Повседневная жизнь паломников в Мекке - Зегидур Слиман

Толпа напряжена. Воздух по-прежнему горяч и неподвижен. В смутной и глубокой синеве неба мигают редкие звезды. Улицы наводнены прохожими, в каждом доме, на какой ни посмотри, на первом этаже расположены магазины. Турок с женой застыл перед витриной и рассматривает бытовую технику. Алжирец ищет, где бы купить покрышки. Прямо на мотоцикле спит человек, уронив голову на плечо и открыв рот.

Бульвар Таним: беспорядочная анфилада низких домов и узких строений. Несколько чахлых деревьев немного оживляют эту архитектурную мешанину. Как и во всех арабских, мусульманских и европейских странах, на рекламных щитах красуются государственные лозунги. Так, в Марокко на глаза то и дело попадается «Аллах, родина, король», в Алжире на каждом углу выскакивает «ФНО (Фронт национального освобождения) — на защите нации», а в Сирии жителей предупреждают о том, что «дорога к революции покрыта трупами мучеников революции». В Мекке же эти слоганы носят скорее морализаторский характер: «Каждой религии присуща своя добродетель, в исламе это — стыдливость», «Уважай родителей, и ты получишь уважение своих детей» или «Мы любим друг друга и уважаем наших родителей».

Огромное бетонное здание, отделанное гипсом, стоит на мраморном основании. Похоже на те дома, которые алжирские или египетские нувориши строят в пригородах Алжира и Каира. Задача таких громадин — производить впечатление. Они и производят впечатление чего-то среднего между кинотеатром Арт-деко и форта времен эпохи османов. Словно для того, чтобы осквернить величественный фасад здания, рядом с ним и прямо под мощным лучом прожектора поставили бочки с горючим. «Бензин и ислам, черное золото и манна небесная — вот каким двум богам служит Саудовская Аравия», — бросает сириец, глядя на это странное и опасное соседство.

Мрамор, зеленовато-желтый ковер и лакированное дерево — интерьер мечети, похожей внутри на холл дорогого отеля. Здесь никто не спит. Люди или молятся, или любуются резными панелями и арабесками. Трое улемов-правоведов неопределенного возраста с отсутствующим видом восседают на табуретах среди этой восхищенной и пораженной толпы. Они слепы, их взор не смущают женщины, и тьма, в которой они пребывают, идет на пользу их сосредоточению. В исламе потеря зрения — это несчастье, стяжание религиозного знания — долг, а сочетание того и другого — божественная милость. Три шейха отвечают на почтительные вопросы паломников.

Тунисец бросается к ногам одного из слепцов, обнимает его колени, хватает его руку и прижимает ее к своей щеке. «Чего ты хочешь?» — спрашивает его невозмутимый лекарь. И несчастный рассказывает ему о своей беде. Его брат за десять лет брака так и не услышал детского смеха в своем доме. Кроме того, он страдал от острой почечной недостаточности. Один из его друзей, христианин-француз, предложил отдать ему свою почку. Операция прошла успешно. «Ну да, — замечает улема, — пророк привечал христиан!» «И вот, — продолжает, всхлипывая, тунисец, — вскоре после операции у брата родился сын. Но он хочет знать, его ли это ребенок или того друга, который отдал ему почку». — «Куда ты суешь свой нос, сын мой? Вы, магрибцы, всегда путаете почки (кляви) и яички (гляви). Ну конечно же, это его сын!»

На колени падает ливиец. У него своя драма. Год назад умер его брат, оставив бездетной вдовой свою молоденькую жену, и ливиец женился на ней, как это велит закон мусульман. Так в чем проблема? В том, что у покойного был роскошный гардероб. Можно ли пользоваться им? Ответ: «Европейской одеждой — да, традиционной — нет, так как умерший в ней молился».

Марокканца, иммигрировавшего в Бельгию, преследуют бесы. Он совсем не употребляет алкоголь, он регулярно молится, но все равно дьявол нашептывает ему в ухо страшные вещи. Вот, например, направляясь в аэропорт, чтобы ехать в Мекку, он сидел за рулем машины соседа, который сопровождал его. Уже подъезжая к аэропорту, он врезался в столб и помял крыло. В этот момент он услышал голос: «Неплохо, неплохо! Вот тебе за то, что не пьешь пиво и читаешь молитвы!» Лицо имама передернула гримаса. Похоже, дело серьезное. Но и его можно решить. «Не садись больше за руль, а то сатана до тебя в конце концов дотянется», — решает почтенный знаток ислама.

Дрожащий старик, женщина с зобом, мешком свисающим с ее шеи, молодая пара сенегальцев… Какие вопросы мучают их, что их преследует? Аллах знает.

Возвращаемся в Харам. Народу там не убавляется. Солдаты, охраняющие территорию, тоже не знают отдыха. Торговцы продают расчески, четки, пластмассовые гранаты, Коран и теннисные ракетки. Ничего не меняется под полумесяцем Мекки. Среди носильщиков по-прежнему происходят потасовки, толпы верующих по-прежнему склоняются в молитве на своих ковриках, так же дружно поднимаются и вновь склоняются. Издалека кажется, что растекается разбитое яйцо.

Туннели, связывающие Заповедную мечеть с долиной Мина, неузнаваемы. Сейчас это целые кварталы, в каждом из которых помещается население целого Каира или Карачи, и восточный базар, по площади равный Дамаску или Алеппо. Мириады паломников, прижатые к стенам, теснятся в подземных галереях. С наступлением ночи эти переходы превращаются в термитник, населенный кланами и семьями. Их вещи брошены как попало, но с таким расчетом, чтобы отгородить свою «вотчину». Полуобнаженные афганцы спят на ковриках или на журналах, женщина укачивает малыша и одновременно умывает второго ребенка, поглядывая на струйку дыма, тянущуюся от сигареты, которую курит отец. Старая алжирка кладет сандалии на корзину, чтобы те высохли. Мужчины дремлют, положив на живот сумку или чемодан. Женщины зевают. Какое-то семейство ужинает неизменным цыпленком с рисом, а вода для чая кипит на переносной газовой плитке. Каждая группка людей кажется настолько погруженной в собственные бытовые дела, словно их разделяют невидимые стены, и общается только со «своими». Вот алжирец, растянувшийся на куске картона, положив голову на кипу вещей, листает журнал. Его соотечественники или пожевывают папироску, или потягивают минеральную воду, или едят маленькие бисквиты. Вон тот господин, опершись на локоть и скрестив ноги, отхлебывает чай и задумчиво-философским взглядом окидывает осаждающую его со всех сторон умму. Самый беззаботный человек в мире. Он должен сознавать, что сейчас является соседом Бога, что его грехи будут прощены, что его ждут дети, чтобы вместе с ним отпраздновать его хадж, — он должен быть переполнен этим предвкушением. Африканец спит, положив правую руку под обнаженный живот. Столетний индиец с сигаретой в зубах, пыхтя, надевает свой грыжевой бандаж.