Революция (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

– Вот откуда форма… Ты его убил?

– А что мне оставалось? Бросился бы убегать, тот выстрелил бы и получил пулю от Зеркального Щита. Дорогая, как ужасно не выглядит убийство, не забывай: кайзеровская Германия – заклятый враг России и Франции. Тот несчастный покойник был винтиком ее военно-полицейской машины. Может, он образцовый семьянин, пример добродетели и ревностный католик, но все равно – враг. Я впервые применил магию огня специфическим образом – не шарик бросал, а посмотрел ему в лоб и сконцентрировался в точке сантиметров на пять позади лба. Послал туда пламя. Надеюсь, мужик не мучился – мозги вскипели, он моментально отрубился и повалился вместе с велосипедом. Из ушей хлынула кровь. Я оттащил его в кусты. Роста он был небольшого, форма мешковатая, потому скрыла некоторое несоответствие размера. А ключи от его наручников прекрасно раскрыли мои.

– Но полицейский! Разве он не более заметен?

– Да! Но люди скорее обращают внимание на форму, чем на лицо. Кстати, на фото в аусвайсе покойник запечатлен с бритым подбородком. Я пристроился на пеньке, положил велосипед и, глядя в его зеркальце, снял растительность с лица бритвой, позаимствованной у фрау Зингер. Оставил усы а-ля «крыло летучей мыши», ты видишь. Получилось даже хуже – борода скрывала нашу с мертвым непохожесть. Только наплевать. Кто проверит аусвайс у представителя власти? Тем более, невоенного, к воякам может подойти патруль. На велосипеде путешествовать стало поудобнее, я доехал до ближайшей станции в Марсберге. Отобедал, наконец, в приличном ресторане. Но без роскоши, у низшего полицейского чина не должно быть больших денег. Оттуда добрался до станции на границе с Баварией, где уже ловил на себе подозрительные взгляды: почему полицейский из Вестфалии, а об этом говорит кокарда на фуражке, забрался далеко от места службы? Приготовил аргументы, вплоть до прожарки мозгов на крайний случай, но обошлось. К счастью, поезда возобновили сообщение с Мюнхеном. На вокзале взял таксомотор, прикатил сюда. Вот и все.

– Не считая «мелочей» – как ты остановил наступление бошей в Мюнхене и уничтожил главную магическую святыню Рейха?!

– Это скучно и неинтересно для дамы. Главное – долго. Иди ко мне!

Причина, заставившая прервать беседу, требовала безотлагательного действия, растянувшегося на очень сладкие полчаса. Успокоившись, Юлия потянулась всем телом как кошка и заботливо спросила:

– Милый, а ты обедал сегодня? Вечер скоро.

– Только завтракал в поезде. Признаюсь, другой голод был сильнее, а утолять его приятнее. Скажи мне имя того пламенного коммуниста с доберманом.

– Вольфганг. Как у Моцарта, только слуха нет.

Приодевшись, Федор выскользнул из комнаты и отправил некомпозитора в ближайший ресторанчик Фрайзинга. От кайзермарок тот отказался, они здесь не в чести, взял тридцать франков.

Выйдя на крыльцо, Федор лениво зевнул. Встреча с Юлией стала очень осязаемой, конкретной точкой в приключении, начатом участием в Баварской революции и вылившимся в уничтожение замка магов – невольное и незапланированное, но крайне удачное. Главное – удалось смыться и вернуться в относительную безопасность. Для кайзеровских властей он снова мертв. Тем более, что проку от его «воскрешения» и поимки не много – амулет-то не всучить. Разве только открутить голову мести ради, но это мелко, низко. Кайзер – негодяй, но он велик и на ерунду не разменивается.

Федор прислушался к своим ощущениям. Внизу живота и в паху – опустошенность. Не беда, достаточно впрыснуть туда крошку магии, меньше, чем он потратил на лечение простуды после ночевки в лесу под Вюнненбергом, и сил будет столько, что снова ворвется в комнату Юлии, срывая на ходу полицейский китель, и еще раз «накажет» по полной. А потом еще раз, без перерыва… Нет! Она – не Осененная. Силы ограничены, не больше чем у обычной женщины. Нельзя требовать невозможного. И так показала чудеса сексуальности, намного превосходя себя прежнюю. Наверно, начиталась фривольных французских книжек, а не только «Шерлока Холмса».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Приблизилось тарахтенье автомотора, скрип тормозов, скрежет переключаемой на нейтраль передачи. Хлопнула дверца, Федор услышал за забором голос Троцкого, отдающего распоряжения шоферу.

Встречаться с ним сегодня не хотелось. Надо бы, но это – долгий разговор. Душа его желала другого, и не только лишь душа.

Он торопливо вернулся в комнату, где услышал:

– Быстрее же обними меня! Не представляешь, как одиноко на широченной кровати в Ритце.

Юлия набросилась на него, словно и не было недавних часов страсти. Обвила руками, опрокинула на спину. Пальцы, увенчанные аккуратными, но острыми коготками, вцепились в грудь Федора, ногти причинили боль, впрочем – приятную. Входя в экстаз, запрокинула голову, застонала! Задрожала всем телом.

На миг ему показалось, что клыки ее больше обычного. Или это просто наваждение от хищного поведения подруги? Нет, потом рассмотрев, успокоился: нормальные. Привидится же…

Следующий этап наслаждения отложился из-за стука в дверь.

– Лежи, майне либе полицай, – шепнула Юлия. – Это наш охранник.

Она надела халат на голое тело и отбросила щеколду. Вошел Вольфганг. С коммунистическим приветом в комнату проникли: печеная свиная рулька, картофельные кнедли, куски альпийского сыра, ранние овощи, душистый хлеб и здоровенная бутыль с пивом. Посыльный спросил: не нужно ли что-то еще? Сдачу не вернул и, судя по всему, остался тем доволен. Вряд ли его заработок будет пожертвован на мировую пролетарскую революцию.

Юлия расставила корзинки и подносы прямо на кровати и, поджав ноги по-турецки, принялась есть руками, подавая Федору пример. Баварская кухня – крестьянская по своей сути, блюда сытные и без претензий, поэтому располагает именно к простому поглощению пищи, без лишних церемоний. Без дюжины ножей и вилок, а также отставленного мизинчика.

Федор с удовольствием присоединился. Отведав пива, выдал единственную претензию: гитары нет, а то бы спел.

– Знаешь… Ты пел мне, когда был далеко. Я закрывала глаза, представляла твое лицо и буквально наяву слышала: «Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала…»

– Правда?

– Да! А еще: у нас дома детей мал-мала. Хоть, на самом деле, пока не одного.

– Будут… – Федор вдруг подпрыгнул, опрокинув бутыль с пивом, и едва успел ее поймать. – Я же не пел тебе «Чайф»? Откуда…

– Понятия не имею. Может, мурлыкал под нос, мне и запомнилось.

С каждым часом она все больше удивляла.

– Наверное…

– Я сейчас дам тебе полотенце. Вытри жирные руки от рульки, обними меня и спой. Без гитары.

Петь в голос сидя, поджав ноги и на очень сытый желудок, было немного неловко. Он сдвинул остатки провизии на край ложа, привлек Юлию к себе и начал, больше шепотом, чем в голос:

Я уеду, уеду, уеду. Не держи ради Бога меня. По гусарскому звонкому следу, Оседлав вороного коня…[1]

Она дослушала, практически не шевелясь. Едва дышала. Не наградив поцелуем по окончании, решительно отстранилась и заглянула Федору в глаза:

– Не уедешь. Не отпущу. Никогда. Ни на какую революцию, ни на какую войну. Ни к бабам, ни к мужикам. Хватит! Я слишком много страдала, пока ты был далеко.

Женские пальцы сжали его колено. Властно, требовательно.

– Хорошо! – Федор нежно прикоснулся к ее щеке.

– Ты идиот? – первый раз за весь восхитительный день прорезался Друг. – Добровольно подписался на пожизненное лишение свободы.

В ответ получил только раздраженное «отстань».

А на коридоре послышались шаги, раздались голоса двух мужчин.

– Они здесь, – отчитался привратник.

– Герр Клаус! Сударыня! Незамедлительно нужно с вами поговорить, – потребовал Троцкий.

– Не отвечай! Успеется, – упредила Юлия.

– Денег будет просить? – усмехнулся Федор.

Говорили они тихо, притворяясь, что в комнате никого нет или все спят. Хотя и так все очевидно.