Если верить Хэрриоту… - Галина Львовна Романова

случилось, я проскользнула у него под грудью — обходить сзади не решилась — и принялась за работу.

Пока я отчищала его с одной стороны, Капитолий стоял как вкопанный. Брыкнуть он не мог — я предусмотрительно стояла далеко от его задних ног. Укусить — тоже, я и к голове особо не приближалась. Он застыл, лишь переступал с ноги на ногу.

Но о мести не забывал и не дал забыть мне. Стоило мне, расслабившись, перестать держать ухо востро, как широкое крепкое копыто тяжело опустилось мне на ногу.

Я взвыла — острый край врезался в пальцы, едва не расплющивая их. А Капитолий еще и перенес тяжесть тела на эту ногу!..

— А ну прими! — Я несильно ткнула его кулаком в бок.

Почти никакой реакции! Жеребец только дернул шеей.

Я попробовала ударить сильнее. Лошадей бьют редко, а уж я-то и вовсе не думала, что у меня может хватить сил на рукоприкладство, но когда на вашей ноге стоит эдакий громила, не до стеснительности.

— Ну-ка, пошел вон, дрянь такая!

Не ожидала от себя такой ярости! Я сама едва не укусила жеребца, изо всех сил пихнув его в бок обоими кулаками. Капитолий никак не думал, что такая пигалица может быть способна на активные действия, и чуть сдвинулся. Этого мне хватило, чтобы освободить ногу.

Не знаю, откуда у меня взялась сила воли не разреветься от боли и не выскочить из денника сразу. Стараясь не ступать на поврежденную ногу, я кое-как дочистила жеребца и осторожно похромала вон, лихорадочно прислушиваясь к собственным ощущениям — не похрустывают ли сломанные кости, не хлюпает ли в ботинке кровь?

Только дома я наконец смогла осторожно разуться и осмотреть «страшную рану». К моему удивлению, ни сломанных костей, ни крови не было. Я отделалась громадным синяком, который прошел довольно быстро, да двумя днями хромоты.

А на следующий день приехали шведы.

Утром все было как обычно, даже годовиков работали по ежедневному графику. Только там, на ипподроме, на их бега смотрели высокие гости. Как поговаривали, перед ними выступали всадники, но я сама этого не видела.

На тренировочную конюшню шведы заехали после полудня. О чем там они говорили с начальством, мы не слышали. Сопровождаемая начконом, бригадиршей Марьей Ивановной (Господи, как я давно ее не видела!) и еще кое-кем из начальства, делегация прошлась по конюшням, после чего наступил наш черед.

Еще с вечера каждому из нас расписали его обязанности. Шведам должны были проводить лошадей на показ, и мы должны были затвердить назубок, кто какую лошадь когда выводит, куда ведет, как там показывает и что делает.

Конюшня на плане напоминала букву «Н», где перекладиной было место, куда открывались все четыре отделения. Нужно было пройти по одному из проходов до ворот, вывести лошадь на улицу, остановить ее перед гостями, подержать некоторое время, а потом по знаку начкона увести через другие двери. И, главное, не перепутать, куда вести.

Мне выпало вести Капитолия. Выводя его, я ждала, что жеребец вспомнит вчерашнее, но он вел себя как шелковый — широким шагом проследовал за мной через всю конюшню, на улице стоял смирно и послушно вернулся обратно в денник. Сняв с него недоуздок и выйдя, я с удивлением посмотрела на Капитолия — какая муха его укусила?

— Романова, чего застряла? — окликнула меня Татьяна. — Давай Трона веди!

На время годовика перевели в другой денник, и он на один день оказался в моем подчинении. Оставив Капитолия, я поспешила к жеребчику.

После того как официальная часть была закончена, можно было немного расслабиться. Подходило время обеда, и я уже собиралась домой, когда меня опять позвали:

— Пойдешь на шведов смотреть?

Кто когда мог сказать, что встретил человека, который был начисто лишен любопытства, тем более нелюбопытную женщину? Когда я выводила лошадей, то не могла смотреть по сторонам — конюху следовало стоять точно напротив лошади, держа ее за повод недоуздка двумя руками чуть на отлете, чтобы лошадь наиболее эффектно выгибала шею. Капитолий и Трон справились со своей задачей блестяще, но пострелять глазами по сторонам я не успела. Забыв об усталости, я вместе с другими конюхами отправилась в манеж.

Там, где обычно гуляли Жертва и Близнецы, теперь были расставлены учебные препятствия и Николай верхом на вороном коне демонстрировал нескольким стоявшим в центре людям искусство верховой езды. Под его седлом лошадь шла то шагом, то рысью, то пускалась в короткий галоп, останавливаясь по знаку всадника, делала вольт-повороты и брала препятствия. Приглядевшись, я с некоторым трепетом узнала в лошади одну из моих подопечных из «подземелий» — ту, которая потемнее.

Шведы стояли в середине, возле двух начконов — спортивного отделения и маточного. Две женщины средних лет — одна из них явно переводчица — и трое мужчин. Всеобщее внимание привлекал один, с длинными, до плеч, почти белыми волосами — он был такой толстый, будто его надули.

Николай вертелся на лошади, показывая свое искусство, но шведы взирали на все лениво и раздумчиво, взглядом людей, уже достаточно увидевших сегодня и уставших от новых впечатлений. Немного оживились они, только когда всадник пустил лошадь крупным галопом к самому высокому препятствию. Чуть осадив перед заборчиком, кобыла высоко, по-козлиному, подпрыгнула и взяла барьер. Кто-то из шведов вежливо поаплодировал, и Николай, козырнув, не спешиваясь и только пригнувшись в проеме, рысью выехал вон из манежа. Мы тоже ушли.

Вечером на конюшне было непривычно тихо и спокойно. Годовики в тот день не гуляли, и работы у конюхов особой не было — только раздать сено да, собравшись, немного почесать языки, обсуждая гостей.

На следующий день с выходных вернулась Ирэн, ничуть не огорченная тем, что пропустила шведов, и, похоже, нарочно взявшая выходные в эти дни, чтобы не суетиться излишне. Зато ушла Татьяна-маленькая, и я на последние несколько дней перед отъездом снова оказалась на старом месте. Первым делом я прошлась вдоль рядов, приветствуя годовичков — многих я уже знала «в лицо»: могла отличить от чужих и путала клички лишь трех-четырех из двадцати пяти своих подопечных.

Все они были на месте и ничуть не изменились, но, дойдя до конца ряда, я с удивлением обнаружила в деннике Трона незнакомого темно-рыжего рысака.

Занимая денник почти целиком, он стоял, гордо вскинув голову, с выражением царственной брезгливости на горбоносой морде. Он чем-то был похож на Трона — такой же сухощавый, костистый, но с сильными ногами, длинной прямой шеей и длинными хвостом и гривой. Насторожив уши, жеребец ловил звуки