Птицы небесные. 1-2 части - Монах Афонский

Для ночевки таджики нашли узкую и сырую пещеру, защищавшую от дождя, но не от холода. В этой низкой и тесной пещере мы вознамерились заночевать. Дров не было, и вскоре стало так пронзительно холодно, что у меня застучали зубы. Мой друг вытащил из рюкзака полиэтиленовую двойную пленку, залез в нее и позвал меня. Думая останемся ли мы живы после такого холода, я залез внутрь. Двое наших спутников забрались в свою пленку. Мы с Авлиекулом прижались спина к спине и попытались уснуть. Через час стало так жарко, что пришлось приоткрыть пленку, чтобы чуть-чуть охладиться, и снова холод сковал нас. Всю ночь мы то открывали пленку, то снова закутывались в нее, пока не заснули.

Утром я проснулся оттого, что по спине текли струйки пота. От безчисленных голосов куропаток дрожал воздух. То, что я увидел, выкарабкавшись наружу, больше никогда не приходилось видеть. Все уступы скалистой вершины, освещенной утренними лучами, были усеяны тысячами, многими тысячами птиц, вернее, не было места, где бы ни сидели стрекочущие во весь голос куропатки. Мои друзья поймали с десяток забавных певуний и посадили их в мешки — для дома и на подарки друзьям. В неволе куропатки становятся совсем ручными. Для детей это самая лучшая живая игрушка, а для взрослых — источник постоянного заработка, а также смеха и веселья в доме. Эти птицы настолько доверчивы к человеку, что могут спокойно сидеть у него на руках или на плече. После ловли куропаток мы отправились обратно. Спускаясь вниз, я благодарил Бога, что мы пошли по другой тропе.

С пештовинским осликом отношения у нас сложились более трудные, чем с лошадью. Когда мне приходилось ехать на нем, мне в руки давали небольшую веточку, чтобы я подгонял хитрое животное, постукивая его по шее и покрикивая «Чу! Чу!» Но он чутьем понимал характер всадника и делал вид, что ему очень тяжело везти меня. Укоряемый совестью и жалея беднягу, я слезал с него, давая ему отдохнуть. И тут-то мой усталый ослик во всю прыть пускался по дороге, только пыль шла столбом, и мне стоило многих трудов догнать и схватить за уздечку этого хитрого ишака.

Грандиозное зрелище — наблюдать сильное землетрясение в горах. Прежде мне всегда представлялось, что земля — это нечто плотное, твердое и устойчивое. То, что мне довелось увидеть, повергло меня в шок. Тряхнуло утром, когда я трудился в огороде, собирая овощи с грядок. Толчок был таким сильным, что по поверхности долины пошли сильные волны, словно по воде. Большие деревья, дорога, скалы и река поднимались и опускались, словно при крупной морской зыби. Дом, к счастью, не пострадал, так как был построен из цельных бетонных блоков, но по кишлакам в домах произошли разрушения. После этого представление о прочности и надежности жизни ушло навсегда, показав зримо зыбкость и текучесть окружающего мира.

Настал мой отъезд в Душанбе. На приехавшей в Пештову институтской машине я добрался до нашего семейного «рая» и несколько дней отдыхал от гор. Меня встретила радостная мама и поцеловала в щеку. Отец торжественно поздоровался за руку. Первые дни мы не могли наговориться и наглядеться друг на друга. Потом жизнь взяла свое. Мама смотрела телевизор, где шли советские сериалы, а отец отправлялся на работу. Из любопытства он устроился швейцаром в «Интурист».

Через знакомых я узнал об интересном человеке, который приехал в Таджикистан и жил в южном областном центре. Как я потом увидел, он был верующим человеком, посещал церковь в своем городке, а также храм в Душанбе, и лично знал нескольких священников, которым доверял. Он разбирался в тонкостях церковной и духовной жизни, о которых я еще не имел никакого понятия. Его обширные религиозные познания в разной степени включали в себя любые учения и верования, в которых он хорошо ориентировался. Мне дали его адрес и я поехал к нему знакомиться, влекомый любопытством и желанием обрести в Таджикистане родственную душу. Этот человек работал заместителем редактора в местной газете. В редакцию я не пошел, чтобы не привлекать к нашей встрече излишнего внимания. Приближался вечер и я надеялся, что заместитель редактора уже находится дома.

На звонок в дверь на втором этаже многоквартирного дома вышел худощавый парень, чуть постарше меня, с тонким умным лицом, в очках с позолоченной оправой. В ответ на мое приветствие и желание поговорить он, окинув меня внимательным взглядом, а также лестничную площадку и лестницу, быстро сказал: «Здравствуйте! Вы ко мне? Встретимся внизу». Я пошел вниз и громко сказал сам себе: «Странно, очень странно…» Навстречу мне поднималась молодая женщина, которая, поздоровавшись, прошла мимо и, кажется, вошла в ту дверь, в которую я только что звонил.

