Васка да Ковь (СИ) - Аноним Эйта

Он встал и повернулся спиной. Голова его легко повернулась лицом к собеседнику — Васку передернуло.

— Ага. Вот такенная рукоятка! А Гарра на нее браслеты вешает. — Заговорщицким шепотом поведал Ха.

— Зачем? — Снова вопрос скорее чтобы поддержать разговор, чем из интереса. Васка и так догадывался.

— Ну, ты пробовал хотя бы денек пробыть и женой, и любовницей? — Расхохотался Ха, подтверждая догадку, — Вот она иногда и становится просто Гаррой. А я бряцаю, как ходячая вешалка, слушаю за нее все эти молитвы… Ох и надоело! Надо было… — Он опасливо оглянулся, — Рраху брать… шучу-шучу!

— Надоело что? Быть и женой, и любовницей? — Удивился Васка.

Нет, конечно, все знали, что Ха подменяет беременную жену в работе, но не настолько же! Она заведовала множеством других вещей, гораздо более Ха подходящих.

— А что, если я выгляжу, как мужик, я уже и не могу стать богиней-матерью на пару веков? — Подбоченился Ха. — Ну и верующие у меня пошли, так где твоя вера-то в мое всемогущество?

— Ну, после рождения сына все ва… твои мучения кончатся. — Сочувственно протянул Васка, не обманувшись его бравадой.

Никто не любит заниматься не своим делом. Особенно боги, созданные, как правило, для чего-то конкретного… Хотя, если это конкретное — хаос, а сам бог — исключение из правил… возможно, не стоило демонстрировать сочувствие.

Но Васке было все равно, что говорить, им овладела странная апатия: потому он говорил то, что хотел. Возможно, та действовал сам Ха. Рядом с ним просто невозможно было соблюдать субординацию.

Ха явно понравилось его искренность, потому как гневаться он не стал. Наоборот, вздохнул с очень несчастным видом.

— Кончатся. Но когда еще этот парень дозреет до того, чтоб родиться! — и Ха еще раз горестно вздохнул. — Все-таки ты мне нравишься, парень. Не хочется мне, чтобы ты помирал во цвете лет. Кто меня еще развлекать-то будет? Давай я тебя вознагражу, а?

Та легкость, с которой Васка перешел с Богом на ты, его уже даже не пугала. Так что он без стеснения ответил, не подбирая слов.

— Я не против.

Через несколько минут Ха развернул наконец тело грудью вперед, хрустнув при этом шеей, и спросил, несколько агрессивно нависнув над сидящим Ваской грозной тенью.

— Ну?

— Я думаю. — Меланхолично ответствовал Васка.

— Чем-зачем?

— Не каждый день так везет. А ты можешь воскрешать людей?

— Нет-нет-нет! — истово замотал головой Ха, — и не проси! Я-то могу, но ты ж не обрадуешься! Отца? Так он проскрипит еще пару дней, и снова помрет, отмучился свое. Мать? Сестренку? Так сестренка не жилец была, без мозгов уродилась, а мать без сестренки и отца — зачем, сам подумай? Пускай спят себе спокойно, они уж давно дальше ушли. Не-е-ет, никаких воскрешений, я сказал! Желай жить — и все, и распрощаемся.

— Так я и так не помру. — Пожал плечами Васка, — Те парни профессионалы. Я видел, как они арбалеты держали, а тот, что ударил, подкрался так, что я не услышал его до самой последней секунды. Они такой лажи, как смерть меня, в работе не допустят.

— Ну кому ты в глаза врешь-то? — Хмыкнул Ха, — Нашел, перед кем блефовать. Перед богом азартных игр! Вовсе ты и не веришь!

— Должен же был попробовать. — Васка вскинул голову. — Все равно — не должен я помереть. Не должен — и все. — Упрямо набычился.

— Ох, горе-горюшко! — По бабьи запричитал Ха. — Ну, думай тогда.

— А что за спор?

Снова скорее желание поддержать разговор, чем интерес. Васка думал, что Ха отделается ничего не значащими фразами, но Ха неожиданно ответил.

— Да с Солнышком нашим. На смерть. Надо было, конечно, на излом… да только когда одна фигура уже изломана, нельзя так спорить. — Он беспомощно развел руками. — Одна надежда была, что затрут твоего Ужа на первой же терке: мой-то с него пылинки сдувал. Поганый спор, сам не знаю, зачем ввязался.

— Стыдно? — С живым интересом спросил Васка.

Ха расхохотался. Он смеялся долго: все его лики успели раскраснеться, из глаз покатились слезы. Он схватился за живот, согнулся, а потом и вовсе упал на пол и заколотил ногами по доскам:

— У-у-у, хорош-хорош! К-конечно нет! Сты-ы-ыдно, придумал он! Безнадежно! Абсолютный проигрыш — вот это погано! А когда стыдно… ха-ха-ха… Умора… Мне — Ха! Стыдно?!

