Народные дьяволы и моральная паника. Создание модов и рокеров - Стэнли Коэн

психической болезни, к которой прибегает тот, кого определили как психически больного. Актор внедряет аспекты типовой роли в свое понятие себя, а когда роль девианта публична – каким по определению является хулиганство – и девианты находятся в ситуации повышенной внушаемости, то это внедрение часто бывает более осознанным и намеренным, чем в таких типах «частной» девиантности, как психическая болезнь, гомосексуальность и употребление наркотиков, к которым авторы-трансакционалисты применяли подобные понятия.

Новобранцы, вероятно, стремятся и пытаются положительно воплотить ценности и образы, являемые в стереотипах. СМИ создали своего рода отвлекающий аттракцион, в котором каждый может найти себе подходящую роль. Молодые люди на пляжах вполне хорошо осознавали, что им отвели роль народных дьяволов, и считали себя мишенью для издевательств. Когда зрители, телекамеры и полицейские стали частью происходящего, метафора ролевой игры перестала быть метафорой и стала реальностью. Один проницательный обозреватель во время прямого эфира с бала модов в Уэмбли (спустя неделю после первых событий в Клактоне) сказал о девушке, перед камерами поклоняющейся волоску с брюк Мика Джаггера, что она похожа на человека, который ведет себя как пьяный, хотя выпил всего ничего: она «изображает преклонение; видит, что за ней наблюдают, застенчиво улыбается, а потом откровенно смеется»[239].

В данном контексте важность ролевой перспективы состоит в том, что содержание ролей типовых персонажей присутствовало еще в фазе описания и более явно кристаллизовалось в процессе ложной атрибуции или навешивания ярлыков. Это не значит, что между навешиванием ярлыков и поведением была сформирована новая связь один к одному. Начнем с того, что роль стереотипного хулигана была известна потенциальным «актерам» еще до девиантного поведения: они, как и те, кто навешивал ярлыки, могли обратиться к имеющейся мифологии и фольклору. Суть в том, однако, что нормативный элемент роли усиливался социетальной реакцией: хотя «актеры» и были уже знакомы с текстом и режиссурой, только теперь они были утверждены на роли. Как «хронический» шизофреник начинает входить в роль шизофреника, феномен модов и рокеров с каждым инцидентом приобретал все более ритуалистичный и стереотипный характер.

Хотя роль хулигана была уже готова и оставалось только утвердить ее с помощью стигматизации, в поведении были и другие элементы, которые можно напрямую связать с социетальной реакцией. Во-первых, разрыв между модами и рокерами становился все шире и очевиднее. Хотя (как я покажу в следующей главе) моды и рокеры представляют собой два разных потребительских стиля (моды – более гламурные, следящие за модой подростки, а рокеры – более жесткая реакционная традиция), антагонизм между двумя группами изначально не был достаточно выражен. Несмотря на реальные различия в стиле – очевидные в таких символах, как мотороллеры модов и мотоциклы рокеров, – у двух групп было много общего, прежде всего принадлежность к рабочему классу. Между ними, по крайней мере вначале, не было ничего похожего на соперничество банд с жестокими разборками, увековеченными в фольклоре «Акулами» и «Ракетами» из «Вестсайдской истории», так что говорить о «бандах» в социологическом смысле здесь не приходится. Единственное структурированное разбиение на группы, которое можно было обнаружить в первых сборищах, исходило из территориального признака и было достаточно шатким, поэтому менялось в ситуации толпы.

Однако постоянное повторение образа воюющих банд придало этим разрозненным коллективам структуру, которой они никогда не обладали, и мифологию, с помощью которой можно было структуру оправдать. Этот образ был распространен в рамках описания, усилен с помощью процесса символизации, повторен как часть мотивов «закулисья» и «разделяй и властвуй», использовался в чьих-то интересах в форме коммерческой эксплуатации и повторялся во время фазы предупреждения. Даже если эти образы не были непосредственно впитаны действующими лицами, они послужили для обоснования тактики контроля, которая, как мы увидим, еще больше структурировала группы и укрепила барьеры между ними.

Массмедиа – и идеологическая эксплуатация девиантности – также усилили поляризацию другого типа: между модами и рокерами и всем взрослым сообществом. Если в «войне против преступности» кого-то считают «врагом», легко отвечать в том же духе: «отвергать отвергающих» и «осуждать осуждающих». Особый эффект мотива «безумных маргиналов» состоит в том, чтобы отделить и навесить ярлык на тех, кто оказался вовлечен, подчеркнув их отличие от большинства. Разительную параллель со схожей формой девиации можно наблюдать в случае с «истеблишментом» мотоциклистов, стигматизировавших байкеров «Ангелов ада», называя их «один процент, от которого все неприятности»: термин «однопроцентник» (one percenter) затем использовался «Ангелами» как почетный титул, укреплявший приверженность группе[240].

Агенты контроля

Полиция – главный агент контроля в период воздействия – оказала как непосредственный, так и долговременный эффект на девиантное поведение. Непосредственный эффект полицейских мер заключался в создании девиантности – не только в смысле провокации более лабильных членов толпы к потере самообладания, но и в беккеровском смысле: создавая правила, нарушение которых составляло девиантность. Тактические приемы контроля, принятые полицией под воздействием сенситизации и символизации, включали некоторый произвольный элемент. Например, практика предварительного обозначения определенных зон как «проблемных» означала, что можно было попросить оттуда молодых людей с соответствующей символикой, даже если они не делали ничего плохого. В одном деле в брайтонском суде констебль из Истборна, который помогал местным полицейским, дал показания о том, как увидел несколько парней, стоящих на автобусной остановке; они ничего не делали, но он «слышал, что это место было проблемным», и приказал им его покинуть. Не все ушли достаточно быстро, и один из молодых людей был арестован. «Если вы позволите ему избежать наказания за то, что он сделал, – сказал констебль суду, – не трогаться с места, когда полиция приказала, тогда и другие будут поступать так же. В интересах общества было необходимо, чтобы эти молодые люди не укрывались от дождя под навесом от дождя на той остановке».

Полиция (и суды) действовали, исходя из посылки, что определенные формы поведения, хотя не преступные сами по себе, в определенных обстоятельствах были настолько ситуативно неуместными[241], что требовали официальных мер.

Следует подчеркнуть, что большинство было арестовано за правонарушения, которые потенциально могли быть провокационными, в то же время решение в значительной степени было передано на усмотрение полицейских. Это означает, что количество предъявленных обвинений могло создать искаженную картину беспорядков. Например, в Брайтоне на Троицын день 1965 года серьезных нарушений практически не было: погода (град и слякоть) рано отправила людей по домам, а главный констебль даже сделал официальное заявление, в котором говорилось, что большинство молодых людей вели себя хорошо и полицейские держали ситуацию под контролем. Но «под контролем» означало большое количество арестов на усмотрение полиции, и с вечера субботы по