Я тебя никому не отдам - Олег Рой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это Москва?
– Да, – подтвердила Таня. – Это Москва.
И такси из аэропорта, и первый утренний экспресс до Серпухова он благополучно проспал. На Серпуховской привокзальной площади Таня снова взяла такси. Проснувшийся Надир брезгливо оглядел потрепанное сиденье старенькой иномарки, но капризничать не стал, только потребовал пить и вновь уткнулся в планшет. Автомобильные путешествия он переносил на удивление хорошо, и Таня, откуда-то помнившая, что детей в машине обычно укачивает и тошнит, порадовалась, решив, что это все потому, что Иорданец с семьей, должно быть, много ездил, так что Надир успел привыкнуть. А может, все дело было в особенностях именно этого детского организма. В конце концов, ее саму, когда она была маленькой, тоже не укачивало в машине.
Даже на проселочных дорогах, деликатно именуемых у нас второстепенными. Именно на такую трассу они свернули минут через двадцать после того, как выехали из Серпухова. Но заоконные виды искупали даже прелести поездки по «стиральной доске». Тане, признаться, среднерусские пейзажи грели сердце даже больше, чем красоты Адриатического побережья, которыми она только что вполне насладилась. Ну что Адриатика? Ну, почище там, это да. У нас тут и дома, уныло заброшенные, и пруды, запущенные до состояния болота, и горы мусора… Но если все это почистить – а это вполне возможно, – так не хуже Адриатического побережья будет, честное слово!
Надир же по сторонам почти не глядел, лишь когда машина подпрыгнула на особо впечатляющем ухабе «стиральной доски», случайно оторвался от экрана и, взглянув в окно, с изумлением спросил:
– Что это?
– Где? – Таня посмотрела в ту же сторону и не увидела ничего особенно интересного: лесок, придорожная лужайка, на лужайке столбик, к которому привязана белая коза, методично объедающая траву в пределах доступного ей круга. Вряд ли мальчика впечатлил лес или лужайка. – Это коза, – тоже удивившись, пояснила она. – Ты что, никогда козу не видел?
– Вот это? Нет, – он покачал головой, – такое не видел.
– Ну погоди, – засмеялась девушка, – сейчас приедем к тете Люде, у нее, она говорит, их две. Я тебе еще и кур покажу!
Надир покосился на нее недовольно, точно подозревая, что над ним смеются.
– Я видел курицу, – хмуро сообщил он. – Я ее вчера ел.
– Да нет же! – Таня совсем развеселилась. – Живых кур! О! Собственно, мы как раз и приехали, сейчас все сам увидишь.
Надир все с тем же недоверием посмотрел на Таню, затем медленно перевел взгляд на торчавший перед ними некрашеный, точнее, порядком облезлый штакетник, на утопавший в зелени сада бревенчатый домик с терраской…
На крыльцо, торопливо вытирая руки фартуком, выбежала, видимо, услыхавшая шум подъезжающей машины тетя Люда. По случаю дорогих гостей она явно принарядилась: ярко-зеленый ситцевый сарафан в крупных ромашках прямо-таки кричал о своей абсолютной новизне. Сама же тетя Люда от сельской жизни помолодела лет на двадцать. Ну, неухожена, конечно, седина, волосы во все стороны торчат, да и подстричься бы неплохо, руки чуть не в цыпках – да что с того! Зато бодрая, глаза горят, щеки свежие, как яблочки, сама веселая, как вольный воробей!
Расплатившись с водителем, Таня помогла Надиру выйти из машины.
– Ну что, пошли в дом? Или сад сперва посмотришь?
– А где дом? – Мальчик изумленно оглядывал деревенскую улицу. Ни одно из имевшихся на ней строений не подходило под привычное ему представление о том, что такое дом.
– Сюда, – улыбаясь, Таня осторожно развернула его к калитке, которую тетя Люда уже гостеприимно распахнула.
– Ну, здравствуй, детка! Дай хоть посмотреть на тебя… Хороша, ах, хороша! – Тетка обняла и смачно ее расцеловала. – Совсем взрослая, и давно уже, а я, дура старая, все никак не привыкну, все мне кажется, будто ты… Э-эх! – она махнула рукой и, утерев слезу, повернулась к мальчику. – А ты, значит, Надирчик? Ну, и ты, здравствуй! А хорошенький-то какой, ну прямо как с картинки! Куколка! Да проходите вы, проходите в дом, что мы тут встали? С дороги-то небось проголодались? А у меня уж все готовенькое, я сырников только что нажарила, и тесто в ночь ставила, с утра пирогов напекла, горячие еще, должно быть…
Надир застыл на месте, прижимая к животу планшет и растерянно озираясь по сторонам. Он изумленно, как на марсианский пейзаж, глядел на сад с неровными клумбами незатейливых цветов, на заботливо прополотые грядки с кудрявой морковкой, бодрым горошком и прочей неразличимой зеленью, на парник, крытый рваным кое-где полиэтиленом, прижатым обломками кирпичей, на щелястый сарай, на прислоненную к его чешуйчато-серой стене лестницу… Да нет, даже марсианский пейзаж, пожалуй, не произвел бы на него такого сокрушительного впечатления. Марсианский пейзаж знаком по компьютерным игрушкам, а тут… Впрочем, и сам он, смуглый, хорошенький, как картинка из глянцевого журнала, выглядел на здешнем простецком фоне пришельцем из другого мира.
– Идем, Надир, – ласково ободрила его Таня, – идем. Тут хорошо, ты увидишь, – и протянула мальчику руку.
Руку он не принял, однако послушался и двинулся в сторону дома – медленно-медленно, неотрывно глядя себе под ноги, точь-в-точь неопытный акробат, впервые шагнувший на канат, натянутый не на тренировочной, на ладонь от пола, а на настоящей высоте. Казалось, мокасины из кожи кенгуру – хотя карабкание по рисатским склонам оставило на них неизгладимые следы – служат ему единственным ориентиром в обступившей его странной действительности. Да еще планшет: Надир, хоть и убрал его в висевший на груди чехол, но продолжал прижимать к себе так, что пальцы побелели.
Стол на террасе был накрыт – тоже по случаю гостей – хрустящей белой скатертью, которой, впрочем, было почти не видно под обильными банками, крынками, плошками, блюдцами и тарелками. Все пространство стола плотно оккупировали разнообразные соленья, творог, сметана, молоко, румяные сырники, миска малины, еще одна – с огурцами… В центре красовалось блюдо с румяными пирогами.
– Садитесь-садитесь, совсем, небось, голодные, с дороги-то, – суетилась хозяйка, то двигая туда-сюда банки и плошки, то втыкая ложку в рассыпчатую творожную горку…
Надир недовольно посмотрел на творог, на пироги – запах от них шел сногсшибательный! – на миску с отколотой эмалью и скривился:
– Я это есть не буду!
Таня подумала, что для него это попытка захватить первенство, продемонстрировать, кто тут главный: вот сказал «не буду», значит, не буду… Не силой же в него пихать? Но и сделать вид, что так и должно быть, – значит, позволить ему и дальше командовать.
– Надир, тебе придется, – довольно сурово проговорила она, – есть, что дают. Иначе придется, – она слегка подчеркнула оба «придется», – ходить голодным.