Бесконечная история (СИ) - Коллектив авторов

Внезапно хоровод скоморохов распался, всё стихло, и под гусельный перебор выплыла в середину княжна Твердислава: босая, в одной лишь белой рубахе с длинными, до земли, рукавами, без платка, только с широкой зелёной лентой в светлых волосах. Закружилась, широко раскинув руки. Заплясали в свете костров розовые тени по белому полотну, облепившему девичье тело. Казалось, княжна голая пляшет на виду у всего народа, взмахивая то правой, то левой длинной, как у сказочной волшебницы, рукой. Первые же слова её песни подхватили сотни голосов. Людей было не видно за кострами, чёрный лес по краям поляны гудел, пел, кричал. Салкэ, не замечая, начала притопывать в лад песне. Она и сама бы сейчас сплясала. Владимир вдруг шагнул вперёд, Салкэ потянулась за ним. Княгиня Всеслава удержала её. Твердислава уже не кружилась, плыла навстречу брату по полотняной дорожке, манила к себе, высоко вскинув над головой руки. Снова громко и резко взвыли гудки и стихли. «Петь да плясать!» — звонко выкрикнула Твердислава. «Петь да плясать!» — громыхнуло из темноты за кострами. — «Пахать да катать!» — «Пахать да катать!»

Салкэ уже поняла, что сейчас будет. Владимир проведёт борозду, вспашет землю. Об этом рассказывала утром Всеслава. Только странно, что поляна уже перепахана. Пение стихло, замолкли гусли и свирели, зато вступили трещотки, рассыпались дробно. Красная рубаха Владимира казалась чёрной в свете костров, он шёл по большому кругу, ровно, мощно, будто не по свежей пашне, а по твёрдой земле. Обошёл всю поляну, вернулся, протянул руку Салкэ. Вывел её на середину, на дощатый помост. От другого края поляны к ним уже приближались двое, первый — Горазд, волхв. На вытянутых руках он держал волчью шкуру с оскаленной мордой. У второго в левой руке был рог в серебряной оправе, в правой — деревянная чаша-ладья. «Наузы», шепнул Владимир. Салкэ быстро набросила на мужа пояс, защёлкнула бляхи. «Ничего не бойся. Пей!» Она кивнула. Второй волхв вышел вперёд, медленно поклонился, проговорил что-то низко и важно. Салкэ не разобрала слов, только начало поняла: «Князю Владимиру свет Игоревичу отведати…» Владимир принял рог, резко опрокинул его надо ртом, большая часть напитка стекла по усам и бороде. Вытер губы ладонью. Волхв нахмурился, как будто осуждая князя, но повернулся к Салкон и с тем же поклоном начал:

— Княгине… — он запнулся, и Владимир твёрдо продолжил:

— Свободе свет Кончаковне, — видно, нельзя здесь божьи имена называть.

Чаша, расписанная тем же узором, что симарглов короб, оказалась у самых губ, Салкон глотнула. Струйка щекотно побежала от угла рта к подбородку, пить с широкой стороны чаши было неудобно. Салкон перехватила руками, повернув ладью носиком к себе, ровными глотками выпила неведомое зелье. Не мёд, не сбитень, какой-то взвар. Травы, кажется, сушёные ягоды, терпко, с кислинкой. Шагнула вперёд — отдать пустую чашу. Владимир крепко подхватил её под локоть, и вовремя: хоть и не хмельное питьё, а земля ушла из-под ног, чаша выскользнула из пальцев, ударилась, подскочила и покатилась по холстяной дорожке. Кровь бросилась в виски, звуки стали оглушающе громкими, пламя костров — нестерпимо ярким. Лица волхвов приблизились и вдруг потекли, расплылись в розово-сером тумане. Салкон обернулась к мужу и обомлела: волк с человеческим телом стоял рядом с ней вместо Владимира. Она закричала, но голос утонул в грозном шуме трещоток. Рванулась, и волк схватил её за плечи, щёлкнул зубами у самого уха. Салкон мягко упала на колени, оттолкнула — пальцы наткнулись на спутанную звериную шерсть, она отшатнулась. Волк повалил её, рыкнул предупреждающе. Салкон замерла, вцепившись в науз.

