Ивановская горка. Роман о московском холме. - Пётр Георгиевич Паламарчук

ещё по скопцу-иеромонаху; причём, поскольку церковный канон запрещает «каженикам» участие в служении, их следовало поставлять тайно, через обман. А посредником между всей скопческой партией и императором Еленский назначил лично себя.

9

Тут скопцы, правда, несколько переборщили, и Еленскому вскоре пришлось отправиться на поселение в суздальский Спасо-Евфимиев монастырь, где он и скончал свои дни. Несколько попозже, в 1820-м, в ту же обитель не своей волею прибыл и Селиванов, а многие его последователи угодили в солдаты. Но это их не особенно угнело: воспользовавшись старой хлыстовской наукою, они под личиной усерднейшего правоверия включились в обе рати, военную и духовную, и, пользуясь даровыми казёнными ходами, именно внутри них и через них повели дальнейшее распространение своего толка.

Когда через двенадцать лет Селиванов, переваливший уже на вторую сотню лет жизни, всё-таки помер, то скопцы попросту отказались в это поверить, ибо считали — и по сей день чтут, — что он безсмертен и пребывает на Иркутской стороне, где копит воинство живых и умерших собратьев для того, чтобы в назначенный и недалёкий уже час вернуться да прибрать всю власть над душами и телами, воцарившись в Москве. Вот какое в своём роде отчаяннейшее дерзание — и признайся, есть в нём некая странная красота или хотя бы прелесть?!

10

— А как насчет принесения в жертву людей?

— Кровавый навет? Что груди у богородиц своих отъедали и христосиков, зачатых в свальном грехе, кололи под сердце да потребляли в снедь? Ну, так разве во всём остальном мiре мало мерзостей и погуще...

Но если уж искать дел воистину таинственных, то есть тут и высшего разбора штуки. Вот, к примеру, сегодня как раз Страстной четверг, когда по народным повериям можно, забредя в чащу и закопав тельник, выпытать у лешака на бору всё, что ни пожелаешь, — и он не захочет, а скажет... Между прочим, тебе это краеведенье не сообщило часом, что и у нас здесь когда-то при Горохе-царе бор шумел?

— Ну.

— Палки гну. А вот по скопцовскому толкованию, повесть об умовении ног в тот главноначальный Четверток на деле гласит, что Христос апостолов своих «облегчил» — потому-то они и лежали больные, оставя его в одиночестве тосковать о чаше в саду. И что Иуда повесился — тоже слова не прямые, а гнутые и означают, что попросту он оженился...

Но основное радение — годовое, назначавшееся в пору летнего солнцестояния, древний языческий праздник самого длинного дня, а у христиан — Рождества Иоанна Предтечи, по-народному «Иван Купала». За это их и сочли наконец, вовсе не раскольниками или, скажем, еретиками, — а вообще людьми иной, не христианской веры...

Радели тогда шестеро часов до полуночи и столько же после. Посереди корабля отрывали яму, поверх неё над решеткою ставился чан с водой в окружении свеч. Из ямы появлялась богиня — Мать-сыра земля, неся на макушке дурманные ягоды, которыми они приобщались, а затем плели дальше круги коло чана, вопия «боже наш, выйди до нас», покуда не подымался над водной поверхностью дым.

Тогда жидкость как бы вскипала, и на свет из неё вылезало нечто похожее на малого ребятёнка мужского полу в золотом сиянии, садилось на досточке, переброшенной поверх чаши, и говорило: «Мне кланяйтесь».

Они падали тотчас ниц; а потом, когда видение уходило, поздравляли друг друга со свиданьицем, и Мать-земля кропила всех свидетелей той водою.

11

Но далей всего скопцы ускакали от хлыстов в понятии о последних днях мiра. Хлысты верят, что Страшный суд начнётся явлением Ивана Суслова с седьмого небеси, после чего все их пророки соберутся на Москве и отправятся заседать в Питер.

Скопцы же, во вторую голову, вообще отрицают воскресение мертвых. А в первую — по их понятиям, Страшный суд уже давно начался и самым непосредственным образом нынче идёт! Остаётся лишь пришествовать из Сибири Петру Фёдоровичу Селиванову, а воеводою знаешь ли кто у него? Сам Наполеон! Он тоже обладает даром безсмертия и проживает покуда в Турецкой земле; а как примет «чистоту», так и придёт к нам во главе убелённых, как снег, полчищ.

12

Но поскольку плод-то хлысты со скопцами общего древа, им не миновать было всё же искать единения. По отшествии Селиванова родилось «духовное скопчество», считавшее целью своей отсекать не видимые уды, а срамные помышления. У хлыстов же возвысил голос крестьянин тамбовского села Перевоз — почти что Харон наших палестин — некто Перфил, глава движения «Старый Израиль», последователи которого носили ещё прозвание шалопутов.

Он говорил: «Я бог, я съел евангелие, оно во мне, и я сам ныне живой евангель». Задачей его кораблей была уже не безумная гоньба за неотмiрным ветром, а основание царства своего бога на земле.

Вот эта картина и есть его изображение, не подписанное лишь, как говорится, страха ради Иудейска. Из того ж опасения он учил своих «детушек» всячески тщиться выглядеть внешне праведней самых ретивых служителей веры, исповедуемой предержащею властью, и первый записался в Санкт-Петербургское общество распространения Священного Писания, чтобы разъезжать по России с государственным чистым «видом». Но тайно советовал подавать попам вместо свежих приношений дохлятину — они-де, «собаки и псы», все пожрут.

Старые скопцы, правда, называли духовных «козлами»; а после смерти Перфила, положенного как добропорядочный прихожанин в ограде храма в Борисоглебске тамбовском, сподвижники его раскололись, — но все это были беды переносимые, временные. Главное, что удалось наконец выпестовать совершенно новое земное и своеземное учение, начисто освободившееся как от последних пут христианства, так и от прежних крайностей: Перфил позволил своим скоромную пищу, вино и свободную любовь с «духовницами» — после чего число паствы его разом умножилось до двадцати пяти тысяч.

13

...Излагая всё возбуждённей эти приключения духа, Катасонов в итоге так разошёлся, что принялся чуть ли не летать кругом Вани-Володи по комнате, довольно урча свои речи басовитым горлом и вновь, как поутру, напомнил своему слушателю спелого майского хруща. Ваня-Володя, глядя на это кружение-жужжание, невольно улыбнулся, воскресив в памяти лощёновское уподобление, — а Кат мигом эту постороннюю ухмылку и уловил: чего, дескать, смеёшься?

— Да так, соседку нашу припомнил, что про тебя гуторила.

— ?

— Да, уж не обезсудь, сравнила с... тараканищем.

— Вон как? — вскинулся было Катасотгов, но преодолел возникшее отвращение и постарался стереть худое впечатление всегдашней своей учёностью. — Знаешь, у пражского писателя Кафки есть