Отблеск миражей в твоих глазах (СИ) - De Ojos Verdes

Его аж перекашивает от моего заявления.

Я перевожу дух и договариваю:

— Сейчас у обоих загруженный период в учебе, а у тебя ещё и выпуск, поэтому я не настаиваю на разъезде в ближайшее время, но после экзаменов мы обязательно займемся этим. У меня только две просьбы: прекрати ходить по квартире полуголым и не привози больше никаких продуктов. Ни к чему это. Ты даже на таком примитивном уровне не хочешь привязываться, не доверяешь — не ешь дома, не притрагиваешься к тому, что я приготовила. Спокойной ночи.

В спальне плюхаюсь на кровать прямо в одежде и прикладываю руки к ходящей ходуном грудной клетке.

Пока в народе говорят: «Неисповедимы пути Господни», в психологии — вычленяют четкие причинно-следственные связи тех или иных событий. И я просто обязана разобраться в этом клубке. Узнать, что за ниточки привели нашу троицу к сегодняшнему дню.

Немного успокоившись, открываю мессенджер и отправляю Марату короткое сообщение:

«Когда вернешься в город, позвони».

Отбрасываю телефон подальше и сворачиваюсь калачиком.

За стеной протекает бурная деятельность. В первом часу ночи Таривердиев остервенело бьет грушу. Он всегда так делает, если зол. Поразительно, что соседи до сих пор не жаловались…

Сжимаю зубы, испытывая самую настоящую физическую боль. Сначала она напоминает фантомную, как если бы удары наносили по мне — пульсация синхронна звукам, доносящимся из гостиной. Они резонируют внутри.

А потом я прислушиваюсь к себе и понимаю, что болит у меня только под ребрами. С левой стороны. Ноет. Щиплет. Размазывает.

И я беспомощна перед этой болью.

44. Барс

Когда окна кухни выходят во двор, есть большая вероятность стать незапланированным свидетелем интересных сцен в любое время суток.

Я только и успеваю поднести подожженную сигарету к губам, щурясь на вечерние сумерки, как к подъезду прикатывает бомбическая тачка номиналом в лямов шесть. Оттюнингованная по фэншую. Аж засматриваюсь.

А потом из этой тачки выходит никто иной… как моя чеканушка.

Относительно — чеканушка.

Относительно — моя.

Точнее — и вовсе не моя.

Делает два шага к дому, но тут водительская дверь распахивается, — ясен хрен, кого являя, — её окликают, и она резко оборачивается. Волосы залипательной дугой рассекают воздух и ложатся на тонкую спину.

Мой рот произвольно кривится в усмешке, пока наблюдаю, как малой выбегает за ней, неся увесистый букет роз, который Лус забыла в салоне. Девчонка принимает цветы и немного отстраняется, но кавалер двигается синхронно с ней, поэтому расстояние не сокращается.

Держит её за руку.

Он, блядь, держит её за руку и с улыбкой пиздит что-то весьма для себя радостное, раз уж лыба до ушей. Видно, что отпускать не хочет.

А приходится.

Дальше интереснее — Адамов уезжает, а Шипучка будто прирастает к месту, не шевелится.

Умиляюсь — как романтично вслед ему смотрит, провожая взглядом до самого выезда.

Хуярю затяжку, всасывая никотин до дна легких. Так долго вдыхаю, что дым едва из ушей не валит. Чувствую вдруг, как жжет пальцы — мать твою, и не заметил, что докурил до фильтра.

Тушу.

Поджигаю вторую тут же.

Сумерки гуще. Вкус оскомины на языке — ярче. Блядская дыра в груди — чернее.

Лусинэ разворачивается и вскидывает голову. Резким выстрелом в меня. Своими невозможными желтыми — четкий калибр, берет навылет.

Глазами скрещиваемся через толщу пространства этажей.

Нутро ебашит ваттами.

Пять секунд испытания, и я выдыхаю на минималках. А она опускает взгляд и направляется вперед.

У нас теперь только такие контакты — редкие, внезапные, короткие. И энергозатраные.

Черта, что провели между собой, почти осязаема.

Ебучее ощущение дежавю, что я вновь не оправдал чьих-то надежд. Считываю терпкое разочарование, и еще один уродский виток добавляется в давний болевой узел.

