Право на возвращение - Леон де Винтер

Когда Брам и Икки появились у его кровати, Плоцке чуть приподнял руку в знак приветствия. Он проделал это с видимым усилием. Рядом с ним на табуретке сидела жена, опершись на локоть, подперев ладонью щеку. Она была из эфиопских евреев, темнокожая и кудрявая. Шланги и кабели все еще соединяли Плоцке с башней, напичканной высокой технологией. Не похоже было, чтоб ему стало намного лучше с тех пор, как Брам навещал его в прошлый раз.

— Профессор, — произнес Плоцке едва слышно.

Его жена встала и поздоровалась:

— Привет, меня зовут Сира.

— Садитесь, — сказал ей Брам.

Но она осталась стоять:

— Вы подоспели как раз вовремя, не иначе как Ашем, Предвечный, привел вас туда.

— Не знаю, нашлось ли время у Предвечного заняться нами особо, Вселенная — довольно-таки обширная штука.

— Ему нравится возиться с нами, — уверенно заявила Сира.

— Вы все-таки садитесь, — сказал Брам. — Я постою.

Он улыбнулся ей и облокотился на высокую стальную спинку кровати. Сира снова села и взяла Хаима за руку.

— Хаим, — спросил Брам, — как ты?

— Все хорошо. Через некоторое время меня отпустят.

Он говорил еле слышно, и Браму приходилось напрягаться, чтобы разобрать слова.

— Когда Хаим вернется домой, — вмешалась Сира, — вы должны прийти к нам обедать.

— С удовольствием, непременно. Можно, я захвачу свою девушку?

— Конечно! — ответила Сира, едва ли не возмущенно. — Можете взять с собой всех, кого хотите.

— Только мою девушку.

— А это ваш сослуживец?

— Икки? Нет… то есть Икки работает со мной в «Банке», занимается розыском детей. Но не на «скорой». В тот вечер со мной был Макс Ронек.

— Пригласите и его от нашего имени, ладно? — попросила Сира. — И он тоже пусть приводит всех, кого хочет. Недели через три. Мы дадим знать когда. У нас есть ваш телефон?

— Я оставлю номер Хаиму.

— Без разницы, — согласилась Сира.

— Надо говорить: как вам будет удобнее, — поправил ее Хаим.

— А как дела у… — Брам на секунду запнулся, припоминая имена, — у Лонни? Лонни и Тонни!

— Через полчаса у нас связь с Лонни по скайпу, — отозвалась Сира. — Все в порядке. И похоже на то, что нашей семье позволят воссоединиться.

— Отваливаете? — поинтересовался Брам.

— Завтра у меня разговор с директором «Легии», — ответила Сира. — Он уверен, что все будет в порядке. Он хочет, чтобы Тонни тоже у них играл.

— Здоровенные парни, оба, — вмешался Хаим. — Полуевреи, полуафриканцы — невероятная комбинация, зато какой результат!

— Я везде ищу информацию о Варшаве. Ну и холодина там зимой! — сказала Сира. — Надо будет потеплее одеваться. Снег лежит по нескольку месяцев, представляете?

— Представляю, — улыбнулся Брам.

— Родители приехали за мной сюда, а теперь я уезжаю, — вздохнула Сира. — Почти наверняка.

— А вы остаетесь, профессор? — спросил Плоцке.

— Да, я остаюсь. Наверное. Пока еще не знаю.

— И вы придете к нам обедать, когда Хаима выпишут.

— С удовольствием, сударыня.

— Хаим, — Брам помедлил, собираясь с мыслями. — Хаим, мы хотели тебе кое-что показать.

Плоцке кивнул, но при этом нерешительно покосился на жену, которая немедленно пришла ему на помощь:

— Он еще очень слаб, профессор.

— Это совсем нетрудно, Хаим.

— Я ничего не знаю, — прошептал Хаим почти беззвучно.

