Дорога в 1000 ли - Станислав Петрович Федотов

оказалось не на чем ехать: все достойные колесницы и лошади были разобраны бегущими из города вельможами и сановниками. Пришлось согласиться с предложением одного из великих князей и ехать в простых четырёхколёсных телегах, запряжённых мулами.

Цыси взяла с собой не весь двор, бо́льшую часть пришлось оставить. В телегах разместились император Гуансюй с императрицей Лунъюй, несколько великих князей и членов Верховного совета с жёнами. Взяла и Нефритовую наложницу императора, скромную девушку, которая не запятнала себя попытками влиять на повелителя десяти тысяч лет. Вторая наложница, Жемчужная, любимица Гуансюя, поняла, что ей грозит смерть, и бросилась в ноги вдовствующей императрице:

– Ваше величество, пощадите! Скажите, чем я заслужила вашу немилость!

– Я не обязана тебе что-то объяснять, – сухо сказала Цыси, – но никто не может сказать, что я наказываю просто из прихоти. Я сама была наложницей и однажды чуть было не лишилась жизни просто из-за подозрения, поэтому напомню тебе о твоих провинностях, которые я слишком долго терпела.

Наложница покорно склонила голову.

– Когда в Пекине появился человек по имени Кан Ювэй, который жаждал приблизиться к императору, ради этого он начал писать повелителю десяти тысяч лет меморандумы с идеями реформ. Трезвомыслящий император показывал меморандумы мне. Идеи Кана были схожи с моими, и я их поддерживала. Они служили преобразованию Китая. Но Кану этого было мало, он стремился стать наставником императора и предложил создать экспертный совет, равный по власти повелителю. То есть фактически отобрать власть. Я должна была его остановить. И тогда он задумал меня убить. Его разоблачили, но он бежал. Ты способствовала сближению Кана с императором, тебя он послушался, когда согласился участвовать в заговоре. Это – государственная измена! Ты должна покончить с собой.

– Нет! Нет! Пощадите! Вы же пощадили императора, пощадили его наставника Вэна Тунхэ, он тоже участвовал в заговоре. Вы два года молчали…

– Линьин! – позвала Цыси. Шевельнулась золотая занавесь, появился главный евнух. – Бросьте её в колодец!

– Не-ет!!!

Но императрица уже вышла из комнаты. Когда Гуансюй осмелился у неё спросить, где его Жемчужная наложница, Цыси ответила с грустной улыбкой:

– Жемчуг случайно упал в уксус и растворился.

Гуансюй побледнел и ничего не сказал. После разгрома заговора, когда императрица изолировала его во дворце на островке посреди озера в Запретном городе, он почти не разговаривал. Может быть, боялся за свою жизнь, а возможно, таким образом робко протестовал. Цыси это мало интересовало.

В простом хлопчатобумажном халате, с завязанными узлом волосами, она тряслась в телеге, а свита, всего около тысячи человек, шла пешком. Все сначала изнывали от жары и дорожной пыли, потом пошёл нескончаемый дождь, дорогу развезло, колёса телег вязли в грязи; по колена в той же грязи брели люди – евнухи и служащие, солдаты императорской гвардии, – все вперемешку, без различия сословий. Неудивительно, что скоро свита стала редеть из-за беглецов.

Двигались на запад, к городу Сиань, до которого две тысячи ли, по разорённой ихэтуанями земле, шли безропотно, даже не мечтая о привычной изысканной еде, довольствуясь просяной кашей и стеблями молодого бамбука. Спали в палатках прямо на земле, на циновках, укрываясь чем попало.

Утром, едва проснувшись, Цыси захотелось пить.

– Линьин, – позвала она, и евнух тут же появился в палатке. – Принеси воды из колодца.

– Не могу, моя госпожа, – неожиданно отказался евнух, однако тут же пояснил: – В колодце плавают отрезанные человеческие головы. Работа ихэтуаней!

Цыси показалось, что евнух упрекнул её в заигрывании с мятежниками, которых одним росчерком пера она превратила в защитников имперских ценностей. В другое время это, наверное, привело бы её в ярость, сейчас же она просто подумала: а разве я заигрываю? Разве я сама не такая же, как они? В своей ненависти к предателям, бывшим друзьям – иностранцам, маньчжурам, китайцам – я не заметила, как вернулась к тому, с чем начинала бороться. Зачем было Жемчужную наложницу бросать в колодец? Можно было просто казнить за измену. Однако слава ихэтуаням! Что сделано – то сделано, и надо идти до конца по своему тернистому пути. И даже в своём нынешнем положении нужно оставаться на высоте.

Она и оставалась. Это признавали все, кому довелось видеть императрицу в столь нелёгкое для неё время.

Через два дня беглецы дошли до небольшого уездного города, воевода которого по имени У Юн, выполнив коутоу, сразу начал жаловаться на ихэтуаней, разоривших город и окрестности. Императрица слушала молча. У Юн счёл её молчание благосклонностью, но стоило ему поднять голову и взглянуть в глаза повелительнице, как он едва не лишился чувств. «Эти глаза пронзили меня насквозь, – признавался он позже. – Я мгновенно понял, что должен разбиться в пух и прах, но выполнить всё, что в моих силах и даже сверх того».

У Юн какими-то неимоверными усилиями организовал для Цыси и её ближайшего круга приличный обед и снабдил вдовствующую императрицу одеждой, оставшейся от матери. Свита впервые увидела свою повелительницу в одежде китаянки.

У Юн обеспечил им и ночлег. Цыси с наслаждением растянулась на мягкой постели под хлопковым покрывалом. Думала, что заснёт мгновенно, а вышло наоборот – снова нахлынули мысли о недавних событиях, которые привели её, сорок лет повелевавшую Поднебесной империей и сотнями миллионов человеческих жизней, сюда, на эту деревянную грубой работы кровать, на эти неглаженые полотняные простыни.

Цыси думала, как же так получилось, что она, положившая жизнь на то, чтобы стать великой правительницей – а стать таковой возможно лишь двумя путями: великими завоеваниями и великими реформами, она выбрала второй и занялась преобразованием Китая, выводя империю из дремучей древности на путь европейской цивилизации, чем снискала уважение крупнейших держав мира, – как же получилось, что в конце пути эти самые державы повели себя как враги нового Китая, лично её смертельные враги?! Европейцы привыкли: если Китай возражает на их притязания, надо ему продемонстрировать свою силу, и он, как миленький, на всё согласится. Да, приходилось соглашаться, потому что после оглушительного поражения в войне с Японией не было сил на сопротивление, а проводить реформы без участия той же Европы представлялось невозможным. Но и потакать разжиревшим на Китае цивилизованным рвачам уже было невыносимо. Поэтому, когда крохотная болонка Италия решила уподобиться английским бульдогам, немецким боксёрам и североамериканским бультерьерам и потребовала уступить ей военно-морскую базу в заливе Сямынь, она получила решительный отказ. «Италия не получит ни пяди китайской земли!» – заявила вдовствующая императрица. Не помогла поддержка европейских соседей и демонстрация канонерских лодок у побережья. Италия воевать по-настоящему не хотела, да и не могла, поэтому побулькала негодованием и затихла, но великие державы,