Революция (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

– Федя… Быстрей линяем! Шиздец стучится в дверь.

Сказать-то просто, а вот сделать – не всегда. Дверь была не просто заперта – придавлена крошащимся и оседающим перекрытием.

– Окно!

Федор ударил кинетикой… И ничего не произошло. Даже битое стекло не пошевелилось.

– Друг! Магия отключилась.

– Попробуй сам.

Он ударил ногой. Конечность плохо слушалась. С третьего или четвертого тычка железная решетка все же вывалилась наружу.

– А ты говорил – фигней страдаю, когда жег прутья, – не удержался Федор, хотя по большому счету ему было все равно.

– Ты прав. Но если не хочешь остаться правым и мертвым – лезь в дыру!

Сюртук зацепился за зубья прутьев, оставшихся от решетки. Федор дернулся и, разрывая ткань, полетел вниз. Приложился знатно – сверзился со второго этажа.

– Ничего не сломал?

– Вроде нет…

– Значит, 2 августа можешь макать людей в фонтан.

– Чего?!

– Традиция. В России десантники собираются 2 августа, бухают, бузят и бросают всех в фонтаны. Ты теперь парашютист-десантник… Ладно, после объясню. Валим!

С огромным трудом переставляя ноги, ушибленные при падении, Федор ковылял прочь. Вокруг грохотало. В считанных метрах падали здоровенные камни, каждый мог расплющить голову как гнилой помидор. Но ощущение опасности не тревожило, хоть Зеркальный Щит, скорей всего, не работает – магия покинула его. Накатили апатия и жесточайшее равнодушие. Окрики Друга, заставившие выбраться из рушащегося здания, больше не оказывали никакого действия.

Плевать на все!

Лечь и лежать.

Умереть или просто валяться с пустыми глазами – не важно.

После испытанного безумного наслаждения вся остальная жизнь – сплошная серость. Больше ничего подобного не повторится никогда.

Споткнулся. Прямо на земле лежал мужчина в форме обер-лейтенанта, глаза закатились, на физиономии – блаженство. На мертвой физиономии.

Обошел. Переступить не хватило духа. Через три шага валялся следующий счастливчик. Остановился.

Куда идти? Зачем идти…

– Дебил, мля! – кричал Друг, преимущественно – матом, брызгая нематериальной слюной. – Таешь нахрен, сукин сын, как говно на солнце, а Юлия Сергеевна ждет! Она не знает, какая ты размазня. Хер собачий, а не мужик!

Он сорвался на предельно грубые выражения, сыпал ими как в прежней жизни, когда в автомастерской уронил на ногу аккумулятор от «Ниссана».

Не то чтобы матюги проняли человека, выросшего в заводской среде. Не такое слыхали. Но вот упоминание Юлии… И слова: он сейчас сдохнет как последнее чмо вместо того, чтобы стремится к ней… Они пробудили в беспросветной тьме какую-то искру.

Он представил ее лицо. Вообразил, как она говорит: «слабак».

Но губы не шевельнулись – даже в воображении. Юлия никогда бы так не оскорбила Федора. Тем более, что убеждена: он не слабак. Она верит в него больше, чем он сам!

Шаг за шагом, обходя тела, Федор двинулся дальше, грязный, нелепый в рваном сюртуке, пыльных штанах и неделю не чищеных штиблетах. Куда? Прямо. Лишь бы подальше от катаклизма, навстречу сгущающимся поздним сумеркам июня. Впереди ползла и удлинялась собственная тень, отбрасываемая гудящим за спиной оранжевым пламенем.

Вскоре позади что-то взорвалось, и свет исчез. Федор нашел на небе Полярную звезду и отправился на юг, обходя встречающиеся по пути хутора и юнкерские поместья.

– Мы с тобой настоящие русские парни, Федя, – грустно пошутил Друг. – Нам с тобой доверили поиграться с классной импортной штукой, и ты ее тут же поломал. Абыдна, да?

Федор не ответил, сосредоточенно переставляя ноги.

Кайзер стонал и кричал – до исступления, до пены на губах.

В крохотной пассажирской кабинке аэроплана, переделанного для императорских нужд из бомбардировщика, он вцепился в подлокотники сиденья, сжав их пальцами до черноты. Потом повалился вперед. Потерял сознание, ударившись лицом в переборку пилотской кабины.

