Ветер в оранжерее - Андрей Коровин

— Ну, попросила. Правильно. Попросила, чтобы я сходил к тебе, то есть к Лизе. Я сходил. Никого не было.

— Правильно, мы целый день ездили по городу, пиво искали.

— С Лизой? — удивился Гамлет, с выражением недоверчивого восхищения глядя на меня. — Лиза искал пиво?

— Да, Лиза. А в чём дело? Она что, пиво не может искать?

— Ну хорошо, Лиза искал пиво. А сегодня Елена зашёл….

— Зашла.

— Зашла ко мне и попросила денег на билет в Киев, сказала, что поедет к твоей маме и поговорит с ней. А тебе просила передать, что, пока ты здесь отдыхаешь, она не хочет терять времени, потому что ей пора познакомиться с твоей мамой.

Я подумал, что тут Елена наверняка сказала с грузинским акцентом, с грустью в глазах и с деланной актёрской улыбкой: “Приезжай! Я тэбя с мамой па-знакомлю!”.

— Но она ещё не уехала? — быстро спросил я.

— Нет. Она вечером поедет. Она звонила ей по телефону и договаривалась.

— Как “звонила”? Кому? — спросил я.

18

Из телефона-автомата на пятом этаже я позвонил Зое Ивановне. Гамлет стоял рядом и жадно вслушивался.

На мои достаточно вкрадчивые предложения вернуться в общагу, а если он хочет, то и заехать за ним на такси, Кобрин ответил приблизительно следующее:

— Я же к тебе, вообще, всерьёз отношусь. А ты меня, п…ц, с места в карьер. Что ж ты так х…сосишь меня, аж до слёз? Ты, бля… Я тебя вообще люблю, но пойми, моё место сейчас здесь. Я тут, бля, оборону держу, один остался и женщина со мной. Женщину не брошу. Ты не знаешь, что это за женщина!..

— Против кого ты оборону держишь, Игорь? Помощь не нужна? — пытаясь хитрить, спросил я, но он повесил трубку и больше её не поднимал.

— Надо ехать за ним. Коля мог и милицию вызвать, — сказал я Гамлету, всё ещё держа телефонную трубку в руке и размышляя. — Давай так, попробуем ещё раз позвонить минут через пятнадцать, если ничего не выйдет, я поеду за ним. Дашь денег на такси?

— У меня уже нет, но я у Арарата возьму, — возбуждённо заверил меня Гамлет.

В таком же возбуждении он помогал мне однажды, когда я, положив доску на внешние выступы подоконников пятого этажа, пытался перейти по ней из комнаты в комнату, чтобы открыть изнутри дверь, ключ от которой был утерян какой-то первокурсницей.

Приняв такое решение, мы с Гамлетом расстались, он пошёл встречаться с мамой Кобрина, а я повернул по коридору направо и постучал в Катину комнату. Я не желал удерживать Елену от поездки в Киев, пусть делает, что хочет, я только хотел показать ей, что я здесь, что я не прячусь от неё и объяснить ей… Объяснить ей, что я всё объясню ей потом, может быть, завтра.

Катя приоткрыла дверь и, не запуская меня, сказала шёпотом:

— Чего тебе надо? Иди отсюда! Она спит. Если надо будет, тебя позовут, прибежишь ещё.

И я ушёл к Лизе.

19

Лиза уже успела переодеться в свой цветастенький халатик и возилась у маленького столика в углу с какими-то кастрюльками.

— Лизонька, это я, — сказал я легко, из самого сердца.

В сердце помимо этого теснилось ещё множество разных глупых и ласковых слов: деточка, кошечка и так далее, но время сказать их ещё не пришло. Это было очень странное, молчаливое, время нашего счастья.

Ещё наступят дни, когда я с глупой и безудержной нежностью буду говорить ей тысячи нелепых, на вкус всякого невлюблённого человека, слов. Причём некоторые из них по каким-то неизъяснимым причинам не нравились и Лизе — так, например, протест вызывало слово “ласточка”, и я навсегда вычеркнул его из своего репертуара. Это будут дни, когда возникнет необходимость и станет ясной полная невозможность расставаний; дни, когда я буду бояться ездить в машине, поезде и летать на самолёте — так как машина может разбиться, поезд сойти с рельс и самолёт свалиться с высоты на землю, а я не доеду до Лизы и не увижу её; это будут также дни, когда мучительно-нежное чувство ревности будет тяжёлым гладким шаром кататься у меня в груди, — и это мучительное чувство, будь моя воля, я не променял бы ни на какие другие последующие радости.

Всё это, к сожалению (наверное), остаётся за пределами нашего повествования…

А пока что — я снял куртку и ботинки и прилёг на кровать.

— Я полежу пять минут, — сказал я. — Кобрин уехал к Зое Ивановне и не хочет возвращаться.

Лизе можно было говорить всё без опаски, она никогда не передавала другим того, что предназначалось только ей.

— Скажи ему что-нибудь. Ты должен, наверное, знать, что сказать ему.

