Неживая вода - Елена Ершова

Игнат провел дрожащей рукой по лбу и ощутил под пальцами влагу. Он отвернулся к окну. Блики фонарей рассыпались по стенам, и кроны деревьев шумели за окном в непроглядной тьме, и шуршал гравий на насыпи, будто снова в заснеженном лесу акульими ртами смеялась, шелестела навь.

— Зачем? — тихо спросил Игнат. — Зачем нужно было создавать такое оружие? Мало ракет и снарядов? Мало смертельных вирусов? Для чего нужна армия мертвых существ, которые одним своим существованием оскорбляют весь Божий замысел сотворения мира?

— Такими управлять легче, — просто ответил Прохор Власович. — Они не боятся смерти, потому что по своей сути уже мертвы. Они не размножаются, не воссоздают себя, как живые организмы, но их можно сгенерировать, используя готовую химическую формулу. Оживить — не всегда значит "вдохнуть душу". Те, ожившие в пробирках — лишь оружие, концентрированная сила, движимая только жаждой убийства. Без личности. Без чувств. Без души. Может, и ожили люди, умершие от чумы в Полесье. Да только кто скажет — для каких целей потом использовались? Не примкнули, случаем, к рядам нави?

— Вот как, значит, — медленно сказал Игнат и поглядел на Прохора Власовича лихорадочно блестящим взглядом. — Оружие, значит. Код смерти, значит. Создали — и выпустили в мир. Не поэтому ли чистильщики до нашей Солони дошли и обратно повернули? — Игнат издал нервный смешок, вцепился побелевшими пальцами в сиденье. — Решили в полевых условиях продолжить, да оградили экспериментальную площадку буреломом. Так ведь страдают невинные люди! — он сжал кулаки. — Не королевство Эгерское! А наши, Опольские! Проклятьем стала навь для этих земель!

— Все ты, соколик, правильно говоришь! Потому и прошу: от находки своей избавься, — Прохор Власович наклонился вперед и сжал ладонь Игната — и парень почувствовал, будто слова старика материализовались и тысячью игл впились в его кожу. Голова сейчас же пошла кругом, уши заложило, и сквозь слабость донеслись слова старика. — Не дай бог, попадет в дурные руки. Погибель принесет. Не зря ведь навь за мертвой водой охотится.

Игнат нашел в себе силы отдернуть руку, недовольно потер запястье, и наваждение тотчас схлынуло, слух вернулся, и вернулась реальность происходящего.

— Если мертвая вода так много значит для нави — почему не пошли за ней сами?

— Этого я не знаю, — Прохор Власович отодвинулся, будто ничего и не случилось. — Возможно, придумали люди какой-то защитный барьер, чтобы отгородить базу от посягательства нави. Наружу-то они выбрались, а вот вернуться не смогли. Поняли люди, что за силу выпустили в мир, и попытались свои ошибки исправить. Сейчас навь что? Недобитки. Те и остались, что в непролазных лесах свои гнезда спрятали, да промышляют в совсем уж глухих деревушках, вроде вашей Солони. А попади к ним в руки формула смерти? Для них она — священна. Познав ее — познают они суть бытия. И не только создадут легионы себе подобных, а наводнят мир кровью и смертью.

"Вызванные из небытия — в небытие ввергнут род людской", — вспомнил Игнат.

Его ноша вдруг показалась отвратительной, будто не запаянную колбу с эликсиром прятал он за пазухой, а раздавленного жука. Кто-то хихикнул над ухом — сухо, словно щелкнули костяные, истлевшие челюсти.

— Не знаю, верить тебе или нет, — устало произнес парень и снова вытер лоб, смахивая испарину. — Горазд ты байки баять да грезы наводить. Только если все так, как ты рассказываешь — откуда сам знаешь?

Прохор Власович лукаво блеснул зеленью кошачьих глаз.

— А ты, соколик мой, учись быль от небыли отделять. Да и потом — кому же знать, как не тому, кто все воочию видел? Мне, соколик, не шестьдесят и не восемьдесят лет. Мне, если хочешь знать, давно за сотенку перевалило, — он усмехнулся, вновь блеснул белизною зубов. — Может, я, соколик, тоже ученый? Или тоже эксперимент? Ты подумай, соколик. Подумай, не такой уж ты простак. Ведь если навь — это концентрированная сила, то где-то должен быть и концентрированный разум? — старик постучал себя пальцем по лбу. — Одного без другого не бывает, соколик. Как смерти не бывает без рождения.

5

За полночь явилась дрема. Мягко тронула веки кошачьей лапкой, и они отяжелели, сомкнулись, только сквозь щетку прикрытых ресниц продолжал просачиваться теплый электрический свет. Игнат отвернулся и спрятал лицо в подушку — и провалился в сон, как в колодец.

