Ветер в оранжерее - Андрей Коровин

С того самого дня, когда Зоя Ивановна чуть не перекусила алюминиевую ложку, я не пил.

Пожалуй, это был один из самых больших перерывов за всё последнее время, и я испытывал странную раздвоенность чувств. С одной стороны, я с каждым днём всё больше трезвел, водопад мыслей и ощущений, перегороженных пьянством, как плотиной, набегал, приятно теснился внутри и вот-вот, казалось, должен был прорваться и хлынуть. Я был переполнен и свеж, как заново родившийся, всё казалось новым и необыкновенно дорогим, словно бы уже потерянным однажды — решительно и навсегда — и вдруг снова обретённым каким-то чудесным образом.

С другой стороны, чем свежее и полнее я себя чувствовал, тем сильнее становилось искушение взорваться от этой полноты в компании зрителей — и слушателей-алкоголиков. Попросту говоря, с новыми силами вернуться к братьям-алкашам.

В двери постучали.

Завернувшись в простыню и не решив ещё, что я отвечу, если это будет кто-нибудь с предложением выпить, скажем, Башмаков, я сунул ноги в крошечные Еленины тапочки и, ломая ноги на каблуках, почти на цыпочках подошёл к двери.

В дверях, подымая на меня глаза за толстыми линзами очков, стоял хлопотун Гамлет.

— Андрей, — сказал он. — Ты самый трезвый. Сделай что-нибудь. Зоя чуть не умер.

12

В сильном оживлении и с какой-то даже радостью освобождения от необходимости размышлять в одиночестве я оделся и отправился вслед за Гамлетом спасать Зою Ивановну.

Мы поднялись на шестой этаж, где в коридоре встретились с толстой и весёлой соседкой Лизы. Я с удовольствием поздоровался с ней.

Крошечный Гамлет, с несколько забавной решительностью перебиравший ножками и сияющий лысиной, шёл вперёди меня, как сказочный проводник в неведомой стране. “Хоббит”, — вспомнил я. Так называла иногда Гамлета Елена. Мы шли быстро. Словно волнующие ветры дули по коридорам нам навстречу, происходило что-то прохладно-тревожное, и ощущение от этого возникало сильное и бодрящее.

— Разве её не увёз домой этот… — я забыл имя, — муж?

Я очень хорошо знал ответ и с большим удовольствием услышал его от Гамлета.

В комнате Черноспинкина (всё в той же комнате Черноспинкина с её ужасным застоявшимся запахом) растерянно и как-то вяло гудели Клочков-Метёлкин, взъерошенный и сильно посеревший лицом; Серёжа Черноспинкин, явно знавший какой-то дельный способ помочь Зое, но неспособный выговорить подряд несколько слов, необходимых для того, чтобы объяснить этот способ; невесть откуда взявшийся Булыгин (округло-литой сибиряк, законченный бродяга) и, конечно же, — Коля, всё ещё в галстуке, но с перекошенным и сильно почерневшим воротником белой рубашки под этим галстуком.

— Друг мой Коля, — (по своей старой привычке говорить вслух после сравнительно долгого пребывания в одиночестве) сказал я, проходя к диванному матрасу, на котором прерывисто дышала Зоя Ивановна, двигавшая по потолку невидящим взглядом.

Щёки и лоб Зои Ивановны пылали. Я коснулся их рукой — они были поразительно, невиданно горячими, чуть ли не обжигали кожу на ладонях. Нащупывая пульс, я сжал Зоину руку — пальцы и ладошки были абсолютно ледяными, как бы уже мёртвыми. Я быстро откинул одеяло и потрогал ступни — в них тоже не было жизни.

— Скорую помощь! Бегом! — крикнул я.

Все как будто проснулись, и Булыгин с Колей вместе побежали из комнаты. В дверях они столкнулись, и Коля, задыхаясь от волнения и от чувства супружеской ответственности, отстоял своё исключительное право вызывать “скорую”.

— Это должен делать я… Понимаешь? Я! — патетически воскликнул он и исчез.

— Откройте окно! Дайте воды! Какие есть таблетки? Когда это началось? — быстро говорил я, пытаясь зачем-то согреть в своих руках леденеющие безжизненные пальцы Зои.

— Зоя! — позвал я.

Она не откликнулась.

— Зоя, что у тебя болит? Ты слышишь меня?

Я попробовал повернуть её набок, но как только немного сдвинул её тело с места, она с неожиданной силой, как в эпилептическом припадке, изогнулась и страшно застонала — по-видимому, от очень сильной боли.

— Андрей, что-то с сердцем… Она жаловалась на сердце… Сердце, говорит, болит, — наклонялся рядом Метёлкин.

“Если это сердце, — подумал я, — она может не дожить до врачей”.

