Бесконечная история (СИ) - Коллектив авторов

Одна из женщин вышла из дома и подошла поближе. Уна отломила еще кусок хлеба и протянула ей. Женщина задумалась, но потом взяла хлеб. Первый шаг был сделан.

Уна знаками объяснила, что пришла меняться. Она достала свое полотно, и женщины принялись его щупать и щелкать языком. Это было хорошее полотно: мягкое и тонкое, но прочное. Она несколько раз белила его на снегу и при луне. Любая хозяйка гордилась бы таким умением.

Вот и женщины маленького народца тоже оказались дочерьми Евы: каждая хотела полотно для себя. На счастье Уны, мужчин в деревне не было, кроме нескольких стариков, которые равнодушно смотрели, как торгуются их дочери и невестки.

Уна отказывалась от всех предложений. Не взяла ни сушеных ягод, ни вяленого мяса. Покачала головой, когда старшая из женщин протянула ей свой браслет — узкую серебряную полоску.

Женщины посовещались, и одна из них убежала. Сердце Уны забилось быстрее. Вскоре женщина вернулась, держа в руках сверток. Под темной мешковиной тускло блестела тяжелая ткань. Уна потрогала уголок, равнодушно покачала головой и отвернулась, собираясь уходить. Женщины завздыхали. Она остановилась и еще раз пощупала ткань. Взвесила на руке свое полотно. И кивнула. Хорошо, она возьмет эту непонятную ткань, и постарается что-нибудь с ней придумать, и оставит женщинам свое чудесное полотно. Все радостно зашумели.

Отойдя от деревни достаточно далеко, Уна упала на колени и потянула мешковину. «Шелк, — вспомнила она слова бабки, — и золотые нити». Узор сильно потускнел со временем, она похолодела от мысли, что Черный Олаф не примет это как выкуп. Но потом тряхнула головой, снова свернула ткань и зашагала домой.

Через несколько дней рано поутру весь двор Черного Олафа проснулся от королевского крика.

— Лауд все-таки ушел к этой девке! — ревел король. — Я покажу им, как перечить мне! Все собирайтесь! И епископа берите, я прокляну их прилюдно!

Когда вооруженная толпа подошла к маленькой хижине, Уна сидела на пороге. Ее волосы были прикрыты, как положено замужней женщине.

— Доброе утро, отец, — поприветствовала она короля. Тот побагровел.

— Дитя, мы ищем принца Лауда, — вступил в разговор епископ, — не знаешь ли ты, где он?

— Здесь, — кивнула Уна на дверь хижины. — Мой муж еще не встал, но думаю, что вы своими криками его разбудили.

— Змеиная дочка! — закричал король. — Лауд давал клятву, что не будет с тобой встречаться!

— Он не нарушил своего слова, — ответила Уна. Лауд вышел из хижины, и она обратилась к нему:

— Любовь моя, расскажи этим добрым людям, что случилось вчера.

— Мы встретились на дороге у ворот, — сказал Лауд. — Ты взяла меня за руку и отвела сюда.

— То есть ты не увлекал эту девушку за собой? — спросил епископ.

Лауд поднял на него честные глаза.

— Нет, святой отец. Это она меня сюда затащила.

В толпе стали раздаваться смешки.

— Похоже, что принц не нарушал клятвы, — осторожно начал епископ, но король перебил его:

— Хитрите сколько пожелаете! Но я поставил тебе условие, Уна Гудбругсдоттир, а ты его не выполнила! Где выкуп, достойный моего сына? Покажи его, и я назову тебя дочерью!

Уна ушла в хижину и вернулась со свертком в руках. Она развернула его и встряхнула, чтобы показать тяжелый шелк во всей красе. Солнце вышло из-за облаков, в его лучах переливы на ткани сделались радужными, а старое золото вспыхнуло.

— Я принесла вам победу, — засмеялась Уна. — Что ты скажешь на это, король?

Черный Олаф тяжело вздохнул и развел руками.

— Иди сюда, дочка, — сказал он, — надо же мне поприветствовать невестку, как следует.

Говорят, что после этой победы Уна Гудбругсдоттир отдала знамя семье мужа, потребовав только, чтобы его разворачивали каждый раз, когда она рожает. Говорят, что Лауд поселился на острове Скай и от его сыновей пошли кланы Маклаудов Харриса и Данвегана и Маклаудов острова Льюис.

