Чет-нечет - Валентин Маслюков

– Почему? – спросил Репей.

– Потому. Я его зачаровал, и он же меня в тюрьму тащит. Не может.

– Тогда пусть дьяк, Гришка, жених был, – не хотел оставлять затею Репей. Он, верно, тоже не прочь был лизаться с Танькой.

– Свадьбы не будет, – отрезал Вешняк, не вступая в дальнейшие объяснения, и суровый тон его имел действие.

– Ладно, – согласился Репей. – Танька была ведьма. И мы ее сожжем.

– Не была, – сказал Вешняк.

– Это почему еще? – начал злиться Репей.

– Танька ведьмой не была! – повторил Вешняк так, как если бы уже и в самом деле стал колдун и приобрел власть над их душами. И, странное дело, они это почувствовали.

Даже Танька не решилась возражать, хотя, по всему видно, ее устраивала, на худой конец, и ведьма. Репей сдался:

– Ну, кем она тогда была? – Он оставлял выбор на усмотрение Вешняка. – Хочешь, она будет тебе жена?

Вешняк молчал.

– Ну?! – стал терять терпение Репей.

– И мы ее сожжем вместе с тобой в срубе, – радостно сообщил Шпынь.

– Танька не играет, – объявил Вешняк.

Репей удивился. Шпынь по своей подлой натуре не удивлялся ничему. Гришка достал из ноздри палец. Максимка подсунул ладони под опояску, будто сам на себе повис. Ванька лукаво наблюдал. Аринка моргала, открыв ротик.

– Я играю, – тоненьким звонким голоском сказала призрачно бледная, где-то в тумане пребывающая Танька.

– Мне все равно, – махнул Репей, – черт с ней! Обойдемся!

– Она не играет, – заключил Вешняк обсуждение. Туда, где светлые глаза переполнялись белесыми, как роса в тумане, слезами, он не смотрел.

Тем более не смотрел Репей, тот попросту Таньку забыл:

– Теперь, значит, что: Аринку ты испортил…

– Рожу-то песком ей умоем, – оживился Шпынь.

– Я пристава послал, – Репей показывал темным от сажи пальцем. – Пристав тебя привел. Палач заковал: на шею железное кольцо, на ноги колодки…

– Утром тюрьму открывают, глянь-ка: в колодках осиновый чурбан! А колдун у себя в избе, – прервал его Вешняк и опасливо зыркнул на пепельную, как ночной туман, девочку с полными слез глазами. Крупные гладкие слезы закатывались в рот, она всхлипнула и слизнула влагу с губы. – Я пристава заморочил, он повел вместо меня чурку.

(В затопленных глазах Танюшки обнаружилось слабое любопытство.)

– А! Ну! – протянул Репей. Всех, кроме Шпыня, такой поворот устраивал.

– Тогда я приставил второй раз, – продолжал Репей, – пристав приходит…

– И видит: у-у-у, тьма-тьмущая! Чащоба непролазная, кафтан изодрал о сучья. Я заморочил пристава: блазнилось ему, идет по дороге, а лез в дебри. Заблудился, не дошел. – Вешняк сидел на земле, а все начальные люди: воевода, дьяк, поп, пристав и палач – перед ним стояли.

– Я послал в третий раз…

– А я коршуном обернулся.

(Танюшка утерла слезы, размазала грязь и смутно, предрассветной улыбкой улыбнулась.)

– Хватит! – разозлился Репей. – Так мы тебя никогда не схватим.

– Пытать же надо! – вставил слово Шпынь.

– А как же вы меня схватите, если я колдун? – простодушно удивился Вешняк.

– Попа надо послать, – слезно вздохнула Танька. – Крест чтобы взял, ладан. Библию. Поп его зааминит.

– Во! – воскликнул Репей. – А поп на что? Крест небось не одолеешь! Ладан, ладан, – он схватил Максимку-попа за грудки, – ладан возьми! – И поскольку, Максимка мешкал, Репей его бросил, кинулся на колени. – Вот! – кричал он, загребая пыль. – Вот тебе ладан! Держи! – вскочил. – Крест ему, крест! – Никто не поспевал за мыслью Репея, он схватил нечто из воздуха: – Во крест! – Затурканный Максимка выставил руку и сжал пустоту. – Библия! – Репей сунул еще клок пустоты и толкнул Максимку в спину. – Что, взял?! – кричал он, подпихивая к Вешняку слегка упиравшегося попа. – Вот! На, уйди! Вот она, скушай!

– Вы еще попа собирали, а я уже все проведал, обернулся коршуном и улетел за сине море, – продолжал свое Вешняк, и от первых же слов его Репея, как передернуло. Отшвырнув Максимку, Репей расставил ноги, сжал кулаки, на шее подрагивала синяя жилка.

– Ты поклялся играть ей же ей! – прошипел он сдавленным голосом.

– Я играю. Поклялся и играю.

– Нет, ты не играешь! – едва разжимая губы, произнес Репей.

– Играю.

