КонтрЭволюция - Андрей Остальский

Разговаривало светило так: «Носочки снимем», «Сейчас молоточком ударим — но не больно». «Теперь халатик накинем, чтобы не замерзнуть».

— Хватит, — рявкнул наконец Фофанов. — Что вы, в самом деле, обращаетесь со мной, как с выжившим из ума стариком!

Невропатолог весь сжался, словно его ударили, забормотал что-то униженно-заискивающее. Порывался чуть ли не в угол куда-нибудь забиться, но это было бы слишком…

Зато «второе мнение» было представлено человеком противоположного склада — сухим, высоким и худым. Внимательные глазки невозмутимо смотрели сквозь стекла импортных очков в легкой золотой оправе — таких в СССР было, конечно, не найти, да и на гнилом Западе стоили они не дешево, на командировочные не купишь…

Уже одни эти очки раздражали Фофанова. «Живут же нервные врачи… просто вызов нормальным советским людям», — думал он.

Пока маленький лысенький стучал молоточком по фофановским коленям, заставлял закрывать глаза и касаться руками разных частей тела, вставать, садиться, поворачиваться, смотреть на различные предметы, глазами вертеть и все такое прочее, вобла в очках помалкивала и глядела на происходящее внимательно, но равнодушно. Но когда речь зашла о том, как Фофанов спит, не страдает ли бессонницей или недержанием мочи, «второе мнение» проявило признаки заинтересованности. Сохраняя все то же невозмутимое выражение лица, человек в очках придвинулся поближе и пристально, изучающе посмотрел в лицо Фофанову.

Наконец «вобла» открыла рот и произнесла:

— Как у вас с половой жизнью?

— Да что вы себе позволяете? — взорвался Фофанов. — Да вы вообще отдаете себе отчет, с кем разговариваете?

Невропатолог опять весь сжался и отодвинулся на стуле подальше от центра событий. Но очкастый лишь пожал плечами и невозмутимо сказал:

— Это обычный медицинский вопрос, необходимый врачам для составления анамнеза. Не нужно сердиться. Мы же не из любопытства спрашиваем.

«А этот не робкого десятка, пожалуй, от него так легко не отделаешься», — подумал Фофанов.

Вслух сказал:

— Нормально у меня все с половой жизнью. Соответственно возрасту — нормально. Не больше и не меньше. Не лучше и не хуже. Я не жалуюсь. Еще есть медицинские вопросы?

— Помните ли вы свои сны? И если да, то что вам чаще всего снится? — спросил очкастый.

— Ответ: иногда помню, но чаще — нет. Запоминаются какие-то нелепые обрывки, вполне бессмысленные. Как я понимаю, это вполне нормально, почти у всех так. Разве нет?

Очкастый не ответил, вместо этого задал новый вопрос:

— А чувства тревоги, опасности после сна никогда не возникает?

— Нет, не возникает, — отрезал Фофанов. — Что еще?

— Может быть, вы чувствуете, что за вами кто-то следит? Что у вас есть какие-то могущественные таинственные враги?

— Нет, ничего подобного! Нет у меня таинственных врагов.

— А такого ощущения, что трудно разобраться, спите вы или бодрствуете, сон это или явь — такое бывает?

— Нет, черт возьми, нет! — взревел Фофанов. И тут же остановил себя: сейчас как раз и запишут, что легко теряет контроль над собой. Добавил еще раз, теперь уже совершенно спокойно: — Нет, чувства тревоги или опасности после сна я не испытываю. Все? Или еще что-нибудь считаете необходимым спросить?

— А видения? Видений у вас не бывает? Миражей каких-нибудь, странных людей не видите? А то ведь от переутомления или нервного перенапряжения может такое быть. Голосов не слышите? Никто вам никаких сверхценных идей не внушает? Теорий каких-нибудь интересных, необычных? Нет? Научных открытий голоса не излагают? Дебатов не ведут?

При этом вопросе Фофанов замер на мгновение. На секунду, нет — меньше, на какую-то долю секунды он позволил панике завладеть своим телом, ударить в печенку или куда там еще она бьет, вызывая поносы и обмороки, и мелкие капли пота, предательски бегущие по лицу…

Потом он полностью овладел собой, царственным жестом поднял руку, заставив человека в золотых очках замолчать. Повернулся к нему анфас и придвинулся почти вплотную. И несколько секунд рассматривал в упор, точно интересный экземпляр. «Ладно, поиграем в гляделки», — думал Фофанов. И тут же выиграл: противник отвел глаза.

— Майор Соленов! — крикнул Фофанов в соседнюю комнату. На зов тут же явился прикрепленный из «девятки».

— Проверьте у этих двух граждан документы, пожалуйста, — сказал он.

— Разрешите доложить, товарищ Секретарь ЦК КПСС, проверяли уже при входе. Все в порядке, согласно установочным данным.

— Проверьте еще раз, прямо здесь и сейчас, у меня на глазах, у меня есть основания для такого требования, — настаивал Фофанов.