13

Прошло минут тридцать или сорок, а врачей всё не было. Это выглядело странным, потому что база “Скорой помощи” находилась в соседнем дворе. Не вернулся и Коля.

Я сделал всё, что мне было известно из собственного опыта, но этого было безнадёжно мало — Зоя Ивановна, слава Богу, всё ещё дышала, но руки и ноги её, которые я поминутно ощупывал, оставались всё такими же ледяными, и мне начало казаться, что смертельный холод понемногу поднимается по её рукам и ногам вверх и Зоя, что называется, отходит.

Тогда я не выдержал и сам побежал к телефону. На пятом этаже телефон не работал. Я спустился на второй, и скорая приняла у меня вызов. “Пусть лучше приедут две машины, чем ни одной, — думал я. — Пусть лучше будет скандал, и милиция, и разбирательство в деканате… Всё что угодно, но только не это…” Я за свою жизнь навидался всякого, но ещё никогда не видел, как остывает человек, как смерть неумолимо поглощает горячее и думающее ещё существо, словно змея, медленно натягивающаяся на свою жертву. Это произвело на меня очень сильное впечатление.

Я не хотел сразу идти назад в комнату Черноспинкина и решил свернуть на четвёртый этаж и выпить где-нибудь, может быть, у Гамлета, гости которого вполне могли развлекаться и без него.

Подойдя уже к комнате Гамлета, откуда-то слева я услышал приглушённый закрытыми дверьми знакомый гулкий голос, и, словно только в эту минуту что-то вспомнив, пошёл в том направлении, откуда он доносился. Наконец я остановился перед дверью, на которой толстым слоем перламутрового лака для ногтей был наведён номер комнаты и за которой слышалось увлечённое шофёрское бу-бу-бу… Коля зачем-то старался все слова выговаривать неправильно, как будто подражая какому-то зверскому, несуществующему в природе, акценту.

— Тельё не есть важно… Важно — душа. Пущькин… Африка, — воодушевлённо и несколько угодливо говорил он.

Я вошёл не постучав. На кровати, под ковриком с изображением необыкновенно ярких птиц, скрестив ноги сидел перед столом крошечный шри-ланкиец Радж, никогда не бывавший в Африке. На столе стояла не совсем ещё допитая бутылка водки в окружении почему-то множества маленьких зелёных стаканчиков. В комнате, кроме Раджа и Коли, не было никого.

— Андрюха, ё-пэ-рэ-сэ-тэ! — обрадовался Зоин муж. — Садись.

Он взял в руку белую прозрачную бутылку и поднял её против света. Окна были задёрнуты сине-зелёными шторами из искусственного шёлка. Света было мало. Тогда Коля покачал бутылкой, чтобы яснее было видно, сколько осталось водки. У него было очень помятое, но счастливое и даже немного сонное лицо. И следа не осталось от той серо-зелёной угрюмой озабоченности, которую я видел на этом лице каких-нибудь полчаса назад. Коля похмелился.

— Познакомься! — сказал он. — Вы знакомы?… Ну что, ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Давай выпьем и побежим…

Я улыбнулся от непостижимого счастья, которое, возможно, происходило оттого, что я вдруг понял нечто важное, хотя и не объяснимое словами и скорее всего лишь отдалённо связанное с Колей, и с этой неудержимой улыбкой счастья на лице спросил:

— Подонок! Что ты здесь делаешь? Куда тебя посылали?

14

“Скорая помощь”, вызванная мной, поднялась на шестой этаж минут через пять-шесть.

С Зоей Ивановной проделали ряд манипуляций, и она перестала напрягаться как струна и предсмертно вздрагивать. Как объяснил врач, Зоин приступ был обусловлен желудочными спазмами, а совсем не сердцем. Врач объяснял всё очень серьёзно, с теми удивительными серьёзностью и достоинством, с которыми ведут себя многие врачи (в отличие, скажем, от милиционеров) среди людей, казалось бы, не заслуживающих никакого снисхождения.

— Ей нельзя, как вы понимаете, пить, — говорил, складывая в свою сумочку блестящий стетоскоп, этот рыжеватый мужчина с сильными и очень белыми, как будто от частого мытья, пальцами. — Кушать можно то, что я перечислил. Успокаивающие средства, травяные отвары лучше всего. Обязательно показаться врачу. Она где живёт?

— Дома. Дома она живёт! — в порыве какого-то безадресного воодушевления воскликнул Коля. — Сейчас она поедет домой. Я её муж… — но тут Булыгин, очень пьяный, но всё-таки бывший интеллигентный человек, закрыл ему рукой рот.

…На следующий день в общежитии появилась мама Зои Ивановны, очень похожая на азербайджанку, с тёмными усами, и очень робкая. Она боялась подниматься наверх и так бы и прождала в фойе своих дочку и зятя, возвращающихся словно с войны, если бы деликатный Гамлет не пригласил её к себе и не напоил чаем…