— Мы хотим показать тебе один портрет. Может быть, ты…

— Я ничего не видел. Ничего.

— Похоже, мы знаем, кто это был…

— Ракета, — сказала Сира, — было официальное сообщение.

— Хаим?

Плоцке прикрыл глаза, а жена склонилась над ним, словно собираясь защитить мужа от Брама и Икки.

— Ему нужен покой, профессор. Поговорите с ним через несколько недель, когда он окрепнет.

Она была некрупная, но мускулистая и спортивная женщина, ясно было: такая вполне может дать сдачи.

— Хаим? — снова спросил Брам.

Плоцке взглянул на него и покачал головой.

— Я был в шоке, профессор. Извините, я был не вполне…

Брам переглянулся с Икки, тот напряженно кивнул, и Брам понял: Икки не намерен отступать.

Развернув компьютерную обработку детской фотографии Яапа де Фриса, Икки поднял листок повыше. Красивого юношу лет двадцати, светловолосого и голубоглазого, с волевым подбородком легко было принять за выходца из Норвегии или Швеции, только Y-хромосома в его крови указывала на длинную череду предков — пугливых евреев из восточноевропейских гетто; он мог бы быть честолюбивым молодым банкиром или профессиональным теннисистом.

Плоцке закрыл глаза и отвернулся.

— Он хочет спать, его нельзя беспокоить, — сказала Сира.

— Хаим? — включился Икки. — Хаим, если ты сейчас не откроешь глаза, значит, ты ответил «да», ладно? Ты не откроешь глаза?

Хаим лежал неподвижно, прислонившись к жене, делая вид, что ничего не слышит. И не открывал глаз.

Сира склонилась над ним, словно пытаясь отгородить мужа от надоедливых посетителей.

— Вам пора уходить. Недели через три я сготовлю для вас дыню с куриными крылышками — коронное блюдо нашей семьи. А сейчас Хаиму надо поспать.

В коридоре Икки шепнул:

— Он ведь так и не открыл глаз, а?

— Похоже на то, — устало отозвался Брам.

Они пошли к выходу.

— Это точно он! Яап де Фрис!

— Скорее всего, да.

— Черт побери, Брам! Ты понимаешь, что это значит?

— Понимаю.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Понятия не имею, — ответил Брам. Ему надо было увидеть Эву. Лечь с ней рядом, заснуть и проспать несколько лет.

— Нечего изображать из себя идиота. — Икки схватил Брама за руку и заставил остановиться. — Брам, тот, кто взорвался на блокпосту, был в две тысячи восьмом году зарегистрирован как пропавший ребенок. В ту же группу входит еще один пропавший ребенок, твой сын. Вероятность того, что это случайное совпадение, равна вероятности того, что мне в голову сию минуту врежется метеорит!

— Мы должны сообщить Балину, что смогли идентифицировать того парня. А все остальное…

— Твой сын жив, Брам. Это — это мое предчувствие, оно появилось у меня после того, как мне сделали протезы. Я думаю, такие металлические штуки могут принимать какие-нибудь волны или черт его знает что. Я — человек-антенна. И я думаю, что твой сын…

— Ты симпатичный мешугинер, Икки, но всему есть предел, есть вещи, которых нельзя говорить людям.

— Почему ты не хочешь этого видеть?

Брам в бешенстве схватил Икки за руки и, наклонившись поближе, прошептал:

— Моего малыша убили шестнадцать лет назад! Такова истина! Истина, с которой я не могу примириться! И о которой ничего не хочу знать! Которая медленно-медленно вползает в мое тело и мозг и которой я не могу посмотреть в глаза! Не своди меня с ума! Я знаю, как это бывает! Оставь меня в покое!

— Господи, Брам…

Брам повернулся к нему спиной и быстро пошел по коридору к выходу. Пациенты в халатах и тапочках, наблюдавшие Брамовы безумства, расступались, давая ему дорогу. Охранники появились в дверях дежурки.

