Крымский Джокер - Олег Голиков

Жду писем, посылок, переводов. Толстый».

Внизу был адрес и два телефона — мобильный и домашний. И приписка:

«Могилку твоей тётки сам отыщу — и памятник поставлю. Ну всё, Витёк, бывай!»

Витька грустно вздохнул и стал заносить в свой «Сименс» телефоны Толстого. Не отрывая глаза от клавиш, он спросил:

— А наши как с тобой дела?

Лось достал сигареты и закурил:

— Как сажа бела… Всё джики-пуки — «мерс» с немецкими номерами во дворе посольства ждёт своего часа. Я туда через часик после того, как ты вовнутрь зайдёшь, подтянусь…

Виктор встал и вышёл в прихожую. Через минуту вернулся и положил на стол маленький ключик.

— В ячейке Инвестбанка, которую мы с тобой вчера сняли, пятнадцать косых наликом.

Остальные десять я себе на карточку кинул. Так вот — из них десятка твоя, как обещал.

Пять тонн пусть пока полежат. На всякий случай. И слышь, Лосяра…Если дельце выгорит, я возможно уже завтра на утреннем дилижансе в штаты рвану. Есть там подходящий рейсик в шесть утра. А ты — дуй в Трускавец. В санаторий этот, к семье. Ливер свой дырявый подлечишь, пока уляжется здесь всё. Мало ли что…

Карытин допил кофе и, вздохнув, стал неловко вдевать нитку в иголку. Заметив иронический взгляд приятеля, пояснил:

— С армии ничего не ушивал…

Лось посмотрел на ключ, лежавший перед ним на столике. Потом щёлкнул пальцами, взял его и ушёл в другую комнату. Вернувшись через минуту, спросил у приступившего к делу Карытина:

— Слышь, швея-мотористка. Ну, допустим, выскочим мы из твоего консульства. Тачку я на площадку свою быстренько отгоню и номера фашистские повыкидываю. С месяц под брезентом в отстойнике постоит, а там видно будет. Здесь проблем нет…Но ведь твои злодеи до утра такой кипеш подымут — мама не горюй!

Витёк оторвался от шитья и поднял на друга несколько погрустневшие глаза:

— Давай-ка, не будем гнать в лошадей, Лоська! Может моих злодеев вообще не существует… Может, приснилось всё мне.… И ты в том числе…

Под такой глубокий философский наворот, он снова глубоко вздохнул и вернулся к своему шитью. Игорь осуждающе посмотрел на Витьку и стал собираться. Пересматривая документы в барсетке, он бросил на ходу:

— Как скажешь — хозяин-барин. Но если ты будешь за каждый свой глюк по десятке отстёгивать… Ну, ладно, как подошьёшься — отдыхай часиков до двенадцати. Потом лови тачку, — Лось замолк на секунду, потом продолжил: — Только, знаешь что — под домом не бери — прокатись пару станций на метро, а потом голосуй. Договоришься с водилой на аренду его колымаги до семи вечера — и вперёд! Дальше по плану. А я, пока время есть, по своим делам проскочу. Не скучай, — возле самой двери фыркнул он, — они тебя не больно зарежут!

И уже из коридора добавил:

— Телефон не забудь зарядить — без связи нам сразу кранты! И чуть не забыл — держи! — дверь приоткрылась пошире, и на колени Карытина упала новая бейсболка с вышивкой в виде американского флага.

Затем входная дверь со щелчком захлопнулась, и наступила тишина.

Витька, подшив одну штанину, отложил в сторону брюки, и взял в руки подаренную ему Костровым книжку.

«Погадать что ли…» — и он наугад открыл страницу:

«… Вот и настигли вы меня, зловещие Тёмные Всадники! Что ж — я давно слышал Ваше смрадное дыхание за моей спиной и долгие годы привыкал к шаманским барабанам Ваших подков! Я так устал убегать, что теперь, наверное, сам стремлюсь к нашей встрече. Скрываясь от вас, бывало, я встречал любовь, но чтобы не быть узнанным (о, Вы прекрасно чувствуете её дурманящий запах!), сам убивал её. Если я видел чью-то ненависть — я застывал в изумлении от зрелища незнакомого мне чувства и на цыпочках проходил мимо, старательно заметая плащом свои следы. Но тщетно. Вы вырастали за спиной из моей тени и вновь преследовали меня повсюду! Но теперь я готов…»

Дочитав абзац, Виктор в задумчивости взял со стола сигарету и закурил:

«Оптимистично — ничего не скажешь. Хороший подарочек Толстяк подкинул… — он отложил книгу в сторону, изумлённо качнув головой. — Вот стрём-то! Всадники… Барабаны шаманские… Ладно, не до мистики сейчас — надо портки подшивать…»

И, вдев в иголку новую нитку, он продолжил работу.

Василия Ивановича Ломакина разбудил телефонный звонок. На часах было около шести утра, когда он поднял трубку и услышал знакомый голос.

