Ярополк - Владислав Бахревский

Августа Феофано отомстила мужу за его безобразное беспутство. Но если Роман умер Великим постом, то на Пасху преставился василевс Стефан, живший в изгнании. Причастился Святых Даров и отошел ко Господу. Его врагами были и патриарх Полиевкт, и Феофано, и Иосиф Вринга.

Что поделаешь! Пауки – лакомое блюдо для самок. Феофано снова выплетала сеть на великого воина и столь же великого хитреца Никифора Фоку. Василевс, чуявший опасность, как летучая мышь – кожей, вдруг понял: он живет в коконе, из которого не выпутаться. Кокон следовало разрезать и спастись, но все нити были невидимые, неосязаемые.

…Мы спрашиваем себя, почему погибла Византия, поставившая самые великолепные храмы Господу, одарившая православие всей полнотой и красотой богослужения, заветами святых отцов, истинами святых Вселенских соборов, великими подвижниками, благословенными монастырями, – что сказать на это? Создавшая иконы, истребляла иконы и защитила иконы. Разгадавшая самую непостижимую тайну Творца о Троице, увенчавшая свое благочестие радостными откровениями о Богородице, о Заступнице… Но разве не плакал Господь, когда василисса Ирина, ради самовластья, выкалывала глаза сыну Константину? Не в крови ли была выкупана с самого начала династия Василия Македонского[89]: сначала Василий убил своего соперника Барду, а потом и благодетеля василевса Михаила III? Не содрогались ли святые гробы преподобных и блаженных во времена гонений и убийств святейших патриархов? Не вздыхало ли Небо, созерцая, как святейшие патриархи предаются утонченному чревоугодию и благословляют василисс на убийство их багрянородных мужей и детей?

Разве не для каждого из нас сказал Господь: «Всякий, кто слушает Мои слова и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот, и он упал, и было падение его великое».

Разве не для василевсов сказано было это? Где их дома? Где их багряные сапоги?

Все, что из песка, стало песком. Лжеслава, лжемогущество… и само золото их тоже стали песком. Их царства – только звук. И для большинства людей эти звуки все равно что треск кузнечиков в траве.

Разве не нам и разве не для василевсов сказано Господом: «Я есьм хлеб жизни». А что мы вкушаем? Что вкушали василевсы? Обернитесь, где их великие царства? – песком засыпало. Где изумившие мир дворцы? – травой поросли.

Не нам ли сказано Господом, – и не есть ли василевсы и правители одни из нас? – «Да взыщется от рода сего кровь всех пророков, пролитая от создания мира… Ей, говорю вам, взыщется от рода сего!»

Где прекраснолюбивые греки, где поклонявшиеся плоти римляне, где византийцы, давшие миру святых отцов Церкви, столпников и творцов божественных песнопений?

Знаем, знаем уроки Господа Творца. Еще как знаем, живем, словно неведающие, ходящие во тьме… А иные же из нас поклонились тьме и злу. От тьмы, от зла ждут земных наград. Но ведь свет от Света, а от тьмы тьма. Слово от Слова, а от безмолвия скрежет зубов.

Никифор и болгары

Поиски монаха, передавшего письмо об откровении ему скорого конца василевса, ничего не дали. Тогда Никифор уединился в своей излюбленной резиденции на берегу Босфора. Новый дворец был выстроен рядом с Вуколеоном. Название жилище василевсов получило от мраморной скульптурной группы: огромный лев терзает огромного быка.

Никифор целый день провел в молитве, в затворничестве, ждал, когда привезут монаха Прокла, единственного обитателя скалистого островка.

Проклу дали новую рясу, прежняя на нем истлела, и аскет радовался обнове, как дитя.

Никифор пал на колени перед подвижником.

– Прости меня, грешника! Смилуйся, открой, какая смерть меня ждет? Неужто я, воин, паду от руки женщины?

– Нет, – сказал Прокл, улыбаясь и поглаживая свою рясу. – Ты умрешь от руки соотечественников, но от мужских рук! От мужских!

Ничего более не добившись, василевс отправил аскета на его скалу, снабдив шубой из черно-бурых лис да новой сетью для ловли рыбы.

Прокл, прощаясь, одарил Никифора пригоршней камешков, обыкновенной галькой, но сказал серьезно:

– Вот твоя стена.

Василевса осенило:

– Стена? Надо огородить дворец стеной! А камешки – в стену.

Тотчас пригласил архитектора, которому наказал обнести дворец каменным поясом на случай осады, а чтобы громоздкое сооружение не было вовсе бесполезным, предложил разместить в стене конюшни, пекарни и всяческие кладовые, хранилища, погреба.

Успокоенный Проклом, отведшим подозрение от Феофано, Никифор вздохнул с великим облегчением. Но теперь он думал о том, кто желал опорочить василиссу. Врагов множество, но мысли Никифора упрямо возвращались к святейшему Полиевкту[90]. Полиевкт монах с отроческих лет, но Никифор не мог забыть звенящего ненавистью взора святейшего, когда тот, являя свою власть, загородил ему вход в алтарь на глазах всего синклита, на глазах народа в торжественный час венчания с Феофано.

Грех второго брака, разумеется, должно смыть епитимьей. Сугубой епитимьей. Полиевкт был прав: ведь вдовец Никифор венчался с вдовицей Феофано, которая даже положенного траура не соблюла. Впрочем, не по своей охоте, а по воле опять-таки василевса. Но Богу Богово, а кесарю кесарево. Кому как не святейшему следует принимать на себя чужие грехи, тем более грехи василевса.

– Полиевкт! – размышлял Никифор вслух. – Полиевкт!

У самого рыло в пушку. Смерть Константина Багрянородного, смерть василевса Стефана подлая молва увязывала с именем Полиевкта. Никифор верил: подлая. Монахи и церковные власти ценили Полиевкта за жизнь скромную и даже скудную для столь высокого иерарха, за мудрость в делах.

Держа все это в голове, в великом раздражении принял Никифор посла «василевса болгар» Петра[91]. Сей титул Петру пожаловал Роман I. А вот отец Петра Симеон[92], бивший Византию в сражениях и словом дипломата, сам себя увенчал регалиями и титулами. Именовался «василевсом ромеев и болгар», и гордый Константин терпел поношение, терпел до самой смерти Симеона. И Лев VI терпел, и Роман I. О Романе-то чего говорить – женил сына Симеона Петра на порфирородной принцессе. Царь Симеон отнял многие владения ромеев, даже Адрианополь. Осаждал и Царьград, но, не имея кораблей, не смог сломить силы венценосного города. А другой раз был побежден величием древности, великолепием смертной жизни ромеев, но еще более духовным бессмертием империи святого Константина.

Болгары прибыли востребовать задержанную дань, какую со времен Симеона стольный Константинополь платил стольной Преславе.

Выведенный из себя пророчествами и собственными подозрениями, Никифор, приучивший себя к речам размеренным, дабы не проронить нечаянного слова, вдруг побагровел и заорал на послов хуже взъяренного солдата:

– Горе ромеям! Горе! Горе! Если они, силой оружия обратившие в бегство всех неприятелей, должны, как рабы, платить подати грязному и во всех иных отношениях низкому скифскому племени!

Рядом с Никифором сидел в пурпуре и в венце девяностолетний старец Варда, отец василевса. Варда испуганно вскинул глаза на разгневанного сына, а посол болгар заметил это и сказал Никифору:

– Дети, увы, редко помнят наставления отцов. Вижу, в этом доме забыли, с чего началась война в восемьсот восемьдесят девятом году, приведшая к тому, что ромеи платят дань. А началась война с оскорбления: василевс Лев Шестой повелел перенести склады болгарских купцов в Фессалонику.

Никифор сделал вид, что глубоко задумался. А потом резко поворотился чуть не со всем троном к отцу и воскликнул:

– Неужели ты породил меня рабом и скрывал это от меня? Неужели я, автократор ромеев, покорюсь грязному, нищему племени и буду платить ему дань?

Вскочил на ноги, обеими руками позвал слуг:

– Эй, сюда! Отхлещите этих глупцов по щекам! Бейте их в шею! А вы, невежды, называющие себя послами, мчитесь стремглав к своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырую кожу, и передайте ему: великий и могучий государь ромеев в скором времени придет в твою страну и сполна отдаст тебе дань, чтобы ты, трижды раб от рождения, научился именовать повелителей ромеев своими господами, а не требовал с них податей, как с невольников!

Итак, война была объявлена. Оставалось найти деньги на войну. Константинополь неодобрительно притих, примолк. Никифор Фока все свои походы устраивал за счет народа, ни разу не потревожив казну. Перед каждой новой войной придумывались новые налоги, иногда совершенно нежданные: могли отменить льготы кому бы то ни было. Однажды сенат, по приказу Никифора, даже ущемил синклит: одни награды отменил вовсе, а другие уменьшил до ничтожности.

Долго ждать скрытых, как всегда, поборов народу не пришлось. Василевс издал новеллу о тетартероне, о двойном весе номисмы. Легкой монетой расплачивалось государство, налоги же взимались только старой, тяжелой.