Диагноз: Любовь - Мегги Леффлер

— Я знаю, что ты никогда никого не любила, кроме своей дочери.

Она не возразила, но и не подтвердила этого.

— Включая и твоего мужа, — добавила я. — Ди для тебя куда важнее, чем он.

Роксана задумчиво смотрела на меня.

— И я знаю, что ты предпочла бы быть несведущей, но прекрасной старой леди, чем мудрой древней ведьмой.

— О-о-о! Да! — Она снова развеселилась. — И ты ведь знаешь…

— Знаю что? — спросила я.

— Ты знаешь, что я умираю.

Вернувшись в Парчмент-хаус, я уселась в кухне, пытаясь изобразить себе что-то вроде каши на обед. Я была одна, и мои мысли все еще крутились вокруг самой Роксаны и разговора с ней. И конечно же, вокруг моей мамы. Не важно, злюсь ли я на маму, мне все равно никогда уже не вернуть ее. И не имеет значения, хочу ли я помочь Роксане, потому что в ее организме происходит что-то плохое и с этим ничего уже не сделать. Я знала, что мне не под силу остановить этот процесс, — я могу всего лишь выяснить причину, как, впрочем, и в ситуации с моим прошлым. Точнее говоря, с маминым прошлым.

— Привет, женщина, — сказал Эд, входя в кухню. — Как дела?

Отвернувшись от своей здоровой пищи и увидев Эда — мускулистого, полураздетого Эда, — я тут же позабыла, о чем думала. Я вспомнила, как уверяла Алисию, что не совершаю резких движений, и тут же поняла, как мне этого хочется — не раздумывая, броситься в объятия Эда. Вместо этого я осталась сидеть на месте и заставила себя поинтересоваться, как прошел его вчерашний концерт.

Эд засмеялся и вытащил из холодильника «Маунтин Дью»[38].

— Да это был, в общем-то, не концерт. Мы просто играли в баре. Но спасибо, что спросила.

Он прикоснулся к моей щеке, и я невольно покраснела.

Именно в этот момент у двери материализовалась Марианн, словно карающий призрак мертвой медсестры. Она, полагаю, все видела: и его руку на моей щеке, и блаженное выражение у меня на лице. Не удивлюсь, если она смогла прочитать мои мысли.

— Как дела, Железная Марианн? — с приветливой улыбкой спросил Эд, убирая от меня руку.

— В общежитии существуют определенные правила относительно одежды, — заявила она, старательно отворачиваясь по пути к холодильнику, словно Эд был полностью раздетым, а не просто забыл накинуть рубашку.

— Прости. Я, наверное, так и не осилил свода правил, — сказал Эд, забавляясь ее замешательством. Потом он повернулся ко мне и спросил:

— Есть планы на текущий момент?

— Никаких планов, — ответила я, возвращая ему улыбку.

— Тогда пойдем со мной, — предложил Эд. — Я дам тебе кое-что.

— Позже, Марианн, — добавил он, когда я вслед за ним направилась к выходу из кухни.

Внезапно мне стало наплевать на то, что она подумает.

Как только мы вошли в его комнату, Эд повернул рычажок замка и закрыл дверь. Встав у меня за спиной, он одним плавным движением стянул через голову мою футболку и поцеловал меня в шею.

— И что ты собирался дать мне? — спросила я и засмеялась, когда вместо ответа на вопрос получила новую порцию поцелуев. Пока Эд расстегивал бюстгальтер и опускался к узлу на поясе моих форменных больничных штанов, которые через миг уже лежали на полу, я мечтательно улыбалась. О, все правильно.

И только когда я оказалась на его кровати, во мне вдруг проснулась неуверенность.

— Э-э-э… — протянула я, садясь на кровати.

— Расслабься. Ложись. Это просто массаж, — сказал Эд. — И лучше перевернись. Давай, перевернись, — настаивал он. — Тебе это не повредит.

Я почувствовала спазм в желудке, увидев на прикроватной тумбочке фотографию в рамке. Со снимка на меня смотрела привлекательная белокурая девушка, насколько я поняла, его бывшая невеста, а не умершая жена. Ники. У меня ушло много времени на то, чтобы заставить Эда назвать ее имя. «Ники, — сказал он в конце концов на одном дыхании. — А какая тебе разница?» Это было на прошлой неделе, в нашу первую ночь. «Забудь о ней. Она уже в прошлом, а ты нет», — подумала я, зарываясь лицом в подушку, чтобы не видеть лица на фотографии.

— Ты хоть можешь дышать? — осведомился Эд. Я слышала, как он смазывает руки лосьоном. Повернувшись лицом к стене, я уловила запах лаванды.

— Могу, — сказала я, напрягаясь, когда почувствовала его руки на своей спине.

