Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

Интересное свидетельство о Махине сохранилось в переписке бывших русских дипломатов. В.Н. Штрандтман писал В.А. Маклакову 26 марта 1934 г. об итогах анкетирования сербской газетой «Политика» русских эмигрантов на предмет их политических взглядов. «За поддержку большевиков непосредственно никто не высказался, но за косвенную поддержку высказался представитель Земгора — бывш[ий] полковник Генштаба [фамилия неразборчива], если против напавшего на Советскую Россию государства выступит третье государство, то в рядах последнего можно сражаться с врагами большевиков, причем это положение подкреплено примером из Великой войны, когда тогдашние русские эмигранты сражались в рядах французских войск против врагов России. Эта точка зрения, несмотря на свою только кажущуюся логику, имела успех»[680]. Очевидно, речь шла о Махине.

Эмигрант В.А. Маевский, написавший книгу о русских беженцах в Югославии, считал, что Земгор преследовал политические цели, причем «во главе этой работы стоял с.-р. Ф.Е. Махин, который стремился создать мост между Югославией и Советами… Махин, бывший полковник Генерального штаба, вел дело широко и довольно открыто.

После признания СССР со стороны Югославии[681] деятельность его приняла такой характер, что можно было с уверенностью полагать, что Махин являлся экспозитурой большевиков. Он считал себя специалистом по военным вопросам и написал книгу о Красной армии, которая по-русски не была напечатана; в сербских газетах поместил ряд статей, в которых доказывал силу и мощь Красной армии. И в этом он был совершенно прав: оказался более осведомленным большинства военных авторитетов в эмиграции»[682].

По данным картотеки членов масонских лож Югославии 1919-1940 гг., составленной в 1941–1942 гг., Махин пытался вступить в престижную ложу «Шумадия», но получил отказ как участник левого движения[683]. После этого Махин попытался вступить в другие ложи, но с этим тоже оказалось непросто. 8 мая 1929 г. Махин был зарегистрирован к принятию в масонскую ложу «Слога, рад и постоянство» («Дружба, труд и постоянство»)[684], в которой состояли и другие эмигранты, но получил отказ. Тогда он пошел иным путем и в 1933 г. вступил в Ротари-клуб в Земуне[685], считавшийся чем-то вроде вербовочной подготовительной организации перед вступлением в масонскую ложу. По-видимому, все эти действия объясняются желанием установить неформальные контакты с местной элитой. И действительно, контакты Земгора с властями по масонской линии привлекали внимание[686]. Попытки вступления в масонские организации характеризуют Махина как левоцентриста по взглядам, а неоднократность таких попыток позволяет считать его человеком крайне амбициозным и целеутремленным.

В 1920-1930-х гг. Махин часто ездил в Прагу и Париж, что было связано с его политической деятельностью, с необходимостью взаимодействовать как с пражским Земгором, так и с товарищами по борьбе в Париже. Во французской столице облик Махина произвел неизгладимое впечатление на художника-эмигранта А.Л. Билиса, написавшего портрет офицера. Этот рисунок до сих пор передает облик Махина лучше немногочисленных фотографий. Билис рассказывал: «Я как взглянул на полковника… так даже сердце взрогнуло: вот, думаю, Россия»[687].

Несмотря на эсеровские убеждения, Махин оставался верующим человеком. Как вспоминал писатель А.М. Ремизов, «Махин — старовер, сохранивший все черты и стать Аввакумовой России, и если надеть на Махина стрелецкую шапку, не надо и гримироваться, — живой памятник, Москва XVII века»[688]. По словам Ремизова, Махин «хорошо читал Библию на голос. Ему я продал за двести франков в 1937 году оригиналы писем для архива Земгора»[689]. К сожалению, у нас нет данных о том, какую церковь посещал Махин, будучи старообрядцем. Можно лишь предположить, что в этом отношении он также мог держаться обособленно от основной массы русских эмигрантов, как и в идейной сфере.

В 1930-е гг. Махин продолжал поддерживать переписку со своими пражскими друзьями-эсерами. Например, его донимал обширными посланиями 80-летний «дедушка русской революции» Е. Е. Лазарев. В этих письмах содержалось многословное обсуждение текущих бытовых реалий, цен, реалий дореволюционной жизни и всего, что занимало мысли пожилого эмигранта. Лазарев иронизировал над собой и окружающими. Например, о своей скорой смерти писал: «Я завещаю в будущих веках с разрешения Сталина перевезти мой прах на Родину, м[ожет] б[ыть], пригодится Грачевскому или другому колхозу на удобрение»[690]. Другой характерный отрывок: «С Новым годом! Целую всех вдрызг. Главным образом, ангелов в юбках. Не забудьте за меня подвергнуть этой операции художника и его супругу и распренамилейшую анархистку и большевичку. Пусть приглядывает за Сталиным. Земун. Земун, где ты? Увижу ли? Какие вы счастливцы. Как приехал от вас, солнца не видал. Днем с электричеством пишу. Примите от меня целый ворох любви и поцелуев»[691]. В другом письме от 11 мая 1935 г. Лазарев иронизировал по поводу собственного 80-летия, а также высказывал надежду на изменение политики И.В. Сталина: «Через год-другой, я надеюсь, Сталин образумится и изменит радикально не только внешнюю, но и внутреннюю политику… Я горячий сторонник теперь признания СССР де-юре, ибо при внешней политике вводится в Европу не советская власть, а сам русский народ»[692]. Такие взгляды старого авторитетного народника и эсера, несомненно, воздействовали и на Махина.

Поддерживал переписку Махин и с Е.Д. Кусковой в Праге. 13 апреля 1935 г. он сообщал ей о югославской жизни: «Здесь эмигрантам живется, вероятно, лучше, чем у Вас, но въехать сюда чрезвычайно трудно. В общем, происходит то же, что и у Вас. Те, кто здесь живет давно, нашли возможность устроиться, для тех же, кто собирается приехать вновь, работу будет найти чрезвычайно трудно.

В общем нужно сказать, что положение эмиграции становится день ото дня все тяжелее и тяжелее.

Очень жалко молодежь, которая остается совершенно выбитой из колеи, лишенная даже той радости, которая является правом у молодости, радости ощущения принадлежности к большому и великому народу. Своего народа она не знала, а от стариков, своих отцов, она слышала о своей стране очень много нехорошего. Неизвестно, кто более несчастен из нового поколения, те ли, кто перенес голод и другие лишения в родной земле, или те, кто сравнительно спокойно провел свое детство в первые годы эмиграции. Во всяком случае, перед живущими в России имеются какие-то надежды, а у эмигрантов их чрезвычайно мало. Очевидно, мы стоим перед большой проблемой вселить в эмигрантскую молодежь хотя бы маленькую долю надежды. Но как это сделать, сказать трудно»[693].

С 1934 по 1938 г. Махин являлся хранителем архива партии социалистов-революционеров, что свидетельствует об особом доверии к нему со стороны партийного руководства. Махин не присоединился к той части эмиграции, которая для борьбы с большевистским режимом готовилась поддержать любого внешнего врага СССР[694]. В 1932 г.