Грязные деньги - Петр Владимирский

«Пока можешь мчаться — мчись, — думал Осокоров. — Занять сидячее или лежачее место в зрительном зале я всегда успею».

В конце концов он понял — ему не хватает воспоминаний детства, чтобы победить старость или хотя бы примириться с ней.

Детство было так давно, что он уже не верил, действительно ли был когда-нибудь маленьким. А вдруг все это ему приснилось? Старые фотографии начали казаться подделкой. Он остро захотел побывать в Украине, отыскать свои корни, убедиться: его мама жила здесь, и папа тоже из этого здешнего теста, а он был маленьким, вообще — был!.. Тогда, возможно, сковывающий его холод повременит…

Когда ему сюда, в провинцию, позвонила Вера Алексеевна, Осокоров уже многое успел увидеть и почувствовать в Полтаве, и как раз не хватало умного, понимающего собеседника. Конечно же, он сразу согласился на ее приезд. Лученко замечательная женщина и отличный специалист, знакомство с ней — просто подарок судьбы.

Когда Вера вышла из скоростного поезда, ее уже ждал Марк Игоревич, припорошенный снегом. Снегопад шел весь день, обильный и густой. Он подал ей руку, сказал какой-то комплимент, она ответила… Иногда слова звучат как фон чему-то более важному. Снег все падал, они зашли в гулкое здание вокзала, одновременно топнули ногами, чтобы стряхнуть снег, улыбнулись.

Осокоров посмотрел ей в глаза, произнес значительно:

— Я готов быть духовником и психотерапевтом. Можете рассказать мне с самого начала и все, как другу.

— Спасибо, — ответила Вера. — Тогда и вы поделитесь со мной, сумели ли найти то, что искали: свои корни. И в чем именно.

Осокоров улыбнулся своей ослепительной улыбкой.

— Счет один-один, — сказал он. — С вами приятно иметь дело. Только у меня предложение: а поехали в Миргород?

— А поехали! Сама хотела вам предложить. Меня папа туда в детстве возил, интересно глянуть, как там…

Вера только сейчас заметила, что у «американца» с собой небольшой чемоданчик на колесах.

— Мне это нравится. Вы даже не спрашиваете, зачем мне туда нужно, — одобрительно кивнул Осокоров. — Значит, мы друг друга понимаем.

Они приехали на автовокзал и вскоре уже сидели в комфортабельном автобусе. За два часа езды многое можно успеть рассказать. А рассказывая, упорядочивать факты в собственной голове…

Осокоров слушал внимательно. Не перебивал, не задавал отвлекающих вопросов. Выслушал всю историю, начиная с якобы украденного кольца, затем про строительство, театр, артистов, смерть Билибина, конфликт с подругами и давление олигарха. И даже про недостроенный дом в Пуще-Водице… Правда, теперь, благодаря щедрости Осокорова, дом можно закончить. Если бы Вера знала, что получит столько денег за свою обычную, в общем-то, работу, она бы ни за что не согласилась на предложение Чернобаева…

Осокоров слушал, молчал, кивал. Меж тем за окнами автобуса лежала украинская провинция. Сейчас, укрытая белым, она казалась скучной и унылой. Однако, может быть, это даже хорошо? Особенно для уставшего от цивилизации горожанина. Ведь беспокойная нервная цивилизация свирепствует именно в крупных мегаполисах, где голова раскалывается и от работы, и от отдыха, от необходимости спешить — успевать за потоком жизни. Провинция — значит «отдаленная местность, периферия». Но ведь все относительно, и столицы от периферии тоже удалены, так что если взглянуть на дело с этой точки зрения, то понятно: слово «провинция» придумали высокомерные горожане…

— Я вам сочувствую, Вера Алексеевна. — Марк Игоревич прервал молчание. — И понимаю так, как мало кто может понять. И мне приходилось в свое время ощущать на себе прессинг крупных корпораций, отступать. Поверьте мне, у вас все наладится. Давление на вас прекратится, поскольку исчезнет смысл этого давления.

— Думаете?

— Уверяю вас, и работа, и квартира, и остальное — все вернется на круги своя.

— Что вы мне посоветуете делать?

— Вы уже сделали достаточно для того, чтоб все разрешилось так, как должно быть. Что делать? То, что вы делаете всегда, если я вас правильно понимаю. И то, что всегда делал я. Отступая, наступать с противоположной стороны. С пятой стороны и с двадцатой. У сильных мира сего гораздо больше уязвимых точек, чем у слабых, им есть что терять, и они этим дорожат… Но давайте не будем философствовать.

— Давайте.

— И поэтому к вашим проблемам мы обязательно вернемся по пути в Киев, когда закончим здесь все наши дела.

— Согласна. Тогда теперь я вас слушаю, а вы рассказывайте.