– Нет, ты не играешь, если не даешься! – Захваченный подавляющей злобой, Репей несколько мгновений молчал. – Колдунов всегда сжигают, понял? Их всегда сжигают! Никуда они не улетают! Их хватают и жгут! Хватают и жгут! Понял?! – Мокрые, в слюне губы прыгали.– Для того и палач, и дьяк, понял? И Аринка на суде покажет. И Таньку приведем, она видела. Она все расскажет, какой ты колдун. Понял?!

– Я играю, – тихо повторил Вешняк. Он смотрел снизу, исподлобья.

– Играешь?

– Играю.

– Пристав, палач, дьяк, – озираясь, но, кажется, никого не различая, вскричал Репей и принялся подгонять нерадивых. – Палач, дьяк! – орал он. – Хватайте колдуна! Вот он, колдун! Хватайте!

Вешняк вскочил, и тут все на нем повисли.

– Так нечестно! – закричал Вешняк, безнадежно пытаясь вывернуться. – Еще не начали, сразу хватать!

– Начали! Это уже игра! – брызгал ему в лицо слюной Репей.

– Игра?

– Игра! Тебя схватили! – Репей лихорадочно осмотрелся. – Вот! Вяжите его! К дереву! – указал на обугленный ствол, торчащий из земли колом.

Вешняка повели, он не сопротивлялся, потому что это была игра. Он не мог сопротивляться – глаза туманились от неведомой боли и обиды.

– Что, взял? – бесом забегал перед ним Репей. – Ушел? Заморочил? Обернулся? Волком скинулся? По затылку – и в воду! Вот тебе весь колдун! По затылку – дубиной! В воду! Вот тебе блазный обман и прелесть!

Они снимали подпояски, чтобы прикрутить его к дереву, завели назад руки. Протяжными, мучительно сжимавшими горло толчками вздыхал Вешняк, запрокинул лицо вверх. Они вязали. Он опустил глаза и отвернулся, и помотал сокрушенно головой, и снова обратился к небу.

Высоко в запачканном белыми разводами небе парили две птицы. Так медленно скользили они в безумном своем поднебесье, что, казалось, стоят на месте. Это были грифы. Они ждали добычи.

Больно стянули ему подпоясками руки, живот, грудь, он молчал, а они затягивали, не зная, крепко ли. Танька плакала, дура. Она рыдала, закрывшись руками.

Вешняк посмотрел вокруг, минуя взглядом мальчишек. Перед ним простиралась пепельная, всхолмленная золой пустыня, и по этой пустыне, вздымая сапогами волны пыли, шли мужики, двое. Подмостный обитатель и подмостный его товарищ. Они шли сюда. Они шли за ним. И Вешняк, связанный, не мог оторвать от них взгляда.

Они приближались. Вешняк онемел.

Громовым голосом рыкнул круглощекий:

– Это что? Кто издевается над мальцом? Чьи такие? Кто отец?

Тут только с непомерным удивлением обнаружили перед собой подмостных обитателей воевода, дьяк, поп, пристав, палач, порченная. И зареванная Танька.

– Убью! Головы поотрываю! – прорычал круглощекий и дернул руками, показывая, как будет обрывать головы.

Репей попятился. Шпынь, предусмотрительно отступивший, первым и дал тягу. Ничего не разбирая, дети дунули в рассыпную.

– Задавлю, щенки! – свирепел мужик.

– Холеру-то всю, зубы пообломаю! – потрясал кулаком другой.

Подмостные остановились перед Вешняком, людоедски его оглядывая.

– А это еще что за вошь? – обнаружили они вдруг Таньку – изнемогая от страха, Пепельная Девочка пятилась, но не бежала.

– Брысь! – сказал второй. – Сейчас подол задеру! – И повернулся как бы в намерении перейти к делу.

Девчонка отпрянула и кинулась тикать без оглядки.

Придавивши мальчишку взглядом, мужик опустил руку к поясу – где нож.

Вешняк закрыл глаза, разум и чувства ему отказали, он обвис, и, когда мужик перерезал путано связанные между собой тесемки и ремешки, – повалился ему под ноги.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ФЕДЬКА ПОКАЗЫВАЕТ СЛАБОСТЬ

Федька дурно спала. Ей снилась ведьма, клыкастая, неопрятная старуха; в закутке у ведьмы за плетнем валялись в навозе грязные, покрытые струпьями шерсти, мелкопородные черти. Старуха держала их впроголодь, а Федьку послала отворить загон. То ли Федька в кабальных девках была, то ли еще как-то прислуживала, только держала она в руках хворостинку, тоненькую и надломленную, и этим-то прутиком, снимая запоры, грозила бесенятам, норовила хлестнуть по собачьим их мордам, чтобы не лезли друг на друга, не кусались и не бодались, продираясь в приотворенные воротца. Но черти навалились оравой, с визгом обрушили плетень, достали Федьку лапами, вмиг вырвали прутик и саму Федьку затолкали под старухину избу, забухали в скважину между бревнами – сердце стиснулось, ни отмахнуться, ни продохнуть, ни крестного знамения совершить. И хоть Федька тут, под копытами чертей, догадалась, что спит, и надо бы пробудиться, страшно ей было во сне, а просыпаться тяжело…