Генрих Гейне - Александр Дейч

Призрак коммунизма уже бродил по Европе задолго до того, как был опубликован «Коммунистический манифест». Не надо забывать, что коммунисты в ту пору не составляли какой-либо особой партии, противостоящей другим рабочим партиям. Они лишь на практике представляли собою авангард рабочих партий всех стран, а в теоретическом отношении, как это констатировал «Коммунистический манифест», они имели перед остальной массой пролетариата то преимущество, что понимали условия, ход и общие результаты рабочего движения.

Живя в Париже, Гейне не мог не видеть роста рабочего движения. В апреле 1840 года парижский корреспондент «Аугсбургской газеты», Гейне, посетил мастерские в предместье Сен-Марсо и увидел, что читали рабочие. Речь Робеспьера, памфлеты Марата, Кабе, Буонарроти - «все произведения, пахнущие кровью, и тут же я слышал песни, сочиненные как-будто в аду, припевы которых свидетельствовали о самом диком волнении умов».

При этом Гейне предсказывает, что рано или поздно строй Луи-Филиппа будет свергнут и установится республика. И тут же он пугается того, что во главе правления того и гляди станут «кум-кожевник и колбасник». Его пугает та идея «равенства созданий божьих, без различия религии, цвета, запаха, и шерсти», которую он колко высмеял в «Атте Тролле».

Уже в этих немногих строках газетной корреспонденции мы видим основное противоречие, мучащее Гейне. Он видит, к чему привела революция тридцатого года, он чувствует, что строй финансовой олигархии не прочен, что он не может удержаться. Но что придет на смену бирже, золотому тельцу, эксплуатации? Коммунизм? К нему рвется Гейне, но боится его, потому что боится грубого равенства, боится того, что цивилизация погибнет.

Два года спустя Гейне описывает восстание чартистов в Англии и дает ему правильную оценку. Он подчеркивает опасность революции для английской промышленной буржуазии и весьма недвусмысленно намекает, что будет час, когда королевские солдаты откажутся стрелять в восставших рабочих как своих братьев. Он вспоминает при этом французских коммунистов и сравнивает их с английскими.

Вообще коммунизм необычайно занимает мысли Гейне в эту пору. Неизбежность победы коммунизма для него ясна, и свое двойственное отношение к этой победе он высказывает в предисловии к «Лютеции».

Но задолго до возникновения этого предисловия (а оно было написано за год до его смерти, в 1855 году), еще 15 июня 1843 года у Гейне вырвалось знаменательное признание: «Я снова говорю о коммунистах, единственной партии во Франции, заслуживающей безусловного внимания. Такое же внимание обратил бы я и на обломки сенсимонизма, последователи которого под странными вывесками все еще живы, а равно и на фурьеристов, которые еще продолжают работать свежо и энергично; но этими людьми двигает только слово, социальный вопрос как вопрос, традиционное понятие, и они не побуждаются к действию демонической необходимостью, они не те заранее предопределенные слуги, посредством которых высшая мировая воля приводит в исполнение свои колоссальные решения. Рано или поздно рассеянная по свету семья Сен-Симона и весь генеральный штаб фурьеристов перейдут в армию коммунистов и как бы возьмут на себя роль отцов церкви».

Его предсказание сбылось очень скоро, потому что на Лондонском съезде летом 1847 года была создана международная организация пролетариата, Союз коммунистов.

Историческое значение этой организации Гейне не оценил, но достаточно того, что в своих высказываниях о коммунистах, он пошел гораздо дальше и чем его враги - радикалы типа Берне, и чем его друзья - утопические социалисты.

Приход коммунизма был для него неизбежностью. В сороковых годах влияние коммунистических идей охватывало широкие слои рабочих как французских, так и те многочисленные кадры международной эмиграции, которые скопились в Париже. И чуткий корреспондент «Аугсбургской газеты», несмотря на гнет немецкой цензуры, все же умудрялся поговорить в газете «о социалистах, или, чтоб назвать это чудовище его настоящим именем, о коммунистах». В предисловии к «Лютеции» Гейне приписывает себе заслугу информирования рассеянных по свету общин коммунистов о том, что их дело беспрерывно преуспевает.

«Признание, что будущее принадлежит коммунистам, было сделано мною самым осторожным и боязливым тоном, - и увы! - этот тон отнюдь не был притворным».

Послушаем самого Гейне. Страшная внутренняя борьба разъедает его, когда он думает о предстоящих великих стычках двух классов - буржуазии и пролетариата, и когда он предчувствует, что победа окажется на стороне второго.

…«С ужасом и трепетом думаю я о времени, когда эти мрачные иконоборцы достигнут господства: своими грубыми руками они беспощадно разобьют все мраморные статуи красоты, столь дорогие моему сердцу; они разрушат все те фантастические игрушки искусства, которые так любил поэт; они вырубят мои олеандровые рощи и станут сажать в них картофель; лилии, которые не занимались никакой пряжей и никакой работой и однако же были одеты так великолепно, как царь Соломон во всем своем блеске, будут вырваны из почвы общества, разве только они захотят взять в руки веретено; роз, этих праздных невест соловьев, постигнет такая же участь; соловьи, эти бесполезные певцы, будут прогнаны, - и увы! - из моей «Книги песен» бакалейный торговец будет делать пакеты И всыпать в них кофе или нюхательный табак для старух будущего. Увы! я предвижу все это, и несказанная скорбь охватывает меня, когда я думаю о погибели, которою победоносный пролетариат угрожает моим стихам, которые сойдут в могилу вместе со всем старым романтическим миром. И несмотря на это - сознаюсь, откровенно - этот самый коммунизм, до такой степени враждебный моим склонностям и интересам, производит на мою душу чарующее впечатление, от которого я не могу освободиться; два голоса говорят в его пользу в моей груди, два голоса, которые не хотят замолчать, которые, может быть, в сущности суть не что иное, как подстрекательства дьявола… но, как бы то ни было, они овладели мною и никакие заклинания не могут одолеть их.

Потому, что первый из этих голосов - голос логики. «Дьявол - логик» говорит Данте. Страшный силлогизм держит меня в своих волшебных цепях, и не будучи в состоянии опровергнуть положения, что «все люди имеют право есть», я принужден покориться и всем выводим из него. Думая об этом, я рискую сойти с ума, я вижу, как все демоны истины с триумфом пляшут вокруг меня, и наконец великодушное отчаяние овладевает моим сердцем, и я восклицаю: - Обвинительный приговор давно уже произнесен над этим старым обществом. Да свершится правосудие! Да разобьется этот старый мир, в котором невинность погибла, эгоизм благоденствовал, человека эксплуатировал человек! Да будут разрушены; до основания эти мавзолеи, в которых господствовали ложь и неправда, и да благословен будет торговец, который станет некогда изготовлять из моих стихов пакеты, и всыпать в них кофе и табак для бедных честных старушек, которые в нашем теперешнем, неправедном мире, может быть, должны были отказывать себе в таких удовольствиях.