Франчиска - Николае Бребан

мы его звали, под аккомпанемент старой гитары затягивал душещипательные романсы. Я помню до сих пор «Сквозь дым сигары», «Монах из старого скита», «Я ненавижу так мужчин» и другие.

Иногда мы засыпали на мешках, отворачиваясь от большой электрической лампы, которая качалась на черном проводе в воздухе, насыщенном мучной пылью и мягкими монотонными звуками вибрирующего лотка, колокольчика и приводного ремня, скользящего с легким свистом между двумя стальными колесами.

Мельница, улочка вокруг нее, даже небо и электрические фонари на столбах составляли как бы наше королевство, совсем особое королевство, отличное от всего, что мы знали до сих пор, и мы бегали туда каждый вечер, завороженные открывшимся нам миром. Моя мать и Петрашку, полновластные хозяева в королевстве, были так заняты своею любовью, вместе с тем трудясь в поте лица, что их власть над нами была призрачной и малоощутимой.

Я не знала и не понимала в то время перемирия, которое заключили любовники с окружающим их миром. Но они по-настоящему любили друг друга и имели мужество пренебрегать общественным мнением. Они не скрывали своей любви даже перед нами, перед детьми, а что может быть более преступным или более чистым, чем это? Действительно, когда я думаю об этой странной, почти юношеской паре, все мое прошлое кажется мне каким-то смутным, неправдоподобным, как будто я его и не переживала, и я все жду, что где-то в будущем я вновь увижу их красивые лица, немного расплывчатые от припудрившей их муки, услышу журчание их переплетающихся голосов, смогу ощутить атмосферу счастья, окружавшую их.

Тогда я не знала и не подозревала, почему молчит, почему притворяется спящим это чудовище, этот кровавый вампир, который называется судом буржуазной морали, святым общественным мнением! Позднее мне стало казаться, что этому можно найти объяснение в том, что они любили и трудились, что между их губами, сливающимися в поцелуе, была горькая завеса того пота лица, который отличал любовь первых библейских людей. Теперь же я знаю, что чудовище — суд общества, нормы которого они так откровенно попирали, вовсе не обязательно поднимается на дыбы, а может спокойно взирать на людей, которые имели смелость почувствовать себя счастливыми. Да, «чудовище» прекрасно знало, что возмездие заключено в самом этом счастье, что, когда зарождается любовь, зарождается и возмездие и оно куда более жестоко, чем все, что могут изобрести многоопытные палачи и линчеватели.

Ты, конечно, помнишь, что мельница была куплена у немца, некоего Рихтера, который продал ее как нерентабельную, и можешь меня спросить, как же могли справиться с подобным делом эти два человека, совершенно несведущие в мукомольном деле, если Рихтер, известный богач в околотке (у него были еще две мельницы неподалеку от города и значительный надел земли) и опытный делец, счел мельницу невыгодной? Любовники не только справлялись с делом, но впоследствии расширили самое предприятие, купили еще две более современные машины и в конце концов даже приняли Рихтера в качестве компаньона. Но эта старая мельница уже в первый год, когда она еще рокотала под романтический звон колокольчика, когда за кожухом, выкрашенным в желтый цвет, и засыпными ларями:, похожими на ласточкины гнезда, укрывались огромная любовь и наше фантастическое, волнующее королевство, уже в этот год она заслужила название поповской мельницы. Как же все это происходило?

Новые хозяева начали работать честно, что было заметно даже в мелочах, к которым так чувствительны простые люди. Они правильно взвешивали зерно, которое им приносили на мельницу, вешали даже с походом, что на первых порах приносило даже некоторый убыток. И это, и качество муки, и манера поведения с клиентами — все было не похоже на хищнические привычки Рихтера, толстого, краснощекого немца, который, казалось, лопался от здоровья.

Но не привлекала ли людей в первую очередь молва о любви, которая, словно птичка, кружилась над приземистым домиком, где помещалась мельница? Не льстило ли им то, что их обслуживают два существа с королевской осанкой? Как бы там ни было, пусть многие не желали замечать никакого чуда любви, так как считали их мужем и женой, разве не разбирало людей любопытство посмотреть на них вблизи? Два человека, о которых всем было известно, кто они такие, вдруг вышли за пределы своего социального круга и снизошли до общения с самой вздорной и упрямой старухой во всем околотке или самым грубым мужиком!

Они действительно были достойны того, чтобы поглядеть на них, и люди насыпали в мешок кукурузу и отправлялись взглянуть, как это попы управляются на мельнице. Странно, вместо того, чтобы забросать их камнями и выгнать неведомо куда, люди шли, чтобы посмотреть на них, посмеяться вместе с ними. Каждый клиент прихватывал еще одного-двух, которые прежде мололи свое зерно на других мельницах. И многие продолжали ходить на поповскую мельницу и после того, как их первое любопытство было удовлетворено, привлеченные тем, как с ними обходятся новые хозяева. Ходили на мельницу не только бедные жители окраины, мелкие ремесленники, мастеровые и крестьяне. Сначала прогуливаться мимо мельницы, а затем и заходить внутрь стали люди с весом, принадлежавшие к тому социальному слою, что и новоявленные хозяева. Наконец в один прекрасный день в сопровождении викария мельницу посетил доброжелательно и понимающе улыбавшийся его преподобие, сам епископ.

Разве эта чета не напоминала всем о романтических увлечениях юности? Среди общей неразберихи, экономического хаоса, морального разложения, извращения понятий истины и любви — разве не являлись они каким-то неожиданным островком? Разве не были они действительно примером мужественной любви, вернее сказать, того особого вида патриархальных отношений, похожих на фата-моргану, которая своею нереальностью манит даже порочных людей, вставая перед их глазами подобно притягательным воспоминаниям детства?

После семи-восьми месяцев упорного труда дела на поповской мельнице пошли так хорошо, что было принято решение сломать одну перегородку и расширить помещение, зацементировать пол и сменить оборудование. Это предложение исходило от моей матери, которая высказала его почти в шутку как-то вечером, когда все мы были в гостях у Петрашку.

Взрослые сидели в столовой, а мы, дети, — в маленькой спальне, находившейся рядом с ванной комнатой. Через открытую дверь мы слышали и видели все, что происходило в столовой. Нас было четверо за столом: я, Анишоара и два сына Петрашку — Мирча и Габриэль. Мы играли в игру, которая называлась «Не сердись, пожалуйста».

В столовой вместе с родителями была и моя сестра Сесилия, которая во время пребывания в нашем доме Пенеску, демонстрируя свое возмущение, смешанное с бессилием, переживала длительный припадок ханжества. Взрослые пили вино, лакомились домашним печеньем, закусывали холодным гусем и гогошарами, рыбой (все