Гидеон Плениш - Синклер Льюис

Полковник Мардук не произнес за весь вечер и семидесяти слов, но доктор Плениш видел, что он внимательно приглядывается ко всему. После обеда полковник процедил сквозь зубы:

— Плениш, вы, я вижу, умеете слушать. Это вам пригодится, если наша организация будет создана. Приходите ко мне завтра — ровно в три.

Доктор Плениш явился без десяти три.

— Нам потребуется несколько месяцев па то, чтобы все подготовить, — сказал полковник Мардук. — Вам придется бросить Дьякона с его балаганом и целиком посвятить себя нашему делу. Пять тысяч в год для начала. После — больше.

— О'кэй! — сказал доктор Плениш.

Эти простые мужественные слова положили начало новой философской школе… При полковнике состоял небольшой ударный отряд, который был известен в журналистских и благотворительных кругах под названием «мардуковских молодчиков». Они числились в штате его агентства, но он часто посылал их в разные концы страны со специальными заданиями — присутствовать в качестве шпионов или провокаторов на собраниях политического или просветительного характера. Число их всякий раз колебалось от четырех до десяти, и друг от друга они отличались только тем, что одни окончили Йельский университет, другие — Гарвардский, Принстонский, Дартмутский или Уильямский, третьи, использовавшиеся преимущественно как пионеры для обработки целины, были питомцами менее прославленных учебных заведении.

Все они курили трубки, но предпочитали сигареты; отправляясь на уик-энды, все надевали спортивные куртки и серые фланелевые брюки; но в нью-йоркскую контору неизменно являлись в скромных, хоть и дорогих костюмах серого или коричневого оттенка и в рубашках, галстуках и носках под цвет.

Каждый из них разрешал себе в день ровно двадцать семь сигарет из корректного серебряного портсигара, две порции виски с содовой, два коктейля, три чашки кофе, один стакан бромосельтерской воды и пятнадцать минут энергичной и утомительной гимнастики. На каждого приходилось в среднем полторы минуты любви в неделю, один не слишком удачный адюльтер в год и одна жена — всегда из хорошей семьи и по большей части миловидная брюнетка, из тех, чьи лица немедленно после знакомства забываются. Детей на каждого приходилось в среднем VU. Все мардуковские молодчики обладали кудрявой шевелюрой — или по крайней мере казалось, что все, — и все читали «Атлантик Мансли»[131] и «Нью-Мэссиз».[132] Голосовали все за крайних республиканцев, или умеренных социалистов, или же и за тех и за других, и целыми вечерами, даже сидя за карточным столом, слушали радиопередачи и говорили о том, что терпеть не могут радио.

Все они были либо прирожденные конгрегационалисты, ставшие епископалами, либо епископалы, сделавшиеся атеистами, либо адепты «Христианской науки», избегавшие упоминать об этом.

Самым типичным средним представителем этих молодых людей бь: л Шеррн Белден.

Он учился в Йельском университете (выпуск 1928 года), состоял и в братстве Фи Бета Каппа и в братстве «Череп и Кости». В свое время он был университетским чемпионом по теннису и душой всех вечеринок, и сейчас, в тридцать два года, он все еще оставался чемпионом по теннису и душой вечеринок. Но он чувствовал себя человеком крайних убеждений, потому что у него был близкий приятель, который восхищался Ганди — преимущественно за то, за что им восхищаться не 4 следовало.

У Шерри был прямой нос и хорошие манеры; он жил в Порт-Вашингтоне, в новеньком, с иголочки, наполовину бревенчатом елизаветинском коттедже; у него имелся самый большой в округе электрический холодильник, самый большой запас экзотических напитков, включая стрегу и арак, и самый обширный подбор подрывной, эротической и технократической литературы, а также сочинений Вальтера Скотта.

Именно Шерри Белдена полковник Мардук снял с занимаемой им приятной должности в бухгалтерии и дал в помощники доктору Пленишу.

Он сказал:

— Шерри вам пригодится, Плениш, хотя бы для того, чтобы удерживать на расстоянии Уинифрид. Она может быть очень полезна любому делу, но для этого надо позаботиться, чтоб рот у нее был заткнут до самого выхода на сцену, или же надо завести хорошо воспитанного евнуха вроде Шерри, специально, чтобы она могла перед ним выговариваться.

Доктору Пленишу Шерри показался похожим на новенький велосипед — такой же он был весь блестящий, быстрый и исправный.

Прощание доктора с прежним хозяином, достопочтенным мистером Эрнестом Уайфишем, произошло совсем не так, как ему рисовалось. Он ожидал, что Эрни — Медович станет кричать, называть его предателем и подлецом, но Эрни только сказал:

— С Мардуком идете работать, а? Завидую. Смотрите, Гид, не забывайте, как мы с вами хорошо и дружно трудились над внедрением христианского принципа давания, может, и еще поработаем вместе. Устройте мне приглашение к Мардуку на завтрак. А пока в добрый час, сынок. Всегда буду с удовольствием вспоминать наши совместные труды и желаю вам, чтобы пожертвования поплыли к вам, как лосось в весеннюю путину.