— Здравствуйте, Василий Иванович. Извините, что побеспокоил в такую рань. Но дело срочное…

Дедушка Гриб узнал по голосу звонившего, и ему сразу стало не до сна:

— Говори — я слушаю.

— Около часа назад, работники ДАИ обнаружили ваш джип, припаркованный у обочины на пересечении улицы Горького и Сайгадачного. В нём труп. Свежий. Похоже, что кто-то из ваших ребят…

В голове Ломакина сразу мелькнула мысль: «Цыган…Мать твою!» Но он постарался как можно спокойнее спросить:

— От меня что нужно?

— Пока ничего. Будем выяснять личность убитого. Джип ваш уже отогнали на экспертизу.

Всё, что я могу определённо сказать — пострадавшего зарезали в уже стоявшей машине, и причём весьма умело.

— Я всё понял. Спасибо за звонок.

Василий Иванович дал отбой и с ненавистью уставился на телефонную трубку, как-будто только она была повинна в дурном известии. Его мысли стали лезть одна на другую:

«Ёрш твою медь, бля! Вот это запутка прорисовалась — Цыгана хлопнули! А может это не его? А кого тогда? Да нет — всё сходится. На своей трубе вчера он так и не отозвался… А малолетки евойной телефон никто не знает. И адреса.… Хотя, погоди-ка… Саныч вроде как с Цыганёнком её из школы пару раз забирал…».

Ломакин выскочил из кровати и стал быстро одеваться. У самой двери, он посмотрел на сладко спящую жену, и редкое чувство нежности охватило его. «Спит себе спокойно, как дитятко.… А тут разгребай навоз!.. Ничего — дай бог сломим этот куш, сразу валить надо будет отсюда! Устроимся с Верунькой и Андрюшкой где-нибудь в Испании… Внуки пойдут.… А от воров откуплюсь — и так всю жизнь на общак горбатился».

Наскоро ополоснув лицо, он выскочил в одной рубахе на двор, заваленный снегом.

«Цыган в снежки любил играть всю дорогу… Бедолага…» — мелькнула было мысль, но Гриб сразу отмахнулся от неё. В тапочках на босу ногу Ломакин быстро дошлёпал до флигеля. И, распахнув дверь, сразу наткнулся на спящего прямо на стуле возле биллиардного стола Санька.

Гриб резко затормошил его, и парень открыл сонные глаза:

— Ты чего, Иваныч? Рано же ещё…

— Слушай, Санька… Беда у нас — Цыгана завалили…

Сашок помотал головой и стал протирать глаза огромными кулачищами. Потом посмотрел на деда и пробормотал:

— Та не… Ты что-то путаешь, Иваныч… Просто он загулял со своей козочкой. Ща позвоню… — он потянулся во внутренний карман за мобилой.

Ломакин резко перехватил его руку. Потом, строго глядя в глаза бойцу, приказал:

— Просыпайся, паря! Не до перезвонов теперь… Верные люди доложились — умер наш Коля, царство ему небесное…

Дедушка широко перекрестился и, достав из кармана ключи, протянул одуревшему от таких новостей парню.

— Бери, Саныч, машину мою. И дуй к школе, где цыганская любовь штанишки протитрает.

Ты же пару раз там был с ним?

Александр утвердительно кивнул.

— Так вот. Ничего ей пока не говори. Но нам она раньше ментов должна всё порассказать. Усёк? Всё — дуй! И пока никому ни слова. Я буду на связи….

Он вытолкал Санька из флигеля, и, ёжась на утреннем морозе, сам открыл ему ворота.

Потом, закурив, проследил, как огромная, словно акула чёрная «ауди» выехала на просёлочную дорогу и медленно двинулась в сторону шоссе. Не успел он зайти в дом, как за воротами раздались четыре условных сигнала. «Кого это ещё чёрт несёт в такую рань?»

— Иваныч заскочил в прихожую за полушубком, и, матерясь, поковылял к воротам.

Через глазок он увидел широко улыбающуюся физиономию Каретного.

Василий Бегунов уже третий год заведовал в одной серьёзной группировке, связанной с дедушкой Грибом, так называемым машинным бизнесом. Под крышей большого СТО, он лихо перебивал номера, перекрашивал кузова, менял агрегаты — в общем, занимался технической стороной вопроса, который в сводках МВД проходит как «легализация краденного автотраспорта». Кличку свою он получил за неуёмную любовь к песне Высоцкого «На большом Каретном». Да и его вотчину — огромную мастерскую, с его лёгкой подачи все стали именовать «Каретный двор».

Сейчас он нетерпеливо подпрыгивал возле ворот на месте и хлопал себя ладошками по бокам:

— Давай, открывай, Гриб Грибыч! Задубел я.… Ух, морозец, мать его!

Ломакин отворил незаметную калитку, выкрашенную под цвет забора, и запустил во двор красномордого Каретного со свекольным носом из которого свисала маленькая сосулька.