— Есть проверить еще раз! — гаркнул майор Соленов. И решительно шагнул к врачам.

Невропатолог немедленно достал паспорт.

Майор изучил его внимательно. Доложил:

— Буравчиков, Артур Георгиевич, русский, родился 23 ноября 1937 года в городе Кинешма. Прописан постоянно, по адресу…

— Про прописку не надо, — остановил его Фофанов.

— В паспорт вложена справка о том, что товарищ Буравчиков является старшим научным сотрудником Академии медицинских наук СССР и профессором первого медицинского института.

— Хорошо, даже отлично! — сказал Фофанов. — Теперь второго гражданина идентифицируйте, пожалуйста.

Очкастый тоже предъявил паспорт.

— Шерстянов, Павел Николаевич, русский, родился 8 мая 1935 года, в селе Наводово, Тамбовской области.

— А справка тоже есть?

— Нет, никак нет, товарищ секретарь ЦК…

— У вас есть еще какие-нибудь документы? — спросил Фофанов Шерстянова.

— Нет, — тихо, но твердо отвечал тот.

— Обыщите его, — приказал Фофанов прикрепленному.

Майор Соленов сделал шаг к Шерстянову, тот отпрянул.

Сказал, глядя в сторону:

— Я буду жаловаться.

— Жалуйтесь, — отвечал Фофанов. — Советую сразу господу богу, поскольку инстанций надо мной не так уж много. Никто вас прикрывать не будет. Наоборот, кинут львам. А лев в данном случае — это я, понятно? А пока что — майор Соленов, выполняйте приказ, приступайте к обыску. В случае сопротивления разрешаю применить оружие.

Соленов снова шагнул к Шерстянову. Тот отступил на шаг. Полез в карман. Но Соленов был проворней, выхватил пистолет, и его дуло уставилось прямо в лоб очкастому.

— Опустите оружие, майор! Это всего лишь документ, — сказал тот. — И вообще — я старше вас по званию.

И с этими словами протянул майору красные корочки.

Тот взял их в руки — уважительно. Прочитал вслух:

— Комитет государственной безопасности СССР. Подполковник Кожинов, Алексей Алексеевич. Начальник психиатрического отделения госпиталя КГБ СССР.

— Арестуйте их обоих, майор, — приказал Фофанов. — Один из них проник к члену Политбюро по фальшивым документам. Другой — сообщник злоумышленника, способствовавший осуществлению преступного замысла. И доложите по инстанции: к вечеру чтобы у меня на столе были протоколы допросов. Допрашивать их прошу по отдельности, чтобы они не могли сговориться.

С этими словами Фофанов встал и пошел в комнату связи — звонить по ВЧ Генеральному. Просить срочно принять его в связи с чрезвычайными обстоятельствами.

2

Генеральный выглядел чудовищно. Бледный, почти синий, с черными кругами вокруг глаз, он сидел, сильно сутулясь, за своим гигантским столом и слушал Фофанова вполуха. Хотя в иные времена, даже совсем недавно еще, проявил бы присущую ему живость и быстроту ума. Тут же так повернул бы ситуацию, в такой контекст ее бы поставил, что Фофанов непременно увидел бы все в ином свете. А сейчас Генеральный равнодушно кивал, мычал что-то под нос… «Неужели все — конец?» — ошеломленно думал Фофанов.

Жаль было Генерального по-человечески. Но еще больше жалко самого себя.

Он, конечно, догадывался, что тот серьезно болен, но теперь ему впервые пришла в голову мысль, что совсем скоро он останется без покровителя. Что тогда сделают с ним Попов и компания? Понятное дело, разорвут на части.

Фофановым овладело тоскливое, холодное чувство. «Это называется — обреченность», — подумал он про себя.

Сбившись ненадолго с мысли, он все-таки вернулся к теме. Выслушав возмущенную тираду Фофанова, Генеральный буркнул: разберусь. И замолчал.

Возникла томительная пауза.

Тогда Фофанов решил продолжать, несмотря на то, что уставший Генеральный начал морщиться, то ли от боли, то ли от раздражения. Фофанов все равно гнул свою линию.

— Партия не раз говорила, что не допустит повторения 37-го, — говорил он. — Вот почему были приняты документы, категорически запрещающие следственные и любые оперативные действия против партийных руководителей. Без специального решения партийной инстанции соответствующего уровня. В моем случае — это Политбюро ЦК КПСС. Я не верю, что такое решение ПБ, разрешающее КГБ взять меня в разработку, имело место. Значит, речь идет о действиях открыто, вопиюще противозаконных. Подумать только! Впервые со времен Сталина КГБ разрабатывает члена Политбюро! Причем самовольно. И какими методами! Тайно, обманом, с применением спецсредств и фальшивых документов! В каких целях, мне неведомо, но могу догадываться. Это же скандал. А потому прошу официально вас, как Генерального секретаря ЦК, вынести вопрос на ближайшее Политбюро. Я считаю, что КГБ надо призвать к порядку, провести там серьезное расследование, выявить и примерно наказать виновных.