— Нечего мне ему сказать, он не слушает…

— Тогда поезжай и привези его, — сказала Лиза.

Через пятнадцать минут я спустился на пятый этаж. У телефона стояли мать Кобрина с заплаканными глазами, Гамлет и Ольга. Гамлет изо всех сил глядел мне в глаза, пытаясь передать какую-то мысль, я не разобрал её, но решил рискнуть, шагнув вперёд.

— Вот, Андрей может знать, где он, — подсказал мне всё-таки Гамлет.

Пожилая женщина смотрела на меня с какой-то просительной ненавистью, а Ольга посторонилась, когда я прошёл к телефону, и я впервые увидел в её огромных холодных глазах не надменность и пренебрежение, а словно бы испуг — она опасалась меня, чужого и вредного человека.

— Да, — сказал я. — Вы не переживайте. Всё будет хорошо. Он мог поехать к одному товарищу, в дворницкую, просто чтобы прийти в себя. Сейчас попробуем туда позвонить. Только телефон там не всегда срабатывает, — говорил я, набирая уже номер, прижимая трубку ухом и исподлобья, честными глазами глядя на маму Кобрина.

Подумав, что Зоя могла для кого-либо из своих придумать код звонков, я, набрав номер и услышав один гудок, тут же нажал на рычажок. Затем сделал так ещё раз, запутывая на всякий случай Зою Ивановну, и только после этого позвонил, как полагается. После четвёртого гудка Зоя взяла трубку.

— Алё, — сказал я.

Мама и Ольга уставились на меня.

— Алё! Иваныч!

— Какой, тра-та-та, Иваныч?! Янис, это ты? — заплетающимся языком проговорила Зоя.

— Нет, это Ширяев, здравствуйте, у вас нет случайно Игоря?

В трубке раздался треск, какой-то как бы тяжёлый вздох, и следом раздался голос Игоря:

— Ширяев, ну ты чо! Опять меня х…сосить будешь?

— Игорь, подожди минутку, у вас телефон всё время сбрасывает, трудно дозвониться…

— Дайте мне, — протянула руку мама.

— Сейчас, — сказал я. — Там ничего не слышно… Игорь! Послушай, пожалуйста…

— Я же сказал, от этой женщины я никуда не уйду… — совершенно отчётливо говорил в это время Кобрин.

— Анна Михайловна, не верьте этим подонкам! — воскликнула Ольга.

— Дайте, я поговорю с ним, — сказала Анна Михайловна.

Я протянул ей трубку.

— Игорь, это я! Ты слышишь меня?

— А-а-а! Мама! Ну а ты чо? Уже там? — громко говорил Кобрин, и мне всё прекрасно было слышно. — И Ольга там? Прошу вас по-хорошему, оставьте меня в покое. Дайте мне побыть мужчиной! Мужчина я или нет?

— Мужчина, сынок, мужчина, но…

— Ну так отъе…тесь от меня! От этой женщины я никуда не уйду! — в трубке раздались короткие гудки.

20

Анна Михайловна, мама Кобрина, хотела ехать в Балашиху, к Зое, вместе со мной. Гамлет и Лиза не менее получаса, закрывшись в комнате, уговаривали её не делать этого. Я в это время, как персона нежелательная, ходил по коридору мимо гамлетовских дверей, временами останавливаясь у торцевого подоконника, глядя вниз на проход между общежитием и соседним зданием и сильно нервничая.

Если решено ехать, то нужно делать это немедленно, думал я. А вдруг, и вправду, милиция? Или Коля начнёт ломать двери. Чем всё это закончится? И что вообще задумал Кобрин?

Это был первый день, когда я, можно сказать, совсем не пил. Пятьдесят грамм коньяка в кафе на Бронной (реванш за проверочного характера шутку Нины Петровны) можно не считать. Тем более, что от них мне стало только хуже. Несмотря на моё завидное в то время здоровье, за такой короткий срок я, конечно же, не успел оправиться от затяжного пьянства, и к вечеру, как и всегда это бывало со мной, состояние тяжёлой тревоги, увеличивающей любые горести до исполинских размеров, с особенной сумеречной силой налегло на меня.

По окончании совещания все вышли из комнаты.

— Я поеду с ним, не волнуйтесь, — сказала Лиза.

— Хорошо, деточка (услышав это, я улыбнулся), я на тебя надеюсь, — сказала Анна Михайловна и заплакала было, но тут же сдержалась, глубоко вздохнула, достала платочек и отёрла слезы, произнеся при этом досадливое и довольно мужественное “Ах”.

Мы с Лизой остановили старенькую автомашину, какую-то модель “Жигулей”, и сели вместе на заднем сиденье, накрытом толстым и пыльным оранжевым ковриком с кистями, от которого в салоне стоял запах заброшенного дачного домика. Привставая, совершенно почти одинаковыми движениями, мы выправили под собой толстые складки, в которые собрался этот коврик, и переглянулись.