За кулисами - Марина Лётная

устроил целый водоворот подозрений внутри моей головы. Я даже забыл о своём самочувствии, увлекшись расследованием журналистских фокусов. Теперь, когда я знал причину звонка, Макарти постепенно возвращался в безмятежное состояние, и даже позволял себе чуточку посмеиваться.

― Идея хорошая. Это кто-то из своих, но, к сожалению, за бесплатно, ― он закопошился, клацая по кнопкам, а затем попросил меня открыть ссылку в личных сообщениях. ― Лица не видно, но это Мишель.

У меня замерло сердце. Прежде, чем я успел возомнить что-либо, взгляд упал на короткое видео, вместившее несколько секунд моих объятий с Мишель возле Плазы. Если прибавить громкость на максимум и напрячь свой слух, можно было различить: "твою роль принца невозможно заменить никем другим"… Услышав эту фразу снова, я ощутил тесноту в груди и горечь во рту, словно кто-то жестокий шутил надо мной самым беспощадным образом, заставляя переживать расставание вновь. Но, к сожалению, этот кто-то не знал, что на его глазах состоялось прощание, ведь он торжествовал добытым материалом, как укрытой от посторонних глаз правдой. Шли первые сутки, а я уже скучал по лапуле…

― Брэндон, ты знаешь, я человек слова. Сказал, что не терплю недостойного отношения к работе и уволил тебя за дело, ― Макарти волновался, и я тоже едва сдерживал в груди дрожь, пытаясь предугадать, к чему он клонит. ― И прежде я никогда не менял своего решения, но ты оказался неплохой парень. Знаю, что ты старался, как умел… Люди, которых я увольнял до тебя тоже были неплохие и старательные, но они не делали такой славы моей постановке. И раз уж сама судьба даёт тебе второй шанс, не желаешь ли ты вернуться в труппу? Наши будущие зрители желают увидеть тебя на сцене, когда тайна вскрылась. Человек, которого я подыскал на твоё место — профессиональный танцор, но у него нет совершенно никакой репутации, и если я объявлю о замене главной роли, то мы потеряем заинтригованных зрителей… Я не могу этого допустить, и готов просить тебя вернуться.

Это было просто невозможно, но Крэг обратился ко мне с предложением возобновить работу… Когда я нашёл силы попрощаться с Мишель навсегда, довёл танцовщицу до состояния аффекта, дорожа её моральным состоянием больше, чем своим, когда поставил точку в общении с единственной девушкой, что я смог полюбить, и решил в ту же ночь надругаться над нашими чувствами… Он предложил мне вернуться.

― Я знаю, что ты был расстроен увольнением. И Мишель просто в трансе после моего решения… Поэтому я был уверен, что новость о воссоединении вас обрадует. Но ты молчишь… Ты хочешь больше денег? Что если…

Едва речь зашла о гонораре, я поперхнулся.

― Нет! Меня устраивают прежние условия. Дело не в зарплате… ― видимо, я забыл, что передо мной в первую очередь режиссёр, акула шоу-бизнеса, ведь Крэг даже слегка удивился раздумьям и отказу на доплату. ― Не знаю, какого будет Мишель работать со мной после нашего прощания. Это жестоко.

― Брэндон, не заставляй умолять тебя! Ты вынуждаешь меня прибегнуть к запрещённому приему, ― мы оба настороженно затихли, выжидая, окажется ли сильнее моё гнетущее молчание угроз наставника. ― Я брал на работу циника! Где он? Куда ты его дел?

Психологические приёмы, видимо, имели противоположный эффект, когда я думал только лишь о том, как не навредить танцовщице ещё больше.

― Мишель не заслуживает такого отношения, ты сам говорил. Нам нужно порвать с ней безвозвратно, чтобы она не тратила время на такого, как я! ― каждый раз, когда я говорил об этом вслух, тело сопротивлялось и стонало от несправедливости.

― Да я и не зову тебя с ней спать… Хотя я думал, что ты вернёшься только из-за Мишель… И деньги не нужны. Тогда вернись, чтобы довести хоть что-то в своей жизни до конца, чертов стриптизер! Протрезвеешь — приезжай в студию!

3.1

Одна фраза, выловленная из контекста, гуляла по интернету в статьях и коротком видео ― единственное, что удалось понять папарацци из сиплого шёпота. Культурная индустрия обезумела новостью о грядущей премьере с Брэндоном Фордом в главной роли; онлайн-издания восхваляли толерантность режиссёра и талант едва ли забытого скандалиста. И только наша труппа до сих пор пребывала в подвешенном состоянии, не понимая, по какому направлению будет выстроена дальнейшая работа.

Не понимала я, как дальше быть живой после его извинений за чувства и стремительного исчезновения. "Сбежал от наконец чего-то стоящего", "не готов меняться", но "я помню каждое твоё слово, каждый наш поцелуй" и "благодарен за то, что ты была в моей жизни" ― особый вид пытки, какому ещё не доводилось овладевать моим сердцем. Так искусно врать было невозможно… А доводы о красивой лжи напрашивались сами после продолжительного нестабильного общения. И всё же я была наслышана о Брэндоне из интервью и нелицеприятных обсуждений в соцсетях: пускай и ухлёстывал за каждой юбкой, только никогда не заботился о том, что о нём подумают.

Человек, который не оглядывается назад и не смотрит в будущее. Брэндон никогда не заботился о доброй славе. Хамил всем вокруг по возможности и без, лицемерил с девушками лишь ради удовольствия в постели, а потом быстро превращался в злобного мужлана. Неужели так себя чувствуют влюблённые идиотки: всем сердцем прощают обидчиков, с непоколебимой серьёзностью считая себя особенными? Ведь рядом с блондином именно такой я себя и видела… Той, ради которой истинный злодей слегка сдвинул с лица маску и принёс искренние извинения. И как бы я не пыталась изжить из груди необъятное довольство этим поступком, никакие усердные самовнушения не срабатывали. Тяжкая горечь укоренилась в теле, я только лишь и желала быстрее пережить расставание, но отпустить Брэндона стало невозможно: последний разговор вонзился ржавым острием в глубь бьющегося в сожалениях сердца.

Закрывать глаза на его чудовищный характер было сказочным самообманом. Поэтому я и не закрывала, а принимала этого странного, непредсказуемого мужчину таким, каким он есть. Признаваться ему в любви было неимоверно трудно ― но это именно то, о чём варварски молили губы в безрассудной близости от лица Брэндона. Мне хотелось открыться и дать повод заметить, что его поведение не проходит даром. Эта обременительная идея, прятавшаяся за