У австралийского «ровера» Брам закурил. Ему казалось, что вокруг поют птицы. В небе над его головой медленно набирал высоту аэробус.

— Извини, — услыхал он позади себя голос Икки. — Я никогда не буду делать того, что причиняет тебе боль.

Брам повернулся к нему, он знал, что вел себя совершенно неприлично:

— Это ты меня извини. Я не должен был так…

— Иногда во мне просыпается необоримый энтузиазм, — виновато пробормотал Икки.

— Энтузиазм — это замечательно. Ты — неугомонное сердце «Банка», Икки.

— Я только хотел тебе помочь.

— Я знаю.

— Ты нашел какие-то имена?

Брам положил ему руку на плечо:

— Слово «остановись» тебе незнакомо?

— Нет.

— Я не нашел имен, — соврал Брам.

— Ладно, я так и думал.

Икки явно расстроился. Потом пожал плечами:

— Поехали в «Банк»?

— Поезжай один. Мне надо еще кое с кем поговорить.

Браму пришлось ждать, пока Айзмунду удастся, потеснив пациентов, выкроить несколько минут свободного времени. В зале было тепло, несмотря на кондиционеры, а народу набилось столько, что Браму вспомнился Бен Гурион в прошлые, счастливые времена, полный пассажиров, ожидающих рейсов на Нью-Йорк или Париж. Правда, в Корпусе Беренстайна не было туристов с чемоданами, резвящихся детишек и мамаш, баюкающих младенцев, — только старики в сопровождении своих состарившихся потомков. Зато посетителей оказалось больше, чем стульев. Старики приходили в основном сюда, и потому «Беренстайн» сделался самым оживленным местом во всем комплексе «Шеба». А в детской больнице пустовали целые отделения. Макс прав: надо рожать больше детей, из любви друг к другу и ради страны. Но способен ли кто-то возродить свои мечты и передать их детям? Что сделали евреи для того, чтобы повернуть ход Истории? Брам десятки раз объяснял это студентам. В 70-м году Новой эры римляне разрушили Храм. Прошло шестьдесят два года, и Бар-Кохба поднял восстание против римлян, подавленное через три года. Римский историк и сенатор Дион Кассий Кокцеан, написавший в третьем веке «Историю Рима», сообщил о пятистах восьмидесяти тысячах погибших евреев, добавив, что иудеи все еще почитают свои ценности. Тора была символически сожжена на развалинах Храма. А имя «Иудея» — страна иудеев — заменили именем «Сирийская Палестина», словно евреи никогда не побеждали филистимлян. Иерусалим переименовали в Элию Капитолину,[83] и евреям запретили там появляться. 1816 лет евреи мечтали о возвращении. Как долго смогут они выносить эту жизнь? Брам предполагал, что процесс должен завершиться к 2048 или к 2070 году, когда исполнится ровно два тысячелетия после разрушения Храма. Все, кто мог уехать, — уехали; почему он остался? Они с отцом давным-давно могли свалить в Австралию. Отец был крупным ученым, активно работавшим до тех пор, пока — пять лет назад — болезнь не лишила его разума. Университет в Брисбене, где жило много израильтян, десять лет назад послал Хартогу приглашение, но он не захотел уезжать, желая досмотреть этот смертельный забег до конца. В ту пору Брам не мог существовать самостоятельно — призрачный остов, не тонущий лишь благодаря железному режиму Хартога. В те годы он утешался лишь мыслью о том, что всегда может нырнуть в последний раз и пойти на дно. Но Хартог непрестанно подстегивал его: поднимал в определенное время и отправлял выгуливать Хендрикуса, заставил устроиться на работу в университет (Брам сперва работал консьержем, а после, когда смог нормально читать, консультировал нескольких соискателей). Брам плавал в бассейне университетского спорткомплекса и принимал лекарства, много разных лекарств.