Первое время в массовых пожертвованиях не было нужды. Так называемые прелиминарные изыскания финансировал полковник Мардук, который не выражал неудовольствия по поводу таинственных газетных заметок, называвших его в числе кандидатов в президенты, но никогда не требовал их.

В течение нескольких месяцев доктор Плениш совещался с выдающимися мыслителями и гуманистами и читал их отпечатанные на машинке меморандумы, которые всегда называл «весьма ценными», даже если каждый из них противоречил всем остальным.

Для начала Шерри Белден снял ему трехкомнатный номер в отеле с небольшим, но вместительным отделением для напитков в стенном шкафу. Здесь он и трудился, а вместе с ним Шерри, полковник Мардук, Уинифрид, майор Хомуорд, Наталия Гохберг, сенатор Балтитыод, губернатор Блиэзард, епископ Пинднк, раввин Лихтеивелиг, актриса Рамона Тундра и, разумеется, преподобный доктор Кристиан Стерн.

Но, кроме них, были и неофиты, например, преподобный монсеньер Никодимус Лоуэлл Фиш. Монсеньер принадлежал к тем немногим янки, которые удостоились высокого сана в католической церковной иерархии, и гордился, когда его называли «миссионером в дебрях Интеллигенции». Он состоял в дружбе с одним врачом — негром, одним экономистом, проводником Нового Курса, и одним фельетонистом из отдела спортивных новостей и бывал за кулисами на всех премьерах. Среди атеистов-интеллигентов принято было говорить, что монсеньер Фиш — лучший протестант, чем они.

Он лично обратил в католичество семь газетных репортеров и одного баптистского священника, и ходили слухи, что он ведет полемику с Чарльзом Кофлином.

При этом он едва ли распознал бы истинного интеллигента, случись ему встретить такого, и искренне был убежден, что Хилэр Беллок[133] — выдающийся историк.

Другим неофитом являлся профессор Топелиус, уроженец балтийских берегов, автор проекта обеспечения вечного мира путем превращения Европы в единое федеральное государство, управляемое Американским комитетом совместно с профессором Топелиусом. Был тут еще доктор Вальдемар Кауц, театральный режиссер из Вены, который ненавидел Америку, считая, что все американцы завтракают в аптеках. Бедняга медленно угасал, томимый тоской по своему Stammtisch[134] и кельнерам, которые называли его «герр доктор», а иногда, если повезет, и «герр барон».

Был судья Вандеворт, не знавший себе равных в искусстве взыскивать долги с обанкротившихся предприятий общественных услуг. Он любил председательствовать на всех банкетах, где был специальный стол представителей прессы.

Профессор Кэмпион, почти неофит, был фигурой необычной для Пленишевской Экономической Школы, так как профессор Кэмпион и в самом деле смыслил кое-что в экономических науках и даже имел лицензию на чтение лекций по этому предмету в одном вполне приличном учебном заведении: Корнелевском университете.

Но Кэмпион принадлежал к породе подписателей. Бывали дни, когда от завтрака до ужина он успевал подписать девять протестов, а его любимое чтение, если не считать Платона, составляла утренняя порция многословных телеграмм от разных пропагандистских организаций с просьбой о немедленной помощи.

Еще был Эд Юникорн, крестоносец в поисках крестового похода.

До прошлого года Эд был обыкновенным простодушным американским репортером, шатался по Европе и исправно передавал в свой газетный концерн все то, что, по словам его переводчика (сам Эд ни одного языка не знал), появлялось в данный день в местной прессе. Ему и в голову не приходило, что он «иностранный корреспондент», он даже не считал себя «журналистом». В барах Будапешта, Белграда и Осло от него часто слышали фразу: «Я просто газетчик».

Но однажды, вернувшись в Америку, он прочел публичную лекцию, сумбурную, но занимательную благодаря множеству анекдотов про обманутых цензоров и таможенных чиновников, и так как Эд был, вообще говоря, превосходный малый, лекция имела большой успех. Эта случайная лекция повела к лекционному турне, турне- к статье в журнале, статья — к книге, книга — к радиопередаче, а радиопередача — к широко распространившемуся убеждению, что именно Эд открыл географию как науку, а также изобрел некий вид таинственной деятельности, именуемой международными отношениями. Теперь Эд процветал: он водился с самыми шикарными девочками из Аист-клуба и выучил с помощью лингафона сто четырнадцать испанских слов; но он уже исчерпал все до последнего анекдоты о своих похождениях и надеялся, что полковник Мардук или доктор Плениш снабдят его материалом для нового цикла радиопередач.