У подъезда мне пришлось немного подождать. Когда этот парень вышел, он предложил прогуляться в парк и там, на лавочке, поговорить. Он осторожно начал расспрашивать:

— Откуда вы меня знаете?

— От общих знакомых, — я назвал имена.

— А зачем приехали? — настороженно спросил он.

— Поговорить о вере.

Не найдя во мне ничего подозрительного, он успокоился и представился:

— Петр. Можно на «ты».

Затем Петр доверительно сообщил, что ему приходится постоянно осторожничать, так как КГБ особо следит за верующими, и посоветовал мне быть внимательней. Он пригласил меня домой и познакомил со своей женой, которая почему-то косо на меня посмотрела. Она работала корреспондентом в той же газете и к вере не имела никакого отношения, рассматривая убеждения своего мужа как безполезное чудачество.

Петр был человеком, глубоко утвержденным в вере. В комнате у него был иконный уголок, рядом на стене висели четки. На книжных полках стояли в переплете перепечатки книг святителя Игнатия Брянчанинова «Отечник» и «Приношение современному монашеству», а также безценная и редкая в то время книга «Откровенные рассказы странника своему духовному отцу». Петр тут же зажег лампадку, свечи и предложил помолиться по четкам. Мой знакомый молился глубоко и сосредоточенно, стоя на коленях. То же сделал и я. Петр поставил мне в молитвенной комнате раскладушку и там до глубокой ночи я благодарил Бога за то, что Он свел меня с таким необыкновенным человеком.

Утром мой друг пошел провожать меня на автовокзал. По пути он показал мне маленькую местную церковь, сказав, что в ней служит очень хороший батюшка. Узнав, что я изредка захожу в Душанбинский храм помолиться, уклоняясь от всех знакомств, Петр укорил меня за маловерие и заверил, что он знает там несколько хороших священников, пообещав непременно с ними познакомить. На этом мы расстались и, похоже, крепко подружились. В нем было нечто внушающее глубокое уважение: ясный ум аналитика и тонко чувствующее сердце. С собой я вез в зеленом переплете «Приношение современному монашеству», которое на многие годы стало моей главной книгой.

Через некоторое время журналист приехал в Душанбе и остановился у нас в доме. Родителям он пришелся по душе. Петр с отличием окончил Ташкентский университет, имел диплом переводчика и знал несколько языков. К тому же он был очень воспитан и порядочен. Одно в нем настораживало больше всего мою маму — он был женат, а я — нет. Маме казалось, что мы в дружбе не подходим друг другу. Тем не менее, мы стали очень дружны и благодаря ему мне открылась ценность и глубина Православия и церковная традиция. Святитель Игнатий Брянчанинов очень увлек меня, и я взялся переписывать в тетрадь его книгу, терпеливо исписывая лист за листом.

Петр при первой же возможности повел меня в Никольский храм на вечерню. Служил невысокий пожилой священник с рыжеватой бородкой и приятным добрым лицом. Он мне давно нравился, так как я его видел и раньше, но мало обращал внимания на то, кто и как служит.

— Вот к нему и ходи на исповедь… — шепнул мне Петр.

Во время вечерни я незаметно поглядывал на иконы, пытаясь определить, какая из них мне больше по душе. Мое внимание привлекла икона Пресвятой Богородицы с лучистым и пронзающим душу кротким взором.

Я невольно подошел к ней и уже не смог отойти. Прислуживающая при свечах женщина громко сказала мне:

— Хватит, хватит разглядывать! Это вам не картина!

Но эти слова нисколько не задели меня. Давно сдерживаемое чувство любви к храму, иконам, службам, к запаху ладана, к той таинственной силе, живой и святой, наполняющей церковь и которой не найти больше нигде в миру, и особенно кроткий любящий взгляд Матери Божией, — все это внезапно прорвалось в неудержимом рыдании. Истосковавшееся по благодати сердце изошло в сильном плаче, сотрясшем все мое тело. Не в силах сдержать его и стесняясь людей и служащего священника, я поспешил к выходу. Слезы заливали лицо, не позволяя видеть окружающее. Мой друг поддерживал меня под руку. Мы остановились в какой-то темной аллее и тут я уже не смог сдерживаться. Безудержные рыдания сотрясали меня. Душа словно стряхивала гипноз заблуждений и, освобождаясь от них, становилась чище и светлее, постепенно успокаиваясь.