Каирский дебют. Записки из синей тетради - АНОНИМYС

бы даже сказать, что невидимый пока посетитель не стучится, а попросту скребется в дверь.

– Кто там? – спросил я, недоумевая, кто это в такое время так настойчиво добивается нашего с Ганцзалином внимания.

– Откройте, Нестор Васильевич, – голос из-за двери тоже шел негромкий и какой-то опасливый. – Это я.

Согласитесь, подобная аттестация не выглядит слишком уж содержательной. В одной только Российской Федерации подобным образом могут представиться, по меньшей мере, миллионов сто, исключая грудных младенцев и шизофреников, которые часто и не без основания полагают, что в их мозгу свила гнездо целая компания личностей, не имеющих прописки и регистрации в государственных органах. Правда, тот факт, что неизвестный пока пришелец звал меня по имени-отчеству, выглядел обнадеживающе, так что, пожалуй, все-таки стоило поглядеть, кто это так нахально скребется к нам в столь неурочный час.

Я кивнул Ганцзалину, и он занял место за дверью, предварительно, правда, смешав фигуры. Тем самым, вероятно, он надеялся отменить мой выигрыш. Жульничество его, однако, было совершенно напрасным: я отлично помнил не только конечную позицию, но и все ходы в партии и при желании легко мог их воспроизвести. Сейчас, впрочем, мне было не до того. Я поднялся с кресла и, держа руку в кармане халата, где лежала моя безотказная «беретта», открыл дверь. На пороге, скудно освещаемый электрической лампочкой, стоял среднего роста человек, лицо которого скрывалось в тени.

– Прошу, – сказал я, распахивая дверь так, чтобы прикрыть стоявшего у стены Ганцзалина, и отступая на шаг в комнату.

Помедлив самую малость, незнакомец все-таки вступил в наше скромное жилище. Темно-русые, чуть тронутые сединой волосы, густые, поднимающиеся к вискам брови, серые глаза, прямой нос, чувственный рот, решительный подбородок – похоже, в свое время этот человек разбил немало женских сердец.

– Не узнаете? – спросил он и несколько хищно улыбнулся, обнажив верхние клыки.

И тут я вспомнил его, вспомнил именно по этой хищной улыбке, от которой, я знал, бросало в дрожь не только простых обывателей, но и нижних чинов русского разведочного управления.

– Капитан Кибрик, – сказал я.

Он кивнул. Именно так, вот только не капитан уже, а подполковник. Впрочем, сейчас это неважно.

– Вы не представляете, как я рад, что вы дома, дорогой Нестор Васильевич, – сказал Кибрик, быстрым взглядом окидывая наше скромное жилище. – В гостиницу мне соваться нельзя, а на улице холод собачий, недолго и простудиться.

– Ганцзалин, – сказал я, – прими у подполковника пальто.

Помощник мой бесшумно выступил из-за двери и помог гостю раздеться. Кибрик бросил на него заинтересованный взгляд.

– Это и есть ваш легендарный китаец?

– Да, – сказал я. – Позвольте, господа, представить вас друг другу: подполковник Кибрик – мой помощник и друг Ганцзалин.

– Очень, очень рад, – и Кибрик крепко пожал руку Ганцзалину.

Я предложил подполковнику кресло, сам уселся на диван, и, пока помощник мой наливал гостю чай, рассмотрел его как следует. Капитана я не видел с 1912 года и за это время, конечно, мог он дослужиться не только до подполковника, но даже и до генерала. Впрочем, после революции все старые звания приобрели некоторую условность: проще говоря, к званию теперь обычно прибавляется уничижительный эпитет «бывший». Бывший государь император, бывший князь, бывший генерал, а где-то в газетных статьях, по-моему, фигурировал даже бывший петух. За что большевики разжаловали бедную птицу, мне неизвестно – кажется, их вивисекторы решили поменять ему пол, чего, разумеется, несчастный петух не выдержал и из мученика науки стал ординарной начинкой для супа.

Сейчас передо мной сидел несколько постаревший и погрузневший, хотя по-прежнему привлекательный и ловкий человек. Это было немного странно, потому что, насколько я помнил, он покинул Россию вместе с Деникиным.

– Именно так, – кивнул подполковник.

– Как бы там ни было, я рад вас видеть после многолетней разлуки и по такому случаю предлагаю выпить за встречу, – сказал я.

По счастью, новая экономическая политика открыла перед людьми большие возможности – особенно, если сравнивать с военным коммунизмом. Люди в СССР давно уже не жили на одном горохе и гнилой селедке. У меня тоже был некоторый запас качественных продуктов, в том числе шустовский коньяк, итальянские сардины, английский бекон, форелевая икра, свежий белый хлеб и отличное масло.

Все это я предложил нашему ночному гостю.

– Это просто Лукуллов пир, – восхитился тот и, вооружившись вилкой, немедленно погрузил ее в коробку с сардинами.

Мы выпили одну рюмку, вторую, третью – признаюсь, сколько именно, я не считал. Осоловевший от коньяка и от еды Кибрик расспрашивал меня, как мне живется при новой власти – вполне, надо сказать, благодушно. Я отвечал, что живется мне по-разному, впрочем, дело не во мне. Гораздо интереснее было бы узнать, что привело в страну победившей революции белогвардейского офицера и, главное, как он меня отыскал?

– Отыскать вас было нетрудно, ваш адрес мне дал Феликс Юсупов, – отвечал Кибрик, опрокидывая рюмку с коньяком и увлеченно подцепляя вилкой сардину.

Я слегка поморщился. Признаться, в приступе сентиментальности я действительно дал князю свой адрес, но вовсе не затем, чтобы он присылал ко мне в гости белогвардейских офицеров.

– И зачем же, если не секрет, вы явились в Советскую Россию? – спросил я, пытаясь понять, нужно ли мне опасаться последствий этого неожиданного визита.

– Извините, сказать вам этого я не могу, – отвечал подполковник, ни на минуту не прерывая жевания.

– И не нужно, – я пожал плечами, – не бином Ньютона. Адрес вам дал Юсупов, следовательно, вы действуете в его интересах. А какой может быть интерес у князя в СССР? Только его имущество: картины, драгоценности и все прочее, что он вынужден был оставить здесь, когда бежал от большевиков. Вы собираетесь ограбить музей, в который советская власть превратила дом Юсупова, не так ли?

Кибрик перестал жевать.

– Вы страшный человек, – сказал он, – с вами рядом просто опасно находиться.

Я отвечал, что по-настоящему страшный человек – это мой Ганцзалин, я же – всего лишь человек наблюдательный.

– В советской России музеи охраняются из рук вон плохо, – добавил я, – так что у вашей миссии хорошие перспективы. Впрочем, ваши дела меня интересуют мало: чем бы вы ни занимались, оставьте вашу тайну при себе. Что касается меня, я отошел от дел и не воюю ни за большевиков, ни против них.

Мы выпили еще немного, и захмелевший Кибрик вдруг спросил меня, слышал ли я историю некоей мадемуазель Доктёр?

– Что-то припоминаю, – сказал я осторожно, – однако не очень точно. Я ведь три года пролежал в беспамятстве, и почти вся Великая война прошла мимо меня.

– Да, я знаю, – кивнул он. – Скажу по чести, в эти тяжелые годы нам очень не хватало вашего