Убаюкивая его, размеренно стучали вагонные колеса. А может весенняя капель. А может это отбивал дробные позывные дятел. И стволы сосен, прямые и шершавые, уходили на немыслимую высоту, и там, над головой, шумели порыжевшей хвоей. Ветер сорвал и швырнул под ноги пустую шишку, похожую на испуганного ежа. Игнат наклонился и подобрал ее — шишка казалась чересчур большой для его детской ладони. И сам он тоже стал маленьким, в мешковатой курточке и болтающихся на бедрах штанах, туго затянутых ремнем — бабка Стеша всегда покупала ему вещи на вырост. А рядом, у опушки, стояла живая Званка и спорила с соседским хулиганом Степкой. А спорить она умела и делала это с отдачей, пылко, взахлеб. Степка отвечал ей, насмешливо глядя из-под отцовской кепки и слегка растягивая слова.

— Да ла-адно! Так я и поверил! Все знают, что к Жуженьскому бучилу ходить не велено.

— А я вот ходила! — упрямилась Званка. — Отец за грибами ходил и меня с собой брал. А грибы — не чета нашим!

Она поддала носком оранжевую шляпку сыроежки, и гриб разломился, перевернулся кверху блеклым сухим брюшком. Грибы в последний год и правда не родились. И ягоды. Да и урожай в Солони собирали скудный.

Игнат посмотрел на пустую шишку в руке — выдуло семена ветром или белка постаралась, очистила и утащила в закрома? Или, может, так и зрела она на ветке — пустоцветом? Не зря старики говорили: земля здесь войной отравлена, до сих пор никак не разродится.

— И где же твои грибы? — насмешливо гнул свое Степка.

— Мамка засолила на днях, — не сдавалась Званка.

— А что ж сразу не показала?

— Вот еще! Стану каждому встречному да поперечному добычу показывать! Да и батя велел никому о том месте не рассказывать.

— Так чем докажешь, что на Жуженском бучиле побывала? — ухмыльнулся Степка и прищурился.

Прищур у Степки был нехорошим, по-взрослому злым. Игнат выпустил из ладони шишку и насторожился. Со Степки станется затеять драку, а бабка Стеша говорила, в его семье и каторжники были.

— А я жука-мертвеглавца видала! — выпалила Званка.

Игнат замер. Исподлобья глянул на подругу: та стояла, решительная, раскрасневшаяся. Не девчонка — дикая кошка. Такая в обиду себя не даст. Игнат своими глазами видел, как прошлой весной Званка с визгом драла Натке Кривец рыжие патлы, да и теперь, в словесной перепалке готова была сражаться до победного.

— Так где ж он? Покажи! — потребовал Степка.

— Убег, — не моргнув глазом, ответила Званка.

— Врешь!

— Вот те крест! — Званка широко перекрестилась и оглянулась на Игната, которого до этого, казалось, не замечала вовсе. — Вот и Игнаша видел! Игнаш, скажи?

Мальчик поежился. Бабка Стеша говорила, что негоже Господа всуе поминать, тем более, когда его именем обман прикрывают. Но Званка смотрела на него требовательно, в голубом стекле глаз дрожало упрямство. Игнат не хотел предавать подругу, но и врать не хотел тоже, а потому медлил.

— Ничего он не видел! — презрительно усмехнулся Степка. — А ты брешешь.

— Вот и не брешу! — Званка сжала кулаки. — Видала своими глазами и даже в руки брала! Большой, с ладонь! Серый! А на крыльях — череп. Хотела в банку посадить, а он меня укусил и убег!

— Тю! — Степка сплюнул в траву. — Таких историй миллион придумать можно. А ты докажи!

— И докажу!

— Докажи! — Степка сунул руки в карманы и приосанился, а Игнат понял — мальчишка придумал какую-то гадость, от которой не поздоровится ни Званке, ни самому Игнату.

— Раз уж тебе не впервой, — спокойно продолжил Степка, — сходи на бучило да принеси жука. Знаешь, поди, где он водится.

Званка разом обмякла. Метнула растерянный взгляд в чащу — кроны деревьев шумели тревожно, в подлеске расползалась осенняя серость.

— Так вечереет уже, — неуверенно произнесла девочка. — Давай с утра?

Степка растянул губы в щербатой ухмылке, будто только того и ждал.

— Так и знал, что струсишь.

— Не струшу! — взвилась Званка, и голос ее задрожал. Она растерянно обернулась на Игната. — Ну, скажи ты! — насупилась, уперла руки в бока — так делала ее мать, когда ругала пьяного мужа после очередного загула. А глаза, тем не менее, наполнились влагой. Того гляди, заплачет.

— Да что он скажет! — перебил Степка. — Он за тобой как телок на веревке ходит да в рот смотрит! Что ты с ним водишься-то?