Гашу недокуренную сигарету и ухожу к себе.

Отработанный сценарий: избегаем друг друга третью неделю, кроме приветствий ничем не обмениваемся. Я учел её просьбы, не свечусь без тряпья, хоть и не понимаю, в чем прикол. Мне привычно так валандаться по дому. Не представлял, что могу оскорбить чьи-то чувства. И продукты не привожу, вижу, что Лус реально сама перестала есть дома, иначе вряд ли бы послушался. Она была права, у обоих запара в учебе, не до внутренних катаклизм. Внешний мир вынуждает фокусироваться на выживании. Естественный отбор в действии — всё лучшее лучшим. Выгрызать место под солнцем зубами это моя повседневность. Здесь и сейчас я рвусь на части, чтобы добиться желаемой должности. И не проебать успехи на экзаменах.

И лишь фоновым звучанием мысль — скоро съезжать. Совсем немного, и мы с ней разойдемся. Я поверю ей на слово и перестану держать руку на пульсе. Она взрослая девчонка, у неё своя семья, у неё… отношения, кажется? В моей опеке нужды нет, малой справится.

Выдохнуть и идти дальше. Не будет больше тяжести за грудиной, не будет напряга и невъебенных сценариев в башке. Не будет, сука, самолично возложенной на свои плечи ответственности.

Но я, блядь, не понимаю, почему это рождает столько отторжения и паники во мне? Будто бдеть за чеканушкой было моей врожденной миссией, которая неожиданно подошла к завершению, а у меня случился кризис понятий, и теперь я не знаю, чем заняться, чем заполниться.

Скручивает от осознания, что не буду слышать заливистый смех за стенкой, не буду наблюдать красивой улыбки, не застану больше Шипучку за утренней гимнастикой с оттопыренной сочной задницей, на которую якобы не пялюсь, пока хлещу свои воду и кофе.

Отпустить в свободное плавание и не вмешиваться.

Легко.

Этого я и хотел.

Но.

Что во мне перевернулось? Что дало такой смертельный сбой — вместо радости от свергнутой с себя ноши я испытываю тоску, заранее прощаясь с уже привычным бытом. И в этом она была права — нормально мы жили, не мешая друг другу.

Терять установившийся, было, мир… оказывается, пиздец как непросто…

***

Май близится к концу, наш бойкот набирает обороты. Лус даже в сторону мою не смотрит. Только и бросает скомканные «доброе утро» на отвали, бурча себе под нос и пряча глаза. Как и прежде, в её загоне своей вины не вижу. Но и спорить, доказывая обратное, нихера не собираюсь. Ориентир на разъезд.

При всем при этом девчонка продолжает общаться с семьей и моей бабушкой, ничего не рассказывая о перетасованном раскладе. Никто еще не знает, что и без того картонный брак херачит в направлении развала.

Блядь, да я иногда даже стопорюсь в ахуе, оглядываясь на дичь, которую мы с ней накатываем по кругу. Но всё равно не двигаюсь с места. И отыскать нить, что крепко связывает нас, не получается. Я, сука, не могу просто взять и съебаться из ее жизни. Цепляюсь за озвученную ею же отсрочку. После экзаменов. После выпуска. Кормлюсь этими отмазками. Неосознанно делая ставку на пущенный люфт.

И, как невменяемый ушлепок, ищу контакта с Шипучкой. Хотя бы визуального. Но она не поддается.

Как сейчас.

Завалившись в кухню, делаю вид, что меня интересует содержимое холодильника, а сам пялюсь на неё. Сидит за столом, хомячит всякую дрянь и усердно читает материал в ноуте, попутно наяривая конспект. Взглядом инспектирую её. На движущихся губах зависаю.

Аномалия, мать твою.

Так глубоко ныряю во вспыхнувшие флешбэки, что не сразу замечаю, как об мою ногу что-то трется.

Смаргиваю.

Опускаю глаза, натыкаясь на черный комок, и резко спихиваю его подальше. Попутно неосторожным взмахом руки задеваю стоящий у края столешницы стакан с водой. Он разбивается вдребезги аккурат рядом с недоживотным.

Что я там искал? Контакта?

Я его получаю по полной.

— Барс, блин! — тянет мучительно Лус, агрессивно зыркая на мою стопу, которой откидывал её питомца.