— Можешь расслабиться? — спросил он. — Надеюсь, что тебе будет хорошо.

«Ди делает это ради заработка, — напомнила я себе. — С незнакомцами. Перед тем, как удалить им волосы на лобке».

— Дыши, — велел Эд, разминая мою спину.

— Хорошо, — отозвалась я и задержала дыхание.

— Да нет же! Тебе нужно расслабиться. Ты слишком многое держишь в себе. В тебе недостаточно места для такого багажа.

— И как мне расслабиться? — спросила я.

— Дыши, — повторил Эд, массируя мои ромбовидные и трапециевидные мышцы, потом опуская руки ниже.

— Дышать, — пробормотала я. — Это такой новый вид йоги.

— Дыхание?

— Ну, это весьма популярно, — пояснила я.

— Ты все еще напряжена. Дыши глубже, вдыхай и выдыхай, позволь телу расслабиться.

— Я попытаюсь, — сказала я, имея в виду, что попытаюсь позже.

— Не надо пытаться, просто делай это сейчас, — произнес Эд таким тоном, словно читал заклинание.

— Спасибо, мистер Мияги, — вежливо поблагодарила я.

— Мистер кто? — Эд на секунду замер.

— Мальчик-каратист, помнишь кино?

— Я цитировал самого Йоду. Думал, что его-то ты узнаешь, — сказал Эд.

Я внезапно расхохоталась, чувствуя, как расслабляется все внутри, от затылка до поясницы. Я продолжала смеяться и дышать, смеяться и дышать, пока мои суставы не расслабились, а мышцы не стали мягкими. Мое сердце колотилось, как мне казалось, прямо о ребра. Тем временем Эд продолжал разминать и гладить меня, словно тесто для хлеба, которое должно было вскоре подняться. Следующий взрыв смеха прозвучал подобно стону.

— Тебе станет лучше, — пообещал Эд.

И я поверила ему.

К тому моменту как я перевернулась на спину, у меня уже не было сомнений, что вот оно — время. Штаны и боксерки Эда нужно убрать прочь — он должен быть совершенно обнажен. И мне наплевать, санитар он или врач, шаман или дилетант. Мне тридцать лет, и пришло время исцелиться.

Глава 17

Почти вслепую

Если врач не знает, какое из двух направлений лечения выбрать, то любое из направлений будет выбрано им почти вслепую.

В восемь часов утра Дня благодарения я возвращалась в отделение экстренной помощи со второго этажа, где только что объявила о смерти пациента, еще одного «ушедшего», за которого мне приходилось отвечать. В то время как все остальные врачи в основном находились дома и спали, персонал нашего отделения ждал, когда то или иное почти бездыханное тело станет окончательно бездыханным, чтобы констатировать смерть. Иногда ее было довольно трудно определить.

— Что ж, доктор Кэмпбелл, — сказал, хмыкнув, мистер Денверс, когда я добралась до «Аквариума». — На этот раз пациент действительно умер?

Учитывая, что заведующий отделением экстренной помощи минуту назад прибыл в госпиталь, а у меня заканчивалась смена, я решила, что кто-то должен был ввести его в курс текущих дел и этим кем-то была я. Он не зря говорил скептическим тоном, поскольку мистер Аламеда был дважды признан мертвым с тех пор, как сестра Тереза, сиделка из «Соловьиного крыла», сказала, что пациент прекратил дышать в 6.45. В свой первый визит к пациенту мне пришлось проталкиваться к его кровати, поскольку около него дежурили восемнадцать членов семьи. Я вытащила стетоскоп из кармана, аккуратно приложила к груди больного, надеясь услышать сердцебиение. В его грудной клетке застыла отвратительная тишина, однако определить ее абсолютность мешали громкие всхлипывания в комнате. Посветив фонариком в зрачки мужчины, которые не реагировали, я повернулась к его близким и сказала, что мистер Аламеда, к сожалению… В этот момент мистер Аламеда прервал мою сочувственную речь, громко втянув воздух.

— …вот-вот нас покинет, — выкрутилась я. — Ему осталось совсем недолго.

Чувствовала я себя скорее стюардессой, которая обнаружила, что катастрофа неминуема, нежели врачом.

Во второй раз мистер Аламеда прекратил дышать в половине восьмого утра. Сестра Тереза наверняка подождала немного, чтобы удостовериться, потому что, когда я промчалась по ступенькам на второй этаж и вошла в палату пациента, мистер Аламеда был окоченевшим и синим, а его беззубый рот выглядел клювом замерзшей птицы. Его грудь наполнилась тишиной. Он был, без сомнения, окончательно мертв. И единственным звуком, который прозвучал в набитой людьми комнате, было бурчание в моем животе.