— Ты же самый человечный из богов. — Протянул Васка. — Ты должен помнить, что это такое.

Обессиленный Ха скосил на него лукавый глаз. Поманил пальцем:

— Слушай, пди сюда, какой секрет скажу!

Васка неохотно подполз поближе: в голове гудело, и он никак не мог встать, поэтому передвигаться приходилось по полу. С некоторым недоумением он обнаружил, что ножны все еще на поясе, скрежещут по доскам. Звук отдавался в ушах застарелой болью, но, почему-то, прояснял голову.

Он склонился к Ха, и тот ловко выкрутил ему пальцами ухо.

— Я никому ничего не должен! — Рявкнул он, и уже тише, ворчливо, — Тем более тебе, смертный. Я просто добрый. Сегодня.

— А завтра? — Васка попытался сесть более-менее прямо, потер пылающее ухо.

— А завтра не знаю. Какая разница?

— Я не…

— Естественно, не понимаешь. Потому что нет ее. Сегодня я добрый, потому что готов подарить тебе чудо; завтра я подарю чудо мертвым разбойникам — и меня будут проклинать те, кто хрустят у них на зубах… Слушай, ну не могу я толкать пафосные речи в такой унылой обстановке! — Неожиданно возмутился Ха. — Хочешь сказать, что я тут буду тебя всячески совращать, пожирать изо всех сил все твои нравственные ценности, закусывая картиной мира? — Он огляделся недоуменно и даже чуть обиженно, — Тут? В дешевой комнате дешевого трактира? Тебе самому-то не обидно? Вот сядешь ты внукам рассказывать, и что расскажешь? «Валялись мы на деревянном полу, и он мне такие речи заворачивал, я аж заслушался?» Я тебе кто — бог или собутыльник?

Васка несколько удивился тому, какое значение Ха предает окружающему миру. Почему-то ему казалось, что бог, пробродяжничавший несколько сотен лет должен быть менее брезглив. Или, может, именно из-за этого у него и появилось это чисто человеческое качество?

Но и об этом он не спросил, решив вместо этого поймать на слове.

— То есть, все-таки сяду и внукам?

— Подловил. — Хмыкнул Ха, вопреки Васкиным опасениям — не рассердившись. — Люблю внимательных.

Протянул руку: на среднем пальце сидело, как влитое, массивное железное кольцо. Васка, вспомнив, огляделся в поисках маски — ее не было.

Спрашивать ничего не стал. Ответ был очевиден: «Какая разница»?

И то, и то — символ. Может, тоже такое завести? Нет, не стоит. Ложка рассказывал, что такое железное кольцо, а он, Васка — никак не краль. Так, скромный служитель бога кралей.

Ха вдруг больно ткнул пальцем в висок, попав длинным ногтем в самую рану.

Васка взвыл, перед глазами поплыли золотые круги… а потом боль чуть улеглась, замерла тяжелым комом где-то на макушке, скорее для порядка давая о себе знать при каждом неосторожном движении. А местность, как по щелчку пальцев, изменилась.

— О, тут мне больше нравится. — Одобрительно гоготнул Ха. — Речка для речной твари — есть. Замок для магессы и ее сиятельного мужа — есть. Мельница для полузрячих — и та имеется… Родной мой, а где тут твое место, а?

Это был яркий летний день. За спиной, Васка знал, стояла Осокинка. Он слышал, как брехает на чужого старый кобель Герека, и как ему с повизгиванием вторит какой-то щенок. Вот-вот присоединятся и другие собачьи голоса и проводят бедного коробейника или старьевщика всей сворой. Слышал, как громко ревет чей-то ребенок — на слух Осокинка казалась живой, и Васка решил не оборачиваться, боясь увидеть слипшийся темный ком, как во снах.

На горизонте можно было различить замок. Его замок; что бы не говорил нахальный бог, и магесса, и ее сиятельный Ложка в нем только гости. Желанные и любимые… но замок — его. И Осокинка, и остальные деревни. И люди в этих деревнях.

И мельница чуть ниже по течению, проползти каких-то шагов десять и коснешься. Ладная мельница, как он и представлял. Колесо вращалось с жизнерадостным плеском, свежая побелка, наверное, просто светится в сумерках…

Река была слишком прозрачной; серебристые спинки проплывающих рыб слепили глаза. Трава, на которой Васка сидел, казалась настоящей, только слишком уж свежей и зеленой. По руке проползла божья коровка. Она была слишком ярко-красная, а точки на спинке — слишком круглыми, будто нарисованными. И небо было таким синим-синим, каким только на лубочных картинках бывает.

Васка с трудом вспомнил бледное подобие этого летнего дня. Правда, мельницы тогда не было, но именно в тот день он решил ее поставить.

— Это все — мое место. Я его создал. — Ответил он, почти не задумываясь.

— Знавал я одного бога-солнце, который бы с этим поспорил. — Усмехнулся Ха.