рыжего жеребенка, и ветер подхлестывает его кизиловым прутиком. Окончив пир, ежи уходят, и на праздник собираются шестнадцатилетние парни. Они закалывают козла и жарят его на вертеле. Потом меряются силой в кулачном бою. Минует час боя, и жеребенка подводят к чаше горького меда, мед капает с мордочки жеребенка, и, опустившись перед ним на колени, каждый получает свою каплю и приносит клятву братской верности, которую не нарушит и под пыткой. Старик дает каждому по пять былинок диковинной травы, и они, надрезав руку, прячут ее под кожу, а дальше — вольница! Вскочив на коней, парни угоняют табун стригунков в горы. Туда, где стоит монастырь у источника. И получив плату, оставляют лошадей. Потом они спускаются в город Брэилу и находят каждый по нраву подружку. Дорога их прячет и не выдает следов. Большая дорога только разбойникам и служит, а ты идешь и идешь, не видя ей конца, и некуда скрыться от палящего солнца, а у колодезного журавля возле корчмы Флорики, пока ты пьешь воду, глядь — дорога свернулась, подкатилась к стойке и заказала тень и прохладу. А князь потребовал вина.

Какой князь?

— Здешний. Дорога получила тень и прохладу, князю принесли вина, а Флорика залилась звонким смехом, пронзив тебе сердце молнией фиалковых глаз. Корчма приютилась в дупле старого рожкового дерева, и свод ее был из красного сургуча, который врачует древесные раны и сберегает дереву жизнь. Искрящиеся воды Дуная замирали у порога корчмы, не решаясь в нее войти, — будто женщина, вымокшая на дожде, — и лишь забрасывали внутрь робкие блики. Сидя за деревянным столиком, ты листал страницы времени и вглядывался в сказочную старину.

— Флорика была колдуньей? Говорят, что они властвуют над ночью.

— Чтобы быть в сговоре с ночью, нужно остричь волосы, а у Флорики были длинные косы, до пят. Ей нравилось быть красивой, и она торопилась жить. Однажды князь привез ей яблоко с рымникского холма. Флорика разломила яблоко пополам; нравом она была сродни резвым жеребятам, что носятся вскачь по лугу, а кожа ее благоухала желтой лесной сиренью. Той самой колдовской, привораживающей сиренью, которую ищут замужние женщины в ночь на Ивана Купалу, когда луна, высидев цыплят, превращает их в яркие звезды и развешивает над домами юных девушек. Благодатное в ту пору было лето, от изобилия трав на пастбищах сосцы кобылиц набухали молоком. Князь подошел к Флорике, воткнул ей в волосы веточку сирени и сказал: «Я съезжу в Брэилу и вернусь за тобою вечером, а ты пока прогони того юнца, что спрятан под стойкой, прикрытый душистым донником. — И приказал: — Расстелись, дорога!» И дорога тут же развернулась, расстелилась перед князем и побежала быстро-быстро, потому что он был и ей хозяином, А Флорика разворошила донник, и показались сперва сапоги, потом кривой кинжал за поясом, потом широкие плечи — и вот он весь перед ней, удалой красавец вскочил на ноги, готовый на разбой и драку.

Не успели день затуманить сумерки, как князь появился опять на пороге корчмы. «Я готова ехать с тобой, — сказала Флорика. — У нас будет праздник, и двадцать музыкантов будут играть только нам». — «У нас будет с тобой праздник, но прежде выдержи испытание: спустимся в подземелье, где хранится мое золото». И Флорика обезумела от радости. Она шла пританцовывая, стеклянные бусины, большие, как глаза истомленной жаждой лошади, сверкали у нее на шее, и колокол юбки сбивал росинки с трав. Коварная дорога свертывалась за ее спиной, подгоняемая чернотой ночи. А Флорика глядела вверх, на освещенное луной чердачное окно, и, чтобы разбудить молодого разбойника, запела песню, предупреждая: пора настала! Она радовалась, что скоро положит голову на грудь своему милому и золотой монеткой прикроет родинку, доставшуюся ему от матери. Флорика и князь подошли к воротам, увитым густым виноградом, и тут остановились.