Розовый костюм - Николь Келби

– Это наша прощальная поездка, – сказал, наконец, Патрик, словно подводя итог долгого дня.

Слова его были настолько исполнены удивления и сожалений, что Кейт невольно почувствовала себя чуть ближе к раю, но и чуть ближе к смерти.

В ту ночь на их конце Бродвея, как обычно, царила тишина. Прошел последний автобус, битком набитый пассажирами. Когда Патрик спустился в магазин, чтобы принять там душ – он так всегда делал, – Кейт, наконец, сняла с себя розовый костюм. Сперва она хотела аккуратно его сложить, завернуть в мягкую папиросную бумагу и убрать – но потом передумала. Она спустилась вниз и вывесила розовый костюм в витрине магазина. Пусть это будет ее дар соседям.

– Это почти то же самое, что выйти на улицу с государственным флагом, – сказала она Патрику. – По-моему, очень патриотично. – А потом поведала ему о своем разговоре с той девушкой, Виолой.

– Значит, душевная сила и прочность? – спросил он.

– Ну конечно.

В октябре Куба все еще заставляла людей прятаться под столы и стулья[67]. А уже 15 октября Супруга П. надела свой розовый костюм по случаю визита президента Алжира[68]. Через несколько дней она снова надела тот же костюм, принимая махараджу Джайпура.

– Два раза всего за неделю! – восхищенно рассказывала Кейт Патрику, показывая ему вырезки из газет.

Во время визитов Первая леди до некоторой степени замещала своего супруга-Президента, который был слишком занят, пытаясь спасти мир от уничтожения, и не мог спокойно пить чай с гостями, даже такими важными и высокопоставленными. Жена его вовсе не была государственным деятелем, в отличие от него самого, она была всего лишь Первой леди, но старалась, как могла. И выглядела поистине стоически. Даже в розовом.

– Очень скоро она начнет в этом костюме ездить на автобусе вместе с Бобби[69] и твоим доктором Кингом, – сказал Патрик.

– Теперь она одна из нас.

– Именно так. Хотя она многое делает кое-как, как и все мы, впрочем. Но смотреть на нее приятно.

В ноябре Супруга П. надела розовый костюм в последний раз.

Никаких заказов по случаю Дня благодарения не было. Кейт и Патрик, выручив за «Роуз» деньги, купили два авиабилета в один конец – оказалось, что «олдсмобильность» «Роуз» ценится достаточно высоко. Вся квартира теперь была забита коробками. Некоторые предстояло отнести к Мэгги, а большая часть была приготовлена для отца Джона, чтобы он раздал вещи бедным в своем приходе. Патрик сказал, что возьмет с собой только мясницкие ножи и немного одежды, а больше ему ничего не нужно.

Назавтра они должны были улететь.

Миссис Браун заранее попросила их до отъезда заглянуть к ним на ланч.

– Ах, черт, как же я буду по вас скучать! – сказала она.

Они с Кейт обнялись и не размыкали объятий, пока обе не перестали плакать.

– И мы тоже. – Больше Патрик ничего сказать не сумел.

Он недавно обнаружил, что у него не очень-то получается прощаться.

У миссис Браун были свои ритуалы. С понедельника по пятницу с часу до трех она делала в пабе уборку. То есть в это время паб никогда не был открыт; это она очень удобно подгадала: по телевизору как раз показывали ее любимые передачи. Особенно миссис Браун нравился сериал «Пока вертится Земля», хотя она всегда приглушала звук, выжидая, когда на экране начнет происходить что-нибудь важное – будет сделано недостойное предложение, или, напротив, предложение руки и сердца, или и то, и другое. К тому же во время уборки она включала свой музыкальный ящик. Музыку она всегда выбирала ирландскую и очень громкую.

– Люблю я хорошенько поплакать, пока убираюсь, – всегда оправдывалась она.

Когда Патрик и Кейт открыли дверь в паб, скрипки наяривали, завывая, как дервиши, а аккордеон совсем запыхался. На стойке бара стоял маленький черно-белый телевизор и тоже вовсю орал. Весь паб пропах нашатырным спиртом и хозяйственным мылом. Миссис Браун принарядилась, но на руках у нее, как всегда, были желтые резиновые перчатки. И она была в совершеннейшей панике. На экране телевизора была Супруга П.; она стояла на шоссе, держа в руках охапку роз. И совершенно не имело значения, что изображение черно-белое.

– Это же твой костюм, – сказала миссис Браун.

Патрик бросился к музыкальному ящику и чуть не уронил его на пол. Игла сильно царапнула по пластинке. Он снял головку проигрывателя, но музыка у Кейт в ушах звучала по-прежнему громко.

– …после выстрела, – говорил репортер, – он рухнул головой прямо ей на колени.

Ей на колени – и на костюм. Тот костюм, в котором Кейт помнила каждый стежок, каждую вытачку, каждую складку; над которым она столько раз тревожилась, столько раз плакала, а потом влюбилась в Патрика… И вот этот розовый костюм оказался последним, что успел увидеть Президент. Особенный, какой-то безрассудно-розовый цвет, дикий и живой, неправдоподобно прекрасный. В этом цвете как бы воплотились отчасти жизни великого множества людей – и тех, кто был хорошо известен, и тех, кого никогда и никто не знал, и тех, чьи имена вскоре будут забыты, а не одной Кейт.

После того как выстрел попал в цель, умирающий Президент видел перед собой только этот розовый цвет. И умер – словно на руках у всех этих людей.

«После»… – думала Кейт. Снова это слово. Ей не хватало сил, чтобы справиться с этой бедой.

В тот вечер, свой самый последний вечер в Америке, Кейт и Патрик стояли в лавке и смотрели сквозь витрину на опустевшую улицу. Тихо шел снег. Снег был, как слишком поздно пришедшая в голову идея, как задание, о котором позабыли в хаосе момента.

А розовый костюм по-прежнему висел в витрине магазина.

– Может, нам его все-таки снять? – спросил Патрик, но оба знали: у них просто рука не поднимется. В свете уличного фонаря костюм светился, как розовая луна.

Первой появилась миссис Браун из паба. Она принесла больше дюжины свечей, которые в неопределенном порядке выставила на подоконнике – этакое «созвездие купленного магазина». Затем пришла миссис О’Лири, тощая и плоская, как линейка, которую Патрик когда-то называл «кусок свиной ноги с косточкой». Она тоже принесла свечи и несколько искусственных цветов из пластмассы, которые поставила в хрустальную вазу. Вскоре к ним присоединились и отец Джон со своими служками. Священник начал молиться: «Отче наш…» Снегопад усилился.

К витрине магазина один за другим стали подходить люди из соседних домов, отдавая дань уважения ее розовому костюму. Должно быть, где-то там, в вышине, сияли звезды, но собравшимся их было не видать, так что они принесли свет с собой. Принесенные свечи мерцали и гасли под снегом, но люди снова их зажигали. Они не желали лишаться света.

Вскоре толпа разрослась настолько, что уже не помещалась на тротуаре и стекала на проезжую часть, а затем и вовсе перекрыла Бродвей. Кейт с Патриком, глядя на это, больше не ощущали той заезженности, той глубокой надломленности, которая давила на них все последние месяцы. Развалины телефонной компании словно растворились во тьме. И сейчас они видели перед собой только освещенные светом свечей лица тех, кого так хорошо знали.

И эти лица были поистине прекрасны в объединяющем людей горе.

А потом вдруг послышались звуки волынок. Сперва невнятные, словно плывущие – казалось, музыканты, выпрыгнув из кузова грузовика, еще только встают на ноги, – но затем музыка полностью завладела толпой… Милость Всевышнего…

Стоя по ту сторону стеклянной витрины, в темноте мясной лавки, которая когда-то им принадлежала, Патрик и Кейт смотрели наружу, в мир, который вскоре уже не будет их миром. Они не могли петь со всеми вместе, слишком много было всего – и песня, и сам момент, и тяжелая утрата, – да к тому же завтра они уже перестанут быть частью этой толпы. Хотя сейчас они каждой клеточкой своего тела чувствовали родство с нею.

Больше всего на свете Кейт хотелось сейчас протянуть руку и хотя бы один раз, самый последний, коснуться рукава розового костюма, как это сделала та женщина в парке, ища утешения, ища поддержки. Но этот костюм ей больше не принадлежал. Она взяла руку Патрика и нежно ее поцеловала, надеясь, что в будущем, когда люди станут спрашивать, что же все-таки случилось с ирландским мясником и его женой, никто не скажет о них плохо, как не станет вспоминать и о трагедии, которая изменила все на свете. Единственное, что будут помнить, – это розовый костюм.

В конце концов, костюм был действительно очень красивый.

Слова благодарности

О реальной «тете Кейт» настоящий Маленький Майк однажды написал так: «Тетя Кейт была потрясающей швеей с тонкими, изящными, точно хрустальными пальчиками…»

Майк Нотон, в профессиональных кругах известный как «инспектор манежа, одетый лучше всех в Америке», вырос и убежал с циркачами, а впоследствии купил собственный цирк. И хотя в мастерской «Chez Ninon» было целых три девушки из Инвуда, отделкой розового костюма действительно занималась Кейт, тетя Майка Нотона, а потому он и дал мне разрешение использовать ее настоящее имя, дабы вместе со мной почтить ее память.