Бывали ли вы в замке Данвеган на острове Скай? Видели ли Знамя Фей? Это остатки одеяния какого-то сирийского отшельника. Это знамя Харальда Сурового. Это приданое феи, которая пришла в клан Маклаудов и оставила его своему сыну. Это — истории, которые рассказываются и никогда не заканчиваются.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

NikaDimm

Русалья ночь

«Последнее, что мы должны выяснить, это — сцена в пятой створке браслета: под знаком засеянного поля кувыркается волк, перепоясанный двумя поясами, из которых один щедро орнаментирован. Стоящая рядом женщина держит в руке (около морды волка) ремень или пояс… Обращает на себя внимание, что женщина как бы начинает снимать с себя юбку (несшивную поневу — плахту, т. е. ткань, обернутую вокруг бедер); одна нога женщины обнажена выше колена, что заставляет вспомнить распространенный еще в XIX в. обычай ритуального coitus'a на вспаханном поле…Обычай, идущий, по-видимому, из очень глубокой древности, когда все пахотные угодья были в общем владении всего рода. Естественно, что тогда обряд должен был выполнять сакральный глава рода…

…

Великолепные русальские браслеты из кладов XII–XIII вв. с явными языческими изображениями являются безусловным доказательством того, что… русские княгини возглавляли весенне-летние языческие обряды и, вероятно, сами исполняли главную роль в священном танце русалки. Недаром сказка о Царевне-Лягушке и ее муже Иване-Царевиче сохранила описание царского дворцового обихода. Очевидно, главные языческие действа — потехи в стольных городах Руси начинали княгини и именно для этих всенародных, но тайных для церковников, празднеств мастера-ювелиры с таким тщанием и продуманностью изготавливали свое серебряное узорочье, пронизанное языческой символикой.»

Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. Часть 3. Двоеверие (XI–XIII вв.). Глава 13. Языческие обряды и празднества XI–XIII вв.

1188 год

Дымок из кадильниц, сладкий, терпкий, манящий, мешается с запахом деревянных полов, нагретых солнцем. Луч высвечивает на алтаре лики богов — русичи называют их святыми. Собор Вознесения Господня, главный, княжеский храм Новгорода-Северского. Золото, киноварь, лазурь. Вторая доска слева, за низкой каменной алтарной преградой — её святая, Анастасия. Поставили, когда обвенчался с дочерью хана Кончака Владимир Игоревич, князь Путивльский. Салкэ тогда долго вглядывалась в черты, подобные тем, что видит она в зерцале. Польстил княжеский богомаз молодой княгине, намалевал святую похожей на Салкон.

Салкон. Такое имя дал ей отец — Салкон[12], та, в чьей крови поёт северный ветер. Имя звенит на языке — талым льдом в студёном ручье, вскриком чайки в вечерней степи. Салкон, Салкэ. Салкэ-хатун. Только половецкие чаги-служанки зовут её так. Для русичей она княгиня Анастасия Кончаковна. А муж, Владимир, нарёк её Свободой[13]. Верно, расслышал в имени Салкон вольный зов северного ветра.

Салкон. Рождённая укрощать необъезженных кобылиц, натягивать тугой лук, добывать сайгаков да диких селезней, пить ледяное дыхание зимней степи. Отец сам учил её тому, что должна уметь жена каана — великого хана. Охоте и войне, счёту и торговле. Как молвить ханское слово, чтобы услышали те, кто не хочет слушать, как вести ослабевшую от долгой зимы орду на летнюю стоянку. А потом сам же сговорил за русича, за Ольговича. И сказал непонятно:

— Мужа тебе выбрал. Не по силе — по верности.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Испугалась Салкэ: как же это — не по силе? Глядела на Владимира цепко, сторожко, степной лисицей, почуявшей неведомого зверя. Про себя положила тогда: если и правда слаб княжич, не будет её воли взять его в мужья. Свободный народ сары, и женщины его свободны. Ни отец, ни брат — никто не может отдать половчанку замуж без её воли.

До самого праздника Нового Солнца не давала Салкэ ответа, ждала. И княжич ждал, поглядывал издали на свою наречённую невесту. Ни слова не было сказано между ними. Владимир ходил по стану Кончака свободно, только петля для меча пустая висела на поясе, указывая: княжич пленник здесь, не гость. А на празднике, по древнему обычаю, метали воины копьё в щит. Угрожающе свистели рассекающие воздух тяжёлые копья, с хрустом входила сталь в обтянутое дублёной кожей дерево круглых щитов. Владимир стоял среди воинов, вокруг свистели и кричали при каждом умелом броске, он смотрел молча.