Герман Геринг — маршал рейха - Генрих Гротов

— Кропп, принесите-ка сыра, сосисок, пирожных и побольше пива! И еще немного взбитых сливок! Весь вечер ничего не ел.

После этого он начинал набивать свой мощный, едва помещающийся в его ночной рубашке с рюшками, живот с наслаждением школьника, устроившего тайное ночное пиршество под одеялом.

В результате его вес быстро достиг 125 килограммов, у него стали отлетать пуговицы, воротники стали тесными, и он начал обильно потеть. Все это только усиливало его неспокойное состояние. Созывались портные, которые пополняли и переделывали растущие кипы его мундиров, костюмов и сорочек ярких цветов, которые он так любил. Аккуратный, всегда тщательно одевающийся Геринг из-за усиливающейся потливости испытывал к себе растущее отвращение, и именно поэтому он так часто на дню исчезал, появляясь потом в новом кителе или новом костюме. В наше время яркий цвет не привлекает особого внимания, но в Берлине 30-х годов он выглядел как павлин на выгуле, и все сразу обращали внимание, когда он опять менял свою сорочку.

Достигнув веса 125 килограммов, который он определил себе как предел, Геринг начинал жить в строгом режиме саун, прогулок и верховой езды, а также принимать пилюли для похудения, и отчаянными усилиями иногда сбрасывал до пяти килограммов за неделю. Но это значительно ослабляло его, и когда он приходил к Эмме в такое время, то просто падал в кресло и немедленно засыпал — выглядел, по ее словам, «как измученный медведь», а скорее, наверное, как выброшенный на берег кит.

В апреле 1933 года, когда близился к завершению один из таких его отчаянных «похудательных» периодов, Гитлер предложил ему возглавить его первую официальную дипломатическую миссию за рубежом. Он и вице-канцлер фон Папен должны были отправиться в Ватикан и убедить папских советников, что национал-социалистический режим вовсе не антикатолический, как свидетельствовали некоторые кардиналы в самой Германии. Геринг встретил перспективу данной миссии без особого энтузиазма — и в связи со своим физическим состоянием, и из-за того, что он, не испытывая особой антипатии к римской католической церкви, вместе с тем не считал, что ее нужно улещивать. Он предоставил фон Папену самому вести большую часть переговоров со святейшим престолом и отклонил предложение позаботиться об аудиенции для него у папы. Вместо этого он и Мильх, который его сопровождал, провели большую часть своего времени в Риме в компании с командующим итальянскими военно-воздушными силами маршалом Бальбо, тоже бывшим пилотом, и Муссолини. Ночи проходили без сна, в веселье и гульбе, и, когда пришло время отъезда, Геринг находился в сильном утомлении.

Он решил вернуться в Германию в день рождения Гитлера, 20 апреля, и в то время как фон Папен и остальные члены делегации отправились домой поездом, Геринг с Мильхом погрузились на трехмоторный «Юнкерс-52», чтобы полететь в Мюнхен через Милан. Когда они взлетели после дозаправки в Милане, погода начала портиться, и экипаж счел необходимым набрать высоту шесть тысяч метров, чтобы подняться над густыми грядами таящих опасность грозовых облаков. Скоро самолет резко пошел вверх и когда Мильх зашел в пилотскую кабину, то увидел, что Геринг лежит на спине с широко раскрытыми глазами и пеной на губах.

Перестало хватать кислорода («неудивительно, что он стал задыхаться, — вспоминал потом Мильх, — Геринг начал ощущать нехватку кислорода, едва мы достигли пятисот метров»), а команда забыла взять с собой дополнительный запас на случай чрезвычайной ситуации. Они расстегнули Герингу ворот и плеснули на него водой, но его лицо все равно оставалось синим, а сам он — в полубессознательном состоянии. Между тем большая высота стала сказываться и на экипаже, и самолет сбился с курса. Мильх велел радисту связаться для помощи с Миланом, но ему сказали, что Милан исчез из эфира после отправки с самолета радиопослания благодарности Бальбо и Муссолини за гостеприимство — с того самого момента, как «мы вылетели за итальянскую территорию».

Только через четыре часа они сориентировались с курсом и в конце концов приземлились в Мюнхене. К этому времени Геринг уже пришел в себя и, когда Мильх упомянул на праздничной вечеринке у фюрера о его обмороке, только махнул рукой.

После этого случая внезапно возобновились боли в его старой ране, и Геринг снова начал сильно хромать. Эмма дала ему пилюль, которые она принимала от радикулита, и он почувствовал некоторое облегчение. Постепенно боль ушла, но для него это явилось мрачным напоминанием, что она где-то рядом и может появиться снова, так что ему придется глотать болеутоляющее.

На суде над пятью людьми, обвиняемыми в поджоге рейхстага, который начался в сентябре 1933 года в Лейпциге, Геринг «сел в калошу» и прекрасно понял это. Он принял приглашение стать главным свидетелем обвинения и впоследствии подтвердил Эмме, что это было громадной ошибкой с его стороны. Дело было в том, что, несмотря на свое внешнее безразличие, он оказался сильно уязвленным обвинениями в свой адрес, которые делались в зарубежной прессе, и надеялся воспользоваться судом, чтобы доказать свою полную невиновность. Ему это было бы нетрудно сделать, если бы несчастный Мартинус ван дер Люббе был единственным подсудимым. Его вину было доказать несложно, потому что даже ненацисты соглашались с тем фактом, что он был взят flagrante delicto[7] и с готовностью подтвердил свой поджог.

Но дело четырех других обвиняемых — Эрнста Торглера и трех болгарских товарищей, Димитрова, Танева и Попова, было очень неубедительным, и Геринг знал это. Для признания их виновными требовались предубежденные судьи-нацисты, а этот суд был совсем не таким. Слушание проводилось на основе перекрестного допроса, а это означало, что все, что бы ни сказал Геринг, подвергалось сомнению и дополнительным опросам защитниками обвиняемых или самими обвиняемыми. Один из обвиняемых, Георги Димитров, был грозной личностью со способностями политического оратора и опытом выступления в судах, и он ухватился за представившуюся ему возможность скрестить меч с наци № 2 германского рейха.

Сейчас почти не вызывает сомнений, что для Димитрова не существовало реальной угрозы оказаться казненным национал-социалистами или угодить в концлагерь, даже если бы его признали виновным в организации поджога рейхстага. Вероятно, ему это тоже было известно, так как посещавшие его в тюрьме во время подготовки к суду адвокаты должны были сообщить, что Советское правительство предпринимает энергичные шаги по его освобождению. (Из Москвы уже поступило предложение обменять его на двух схваченных германских шпионов.) Димитров являлся членом Коминтерна и был не просто одним из иностранных красных, но находился в Берлине, когда его арестовали, по заданию Москвы — с 1929 года он возглавлял центральную европейскую секцию Коминтерна. Национал-социалистическое правительство, при всех широкомасштабных антикоммунистических акциях его лидеров в Германии, не имело намерений прерывать отношения с Москвой, и многие в партии были расположены к установлению более тесных отношений с Советским Союзом. В тот период Гитлер никоим образом не хотел провоцировать конфликт с Москвой из-за одного пользующегося наибольшим покровительством эмиссара, особенно с учетом того, что и он, и Геринг знали, что он не виноват в преступлении, в котором его обвиняли.