Волк… Предок рода. Тот, чья кровь обновляет род. Жаром плеснуло по венам, тяжёлая волна ударила в голову и под чрево. Салкон рванула алую рубаху, добираясь до кожи, до белой груди, в которую можно впиться ногтями, зубами. Она сама превратилась в волчицу, она стонала, выла, подставлялась, широко раскинув ноги, приподняв зад. Трещотки гремели в лад движениям. Она громко закричала, когда волк вошёл в неё, плотно обхватила его ногами, вокруг свистело, грохотало, волчья морда нависала над самым лицом, по ногам текло липкое и горячее, во чреве было жарко, пусто, жадно, снова и снова она дёргала на себя тяжёлое тело мужа-волка и сама подавалась вперёд, стремясь заполнить им лоно. Он брал её длинными медленными ударами, почти выходя из неё и плотно входя на всю длину уда, и она кричала на каждом ударе, и перед глазами мелькала и впивалась в податливое дерево разящая сталь копья, ещё, и ещё, и ещё, и ещё…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Влага заливала глаза, лицо, тело, Салкон словно плыла по реке, медленно приходя в себя. Владимир, в рваной и мокрой насквозь рубахе, стоял рядом на коленях, осторожно тёр ей щёки, ласковыми округлыми движениями. Салкон приподнялась, и он подхватил её под плечи, помогая сесть. Она оглянулась вокруг.

Тёплый весенний ливень затопил поляну, шипели гаснущие костры, небо над кромкой леса было серым, в рассветной полутьме кружились танцующие тени с воздетыми к низким тучам руками, выкрикивали что-то непонятное. Волчья шкура с оскаленной мордой лежала рядом, по светлому полотну дождевая вода размывала бурые пятна. Салкон поднялась, цепляясь за мужа, провела ладонью по бедру — плахты не было. Она стояла в одной мокрой, облепившей тело рубахе. Вдруг поняла, вспомнила всё, вскрикнула, Владимир крепче прижал её к себе и заглянул в лицо:

— Слышишь? — за шорохом дождя никак не разобрать было, а может, зелье ещё шумело в ушах. Он начал повторять, касаясь губами её уха:

— Княгине Свободе честь да слава! Пахать да катать! — она кивнула, не понимая, сделала шаг и споткнулась, ноги не держали. Владимир подхватил её на руки и понёс к краю поляны.

Всеслава шагнула навстречу, набросила на них обоих длинный меховой плащ:

— Скорее в возок, не застудилась бы. Дождь как сразу хлынул. Приняли тебя наши боги. И люди приняли, настоящей княгиней стала. — Салкон крепче прижалась к Владимиру, спрятала лицо в мягком собольем мехе, зажмурилась. Её трясло. Под веками плясали красные сполохи, волчьи морды скалились с серебряных блях, старый Горазд кричал: «Катать, катать по зелёной паполоме! Русалий узор! Одолень-трава!»

Наутро город стоял притихший, промытый ночным ливнем, посады не шумели, колокол Вознесенского собора звонил к обедне печально, будто сокрушаясь о людских грехах. Владимир смущённо косился и на жену, и на отца с матерью. Салкон не поднимала глаз. Она только теперь окончательно поняла, осознала, что произошло ночью: муж брал её, одурманенную заповедным зельем, на глазах у всего народа, а она отдавалась по-звериному, ненасытно, пока не потеряла сознания.

Всеслава Ярославна, как всегда холодная и величавая, окинула взглядом сына и невестку, затем кивнула мужу:

— Княже, ступайте с князь-Владимиром в церковь. Да вели сказать Феодору-попу, чтоб служил не спеша, мы со Свободушкой позже будем, к херувимской. — Взяла Салкон за руку и увела в свои покои.

Ларец, в который вчера укладывали крестики, венцы и бармы, стоял на столе. Всеслава усадила Салкон на лавку, придвинула зерцало:

— Глянь-ка, пойдёт тебе большой княжеский убор? Улыбнись, Свободушка, ведь княгиней стала. — Накрыла ладонью руку Салкэ, сжала — как вчера.

— А вы… тоже так…

Всеслава вздохнула, не понять было, то ли грустно, то ли счастливо:

— Владимира в русалью ночь понесла. И Святослава тоже. Хорошо будет, если и ты… А я тебя ещё другому научу. Как мужа вернуть — из плена, из похода тяжкого. Место такое есть на забороле, на встречь солнца. Там встать да молиться — Яриле, Ветриле да Днепру Словутичу. И слова какие говорить, расскажу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Салкэ подняла глаза на свекровь:

— А почему Владимир вчера не пил зелья? Нарочно на усы плеснул, я заметила.

— Тебя жалел. От того зелья в человеке разума не остаётся, только хотенье да злость. Жене это зелье помогает слабость одолеть, а сильный муж в зверя обращается, в волка или пардуса. Раньше, совсем в старые времена, перед битвой пили. Брат мой, князь Владимир Галицкий, не знал, выпил до дна, так княгиня Болеслава после той ночи в монастырь ушла. Князь Игорь тоже не пьёт. Поговорим ещё, вечером. Надевай-ка большой убор, Свободушка, тебе сегодня надо в церкви краше всех быть.