…Он специально поехал в Полтаву поездом, хотя люди его уровня не любят тратить время. Он собирался почитать в дороге Гоголя, понаблюдать за пассажирами, понять изнутри свою бывшую, теперь чужую страну. Железная дорога — отличное место для таких наблюдений. Надоело летать и видеть вокруг пассажиров бизнес-класса, дорогих менеджеров, похожих, как оловянные солдатики.

А получилось еще лучше. Перед отправлением поезда на перроне в Киеве к нему подошла женщина и попросила присмотреть за сыном: он ехал к бабушке с дедушкой в Полтаву. Осокоров очень удивился. Чужой человек, в чужой стране, а ему доверяют ребенка!.. Мальчика звали серьезным именем Тимофей. Честно говоря, таких образцово-показательных детей Осокоров раньше в жизни не встречал, так что ответственность за дитя не легла на него тяжким грузом. Всю дорогу до Полтавы мальчик тихо рисовал в своем альбомчике какие-то сражения, подбитые танки и самолеты.

А потом бабушка и дедушка Тимофея «прихватили» его мертвой хваткой гостеприимства, и американский турист вскоре осознал себя сидящим у них за столом. На вышитой льняной скатерти стояли такие яства, что он сразу вспомнил «Старосветских помещиков» своего обожаемого Гоголя. Он осмотрелся: белые стены казались голубоватыми от свежей побелки, темно-вишневый крашеный пол укрывали разноцветные домотканые коврики. В дверных проемах красовались полотняные портьеры, украшенные вышивкой. В окно, занавешенное тюлем, кланялись ветки, посеребренные изморозью. В этой тихой обстановке обитала какая-то белая магия. Уют комнаты затопил его до краев. Словно на старой фотографии из детства проступил этот интерьер.

— Ведь мама моя родом из Полтавы, — сказал Осокоров. — Мы часто перебирали альбом с фотографиями… А что касается гостей, то, конечно, я не должен был уступать, меня ждал забронированный через Интернет отель. Но…

— Вам нужно было вновь испытать забытое чувство потери приватности, — догадалась Вера.

— Вы умница. Я на старости лет подозревал себя в начавшейся черствости и хотел ощутить пульс жизни. Так что мне улыбнулась удача: провести день с простыми людьми бок о бок…

А потом его возили по городу, рассказывали про Петра и шведов, про казаков Искру и Кочубея, даже читали вслух «Полтаву» Пушкина. И Тимка все время их сопровождал. Марк Игоревич и верил, и не верил, что можно вернуться в детство. Оно у него состояло из двух половин: первая — абсолютно американская: колледж, знакомые, много спорта, пластинки с музыкой Армстронга и Эллы Фитцджеральд, рок-н-ролл и первая сигарета, первый секс… Вторая — не для всех: православная церковь, чтение Гоголя вслух, украинский борщ и вареники, песни, страшные папины байки про нечистую силу. И потрясающие мамины рассказы о жизни до большевиков, о поездках из Полтавы в Миргород, в Диканьку, о любительских спектаклях по Гоголю. Осокоров давно мечтал увидеть тех людей, о которых столько рассказывала его мама. Через столько лет, через большую жизнь попытаться войти в ту же воду? Говорят, это невозможно. Но он их действительно встретил в Полтаве — бабушку и дедушку Тимки. А главное, он увидел те самые вросшие в землю хатки, укрытые снегом, как шапкой.

— Знаете, большинству нравятся многоэтажные дома: бетон, стекло, высота — дух захватывает. Я ведь в Нью-Йорке живу, так что могу понять. А вот мне милы те домики, которые я застал ребенком: маленькие, старые, с разнообразной лепниной. Уютные, сразу целиком помещавшиеся в поле зрения. Тихие, несуетливые, образующие такие же дворы. Такие дома — штучная работа, индивидуальный пошив. Не массовая застройка, а жилье… Кто-то скажет, что любовь к таким домикам — это признак провинциальности. Тогда я согласен быть провинциалом! Во всяком случае, мне нравится все тихое, живущее не напоказ и не работающее на публику, не коммерческое, не громкое — просто красивое. Для себя.

Марк Игоревич рассказывал, что таких домов почти нигде не осталось, но в Полтаве он их увидел, и внутренняя машина времени сразу включилась, мгновенно перенеся его в детство, он все вспомнил, ощутил толчки жизни в груди, слева. Мальчик Тимофей ходил рядом с ними, дед что-то рассказывал, а Осокоров, снова живой, не старый, чуть не плакал — ну почему детство уходит?! Куда? Зачем? Тут он посмотрел на Тимку, на его смешную шапку-ушанку и серьезные глаза… Тот тоже посмотрел на Марка Игоревича и замер. И этого мгновения хватило, чтобы взрослый человек понял: никуда детство не уходит. Оно не ушло, это он от него ушел. Просто вырос. А оно перешло к другому мальчику, потом опять к другому, и теперь оно вот у этого, у Тимофея. Играет с ним в те же самые игры, расширяет его двор до пределов вселенной… И ему, восьмидесятилетнему старику, стало спокойно, потому что только так, по справедливости, и может быть устроено на свете.