Пока над телом монарха хлопотал адъютант, летчик был вынужден сменить курс. Перед носом машины в небо бил сноп огня невероятной высоты. Аэроплан несколько раз встряхнуло, будто поблизости рвались снаряды зенитной артиллерии. Снижаться около Вевельсбурга оказалось невозможным. Пилот ввел аппарат в правый вираж и велел штурману проложить путь к Падеборну. Вышли к нему на закате дня.

Когда колеса коснулись взлетно-посадочной полосе, Вильгельм начал приходить в себя. С трапа спустился без посторонней помощи. Услышав о причине перемены курса, потребовал авто и немедленно получил «Мерседес» начальника аэродрома.

В машине увидел свое лицо в водительском зеркале заднего вида и сначала не поверил отражению. На кайзера, которому не исполнилось и шестидесяти, в зеркало смотрел древний изможденный старик… Вот почему в Падеборне от него шарахались и не сразу выражали положенное почтение.

Кожа дряблая, складчатая, в пятнах. Глаза – провалы. Худые щеки как ямы на давно запущенном шоссе. Волосы поредели и стали совершенно белесыми… Живой труп!

И слабость. Проклятая, разливающаяся по всему телу. Лишающая воли…

Боль. Под ложечкой. А еще в груди, где сердце.

Привычно воззвав к магии, Вильгельм принялся приводить себя в порядок. Закрыл глаза. Сосредоточился, сконцентрировался.

Странно.

Боль не утихла ни внизу, ни вверху. Слабость не исчезла. А открывшиеся глаза показали в зеркале того же старика, только в выражении потертого лица прибавилась обреченность.

Магия не действует!

Он схватился за амулет, приколотый к лацкану мундира. Он изображал воздушную волну – по первому дару Вильгельма, позже он развил остальные. Прижал амулет к щеке.

Ничего.

Собственно, даже не нужно было трогать амулет пальцами. Достаточно потянуться мыслью, и он тут же откликался – почти как живое существо. Нет, не живое, зато деятельное. Трудно объяснить, но за десятилетия владения амулетом Вильгельм настолько привык к нему, что его молчание было примерно как парализованная нога. Вот она есть, но не слушается, а если воткнуть иголку – не реагирует.

Душу начала обволакивать паника. Кайзер даже представить себе не мог масштаб катастрофы.

Воочию он увидел последствие случившегося. Самое наглядное.

На месте холма, где стоял замок, зияла впадина, светившаяся малиновым цветом остывающих камней.

Вильгельм поднял руки. Раньше в Зале баронов, да еще на подходе к замку, он всем своим существом ощущал бурление магической мощи, принадлежащей только Германии и ему, Вильгельму. Благодаря ей немногочисленные и даже не особо сильные с рождения одаренные становились настоящими боевыми магами. Привязанные амулетами к этому источнику, они могли синхронизировать свои действия, а два мага, вошедших в резонанс, не удваивали – учетверяли возможности.

Ближайшим родственникам, а практически все монархи Европы в той или иной мере связывались кровными узами, Вильгельм дарил амулеты, созданные и настроенные лично под них. Оттого Германия всегда была на особом месте. По этой причине такое раздражение вызывала Франция – республика вольнодумцев, отрицающих магические авторитеты, и их элита точно не заслуживала презентов кайзера. А уж какое возмущение вызвала политика русского императора Георгия, когда тот поддержал лягушатников во время Первой германо-французской войны! Даром что тоже носил амулет из Вевельсбурга.

Неблагодарные! Вам были даны уникальные возможности. Где они теперь?

А нигде. Как он не вытягивал руки над провалом, но не чувствовал оттуда никакой магии. Будто держал их над прудом с карпами. Разве что здесь гораздо теплее.

Подбежал смутно знакомый обер-лейтенант, командир комендантской роты Вевельсбурга. Отдал честь, попытался доложить, что его солдаты ищут уцелевших в обрушенных домах около провала.

Офицер был простецом. Маги лежали мертвыми или казавшимися таковыми. Лишь один встал и проковылял мимо кайзера, даже не обратив на него внимания. Взгляд пустой